касаться состояния души, которой нет, и не столь уж беззащитными были
страждущие: почти каждый второй имел под матрацем что-либо на случай
крайней необходимости. Я, например, имел, так было спокойнее. И ни разу
никем из больных это оружие не было применено, если не считать того
идиота, который начал палить в потолок, - стрельба случалась только на
улицах и преимущественно между людьми. То было время массового бегства из
города, в уличных пробках стонали перегруженные легковушки и ревели
исполинские трейлеры, битком набитые людьми, а те, кому не досталось
места... ну, это отдельный разговор. Между прочим, Сашка мог бы зайти
посмотреть, как себя чувствует его агент, это было бы педагогично... Хотя
- может, и лучше, что не зашел.
поверил.
письмо от мамы. Оно ждало меня, когда я вышел из госпиталя. Лист был
странный, шероховатый на ощупь - настоящий бумажный лист, - видно, где-то
бумагу опять начали делать из древесины, решив не ждать, когда снег
окончательно завалит мертвые леса. Я боялся читать это письмо. Весь Юг
сейчас - кошмар кромешный, место, где десятки миллионов людей рвут друг
друга за еду, за жилье с хотя бы нулевой температурой воздуха, за место
под негреющим солнцем. Армия почти вся там. С адаптантами тоже дерутся, но
чья берет, неясно: телевидение сдохло еще раньше почты. Правительства
вроде бы уже нет, по некоторым слухам - утоплено в проруби, в море, в
полном составе, по другим слухам - не в полном. Не знаю, чему верить, а
вот этому поверил сразу: "Сынок, Сереженька, жить здесь невозможно, люди
хуже зверей, так мы с отцом думаем вернуться, ты как, Сережа, считаешь?.."
синекуру. Дарью. Я рванул на Юг. Уже в то время я понимал, какой
невозможной мальчишеской глупостью это было, но не сделать этой глупости
не мог. Мне еще повезло: я вернулся живым. Последние пятьдесят километров
обратного пути я проделал пешком, бросив разбитую машину, и каким-то чудом
добрел, не замерз...
и не отбивалась, как другие, когда ее забирали. Последние дни она вообще
была очень тихая, будто что-то чувствовала заранее. Она только подошла ко
мне и спросила: "Что, правда так нужно?"
тогда утешать ее лживыми словесами о том, что все это, конечно же,
временно, что надо просто подождать, пока что-то там не изменится и не
станет лучше, и мы опять будем вместе, ты и я, мы даже как-нибудь летом
сходим на лыжах к той самой сосне, ты ее помнишь?
Степной резерват - были слухи, что там можно выжить и не возбраняется
выкапывать мерзлых сусликов. Мне опять повезло, я успел вовремя: спустя
несколько дней, когда первые отряды повстанцев начали разоружать полицию,
любой, кому я предложил бы отправить в резерват формирующегося адаптанта,
просто-напросто рассмеялся бы мне в лицо.
кто за ней пришли, - те уходят, причем на цыпочках...
Крохотная, метров сто всего бежать по открытому, а противная,
простреливается вся насквозь с любой крыши - после вчерашнего дела,
правда, не с самой близкой крыши, и то удача. Амелин и Бугаец накрылись
вон там, под самыми опорами эстакады, да и некий Самойло успел здесь
отведать ртутной пули в мягкое место - синяк еще не сошел и садиться на
твердое не тянет. Бронепрокладка, само собой, спасет от ртутной пули, и
"пила" в ней застрянет, зато вульгарная игольчатая дрянь с прицельной
дистанции прошьет ее как тряпку и не ощутит сопротивления...
бразды пушистые, и склеенный колтун на голове мотается по своей воле куда
хочет. Тяжеленький, видать, колтунчик. Что он в нем скрыл от моих пальцев:
гирьку на тросике, что ли? Полкило вшей? Быстрее же, сволочь! Долбануть бы
тебя промеж лопаток, да сейчас нельзя, свалишься ведь на бегу, поднимай
тебя пинками в оптическом перекрестье... Дзень! Началось. Звонко - об
опору эстакады! Летит крошка. Что я говорил: враг не дремлет. "Кукушка",
"кукушка", гадина, сколько мне жить осталось... В ближайшем доме с
медленным звоном осыпается стекло. Беги, урод. Положить бы тебя на месте и
утечь, но я уж тебя доставлю куда надо, это я тебе говорю. Ясно, что имел
в виду Сашка, когда не дал Вацека: если пленный не добежит, то кругом
виноватым буду я...
укромные телесные подробности. (Жаль, что только мысленно, но ведь
отстрелит. Во-он там он, кажется, засел, далековато - надо будет сказать
Наташе.) Дальше прямо по улочке, да по правой стороне, а не по левой, да
короткий бросок под арку через двадцать шагов после поворота, затем
напрямик через сгоревшее здание, а там по другой улочке, и вот оно Сашкино
"куда надо" - городской штаб очистки, здесь же подчиненный ему штаб по
борьбе со снегом, здесь же же мобилизационный пункт, здесь же бывшая
воинская часть таинственного рода войск и историческая городская
гауптвахта с мемориальными досками под каждой третьей решеткой. Экспертный
совет тоже здесь сидит. Все это хозяйство за одним забором, и тут уж как
положено: КПП, караульная рота забытых в Москве профессионалов, колючий
вал трех метров ростом - при желании можно металл добывать. И ржавая на
нем колючка, и новенький "самохват", и прочие культурные слои для
исследователей. А на подходе, сейчас я его увижу, стоит, уполовинив
проезжую часть, раздетый "ведьмак", уж не упомню, с каких пор. Покойник,
но заслуженный. Видно, что при жизни он любил ходить сквозь стены
кратчайшим путем из переулка "А" в закоулок "Б", а горел по меньшей мере
дважды. Интересно бы знать: на его аппаратуру тоже влияли астральным
способом? Я в переселение душ не верю, а Гарька мог бы найти время
поинтересоваться, как делались комплектующие в святая святых силиконовых
долин и чего можно ждать, когда при попадании в гермозону
одного-единственного и даже старательного дубоцефала зимой в сверхчистые
расплавы непонятным образом начинает залетать снег, а летом - мухи...
адаптанта лицом к стене и принимаюсь колотить в дверь, пока на стук не
выходят - впрочем, выходят лишь для того, чтобы преградить мне дорогу. Вид
у профессионала типично дубоцефальный. В лицо меня здесь пока плохо знают,
но в лицо и не смотрят, а смотрят на то место, где у порядочных людей
должен быть лацкан, а у уполномоченных Экспертного Совета -
значок-пропуск. Значок у меня на месте, так в чем дело? Оказывается, в
пленном. С собаками и адаптантами вход воспрещен.
потери брезгливости, нелюбопытно пробежит взглядом сначала по мне, затем
по адаптанту, лениво покачается с пятки на носок, буркнет: "Опять нам, что
ли? Сами не могли за угол отвести?" - и после короткого спора все же
пропустит и меня, и пленного. Все так и будет. Все произойдет очень
обыденно - вот что самое страшное. Обыденность трагедии. Норма. От которой
хочется зажмуриться. Как объяснить это детям, которые у нас, возможно, еще
будут? Как и почему мы такое допустили? Дети ведь спросят. Небритый дядя в
арктическом снаряжении, отобранном у муниципального десантника, конвоирует
пленного. Пленного истратят на эксперименты, тот же Мишка Морозов в
изолированном боксе опробует на нем нововыведенный штамм какой-нибудь
дряни. Пленный умрет или не умрет. Если умрет, той же дрянью заразят
добровольца и попытаются вылечить. Доброволец умрет или не умрет. Тут все
ясно. Но давайте попробуем, давайте поднатужимся и честно ответим на
простой вопрос: как получилось, что мы, такое устойчивое, напористое,
умелое, такое уверенное в своих неиссякаемых возможностях и вместе с тем
вроде бы достаточно осторожное, вперед-назад-и-по-сторонам-смотрящее
человечество, как мы довели себя до состояния, при котором лютая борьба за
выживание _о_б_ы_д_е_н_н_а_, а проигрыш начальной фазы борьбы
о_ч_е_в_и_д_е_н_? Как же вы не заметили, спросят дети. У нас спросят. И с
нас спросят. Отвести глаза? Ну, нет. Разумеется, мы начнем выкручиваться и
врать, что сделали все от нас зависящее, а если бы сверху на нас не давили
страшной каменной тяжестью несколько твердолобых или корыстных дураков
(которых мы сами же и взгромоздили себе на шею, но об этом мы
распространяться не будем), то сделали бы гораздо больше, и, обидевшись,
заявим, что нехорошо так разговаривать с отцами, прожившими несладкую
жизнь - сам бы попробовал, сопляк! - по вине тех, кто жил прежде нас и не
принял мерведь старт ползучему обесчеловечению, превратившемуся ныне в
обвальное, был дан не при нас, а значительно раньше, так что ваши отцы не
повинны ни в чем и ни перед кем - уяснил, щенок? Марш к амбразуре! Проверь
пулемет и гляди в оба! Кто же виноват? - спросят с громадным детским
недоумением, готовые верить любому ответу. И мы, конечно, придумаем
канонические ответы на любые детские вопросы, потому что ничего другого
нам не останется... Ох, как мы придумаем!
Березин Федор
Белоусов Валерий
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Березин Федор
Смит Кордвейнер