Чтение 33–й страницы книги ~Преемник~

окошка приветственно махнула зардевшейся цветочнице. У подножия Башни
бродил безумный старик в развевающихся лохмотьях; пара зевак, видимо,
деревенских, глазела на него, как на диковину. Рядом лоточник привлекал
покупателей, ловко подкидывая в воздух круглые булочки с маком; хитрый
уличный мальчишка поддел умельца под локоть, подхватил булочку,
шлепнувшуюся на мостовую, и, ретируясь, врезался на бегу в спокойно
кормящуюся голубиную стаю. Голуби взмыли в небо, хлопая крыльями и осыпая
площадь пометом; горожане морщились, счищая с одежды свежие птичьи
отметины. Луар мрачно усмехнулся.

К радости его возвращения примешивалась некоторая удивленная досада -
за плечами долгий путь, и вот, вернувшись, он оказался в самом его начале.
Снова в том же месте - как стрелка часов. Как крыса, бегущая по ободу
деревянного колеса...

Теперь он стоял перед зданием Университета; кто-то из проходивших
мимо студентов узнал его и поздоровался - тщетно, потому что Луар его не
заметил. Взгляд его не отрывался от окон библиотеки, двух больших
витражных окон, одно из которых было чуть приоткрыто.

Не отдавая себе отчета, он снова сунул руку за пазуху. Ему
показалось, что медальон пульсирует в ладони, хотя, скорее всего, это
пульсировала в жилах собственная Луарова кровь.

Невозможно без конца играть с собою в прятки. Невозможно не думать о
женщине... О той, которая так часто распахивала изнутри эти витражные
библиотечные окна и смеялась, и махала рукой мальчику, восседавшему на
плечах отца... Да, в общем-то, на плечах совершенно чужого человека,
который был потом обижен судьбой - оскорблен в лучших своих чувствах...

Луар криво усмехнулся - что поделаешь. Трудно удержать за пазухой
горячий уголь...

Рука, сжимавшая медальон, дернулась, как от ожога. Горячий уголь за
пазухой - придет же в голову. Горячий уголь на золотой цепочке.

...В гостинице он заперся на ключ, занавесил окно, вытащил Амулет и
положил его на стол - посреди потертой бархатной скатерти. Пластинка
лежала смирно, тускло поблескивая золотой гранью; Луар медленно, со вкусом
изучал тонкости фигурного выреза, стараясь не замечать при этом бурых
пятен ржавчины, расплодившихся на тусклой золотой поверхности.

Вещь, которая умирает. Так сказал старик, умевший запускать по воде
прыгающие камушки. Именно так - "вещь, которая умирает. Вместе с нами.
Вместе с миром"...

Слишком много сумасшедших стариков, подумал Луар. Тот, что бродит
вокруг Башни в рваном одеянии служителя Лаш, тоже любит пророчить о конце
света. Чего только не услышишь от безумного старца... Но ржавое золото?
Луар привык считать, что золото не ржавеет.

Он накрыл медальон ладонью. Представил его во всех подробностях -
чистым, без единого пятнышка... Отнял руку. Ржавчина не исчезла - кажется,
ее стало больше.

Тогда у реки, в угаре и исступлении, было сказано нечто, чему сам
Луар потом дивился. Что-то вроде "Я - прорицатель"... Если это правда,
если он действительно так сказал - что ж, тогда он безумнее всех
сумасшедших стариков в этом сумасшедшем мире.

Золотая цепочка лежала на вытертом зеленом бархате, как тусклый
ручеек в траве. С каждой минутой Луаром все более овладевало беспокойство:
Амулет слишком долго находился вне его, а ему необходимо было постоянно
ощущать медальон на своей груди.

Невнятный страх исчез, едва Амулет вернулся на свое место. Луар криво
усмехнулся; неизвестно, кто здесь чей хозяин. Ничего не зная о свойствах
золотой пластинки, он подозревал только, что медальон гораздо сильнее
своего нового хозяина; впрочем, Луар скромно надеялся когда-нибудь стать с
ним вровень.

Некого спросить. Накопилось так много вопросов - но сумасшедший
хранитель, швыряющийся святынями, не снизошел до объяснений. Теперь Луар
оказался с медальоном один на один, и единственный человек, который может
ему помочь - декан Луаян... Его дед, посвятивший долгую жизнь толстой
мудрой книге.

Кабинет отца приносил Тории забвение.

Днями напролет она просиживала за огромным столом, глядя перед собой
и ни о чем не думая. Всякий, кто проходил в такие часы под дверью ее
кабинета, невольно понижал голос и поднимался на цыпочки - будь то зеленый
студент либо сам господин ректор. Тише, госпожа Тория работает.

Она действительно работала - часто оставаясь на ночь, гнула спину над
книгами, старательно делала выписки, готовясь к лекциям, которым так и не
суждено было состояться. Она точно знала, что ей будет страшно подняться
на кафедру и посмотреть всем им в глаза...

Она не уточняла, кто такие "все они". Все они знают, что она
отреклась от сына; может быть, им известно, почему она это сделала. Той
девчонке-комедиантке, невесть как оказавшейся на ее пути, наверняка
известно все... Впрочем ее, Торию, и раньше не особенно заботило чужое
мнение. Ей хватает собственного судьи, с некоторых пор угнездившегося в
душе.

Кабинет недоступен для суеты и осуждения. В кабинет не проникают
посторонние мысли; Тория уверила себя, что здесь можно думать только о
великих исторических событиях, о боях и царствах, о магах и полководцах...
И еще об отце, декане Луаяне.

Она совершала долгие обходы, выискивая в кабинете все то, к чему отец
когда-то прикасался. Она собрала в библиотеке все его рукописи - и часами
глядела на страницы, не видя слов, любуясь только почерком. Целые главы из
книги "О магах" сами по себе засели у нее в памяти с точностью до запятой.

Она построила вокруг себя непрочный, зато вполне непроницаемый мир;
не спокойствие, но некая иллюзия спокойствия - и все это рухнуло, когда в
один из дней в кабинет заглянул возбужденный служитель.

- Госпожа моя! - воскликнул он радостно. - Вот хорошо как, и господин
Луар к нам пожаловал, в библиотеке он, сами можете...

И отшатнулся, увидев, как переменилось ее лицо.

Деревянным голосом она поблагодарила. Заперла за служителем дверь;
распахнув первую попавшуюся книгу, уселась за работу - но с таким трудом
выстроенная защита обрушилась, рука с пером мелко вздрагивала, глаза
смотрели слепо, а в ушах звучали попеременно вкрадчивый смех Фагирры и
звонкий выкрик той девчонки: "Я от своего сына не отрекалась!"

Она поднялась, чуть не опрокинув кресло. Вцепилась ладонями в край
отцова стола, будто прося помощи и защиты; не дождавшись ни того, ни
другого, отперла дверь и вышла.

Кто-то шарахнулся с дороги и потом испуганно поздоровался - уже из-за
спины. Она шагала по коридорам, лицо ее было бесстрастным, а в душе
сшиблись и сцепились клубком паника, стыд, трусливое желание бежать,
малодушная боязнь упреков - и некое чувство, которого она долго не могла
распознать, а распознав, не поверила.

Она хотела его видеть. Она должна была его видеть, потому что долгими
бессонными ночами ей не раз являлась мысль о его смерти. В бреду она почти
желала этой смерти - и теперь радовалась, что ее черные помыслы не
навредили ему, что он по крайней мере жив...

Она подошла к дверям библиотеки. Отступила, вернулась; каменные лица
с барельефов смотрели в пространство такими же, как у нее, отрешенными
глазами. Поклонился встречный студент; замешкался, будто желая о чем-то
спросить - и сразу же ретировался. Пусто. Никого нет.

Дверь открывалась без скрипа.

Ей показалось, что библиотека пуста; под окном вылизывал шкуру
поджарый кот-мышелов. Покосился на Торию желтым глазом; вернулся к своему
занятию.

Она испытала мгновенное облегчение - и тогда за ближайшим высоким
стеллажом кто-то пошевелился и вздохнул.

Она подавила желание бежать. Постояла, медленно, как по тонкому льду,
сделала один шаг и другой.

Он сидел у подножия стремянки - на полу. Книги громоздились перед ним
стопкой; Тория видела только вытянутую ногу с потертой подметкой сапога,
опущенные плечи да закрывающие лицо светлые волосы.

Тория беззвучно вскрикнула. Эгерт. Он сидел, как сидел обычно Эгерт -
та же поза, те же падающие на глаза светлые пряди...

Дыхание ее сбилось. Тот, что сидел на полу, услышал присутствие
другого человека и поднял голову.

Из-под светлых волос в лицо Тории глянул отрешенными прозрачными
глазами молодой Фагирра.

Посыпались с полки опрокинутые книги. Крича - и по-прежнему немо -
она прорвалась сквозь заступившие дорогу стеллажи; зажимая рот рукой,
вышла из Университета и почти бегом поспешила домой. С прокушенной ладони
капала кровь.

В тот же день, поспешно собрав Алану и ничего не понимающую няньку,
госпожа Тория Солль отбыла в загородный дом.

Над подмостками южан пузырился линялый навес. Зрители стояли
подковой, время от времени взрывался утробный смех; затесавшись в самую
гущу, я обреченно смотрела одну пьесу за другой.

Хаар перегибал палку. Ежесекундно желая ублажить самого
непритязательного зрителя, он шел порой на совершеннейшие пошлости; в
одном из фарсов на сцену выносили настоящее дерьмо на лопате - а после
диалога, состоящего сплошь из крепких словечек, опрокидывали благоухающую
кучу на лысую голову придурковатого комика.

Толпа хохотала от пуза. Тут и там шныряли карманники, так что узелок