Чтение 33–й страницы книги ~Транквилиум~

закрытия проходов. Как выяснилось, старые способы не слишком надежны...

- И - нашел?

- В Комитете считают, что нашел.

Опять молчание. Долгое. Краснеют угли.

- А-лик... опять... все то же...

- Говори. Говори же! Ну! Что тебя давит?

- Не знаю... Жить не хочется, вот и все. Просто не хочется жить.
Будто Бога не стало...

- Я понимаю...

- Нет, не понимаешь, никто не понимает. Когда говоришь - все совсем
не так, как было. Если повторять слово, смысл исчезает, верно? Значит, не
в слове дело, не в слове... Смысл - он как бы отдельно, и слова только
мешают. Путаются сами и путают все остальное, набиваются в уши...
толпятся, заглушаются одни другими - как люди, право... А Бог - молчит. И
если говорит, то очень тихо. И не словами - он поступками моими со мной
говорит, желаниями моими... Вот чего не понять. И если его не стало, то
какой же я тогда человек? Сейчас возьму револьвер, поднесу к голове и
вышибу себе мозги. Понимаешь - не страшно и даже не противно. И не жалко.
А - не делаю почему-то... Вот ты - используешь людей, как карандаши, как
промокашки. Охранника убил, чтобы на нас не подумали, будто не мы этот
взрыв учинили, на мне ездишь из мира в мир... Так надо, да? Высшая цель
какая-то? Откуда нам ее знать-то, высшую цель? Не дано этого человеку. Как
природу Бога постичь не дано. И даже самое простое: а есть ли Бог? - не
узнать при жизни. Если есть - одно дело... а вдруг как нету? Что тогда?
Значит, и смысла нету ни в чем, а уж о высшей цели и говорить-то
совестно... Да ведь и человека тогда, по-настоящему, тоже нет. Так ведь?
Ну, скажи?..

- Так, наверное...

- А вот совсем и не так! Потому что людям - всем - в глубине души
безразлично, кто там наверху и может ли человек что-нибудь сам один - лишь
бы погода была теплая да после смерти безгрешие оплачено, как
сговаривались... Бред какой-то! Будто Бог обязан отвечать за погоду! За
нами же выдуманные грешки! Все не так, не так, а вот как - не могу
сказать, слова мешают...

Молчание. Темнота. Погасли и угли. Далекий вой. На острова Тринити не
водятся твари крупнее шакала, но от воя сами собой сжимаются пальцы.

- Алик...

- Говори.

- Я спросить хочу. Почему ты... ушел от них?

И - молчание. Потом - тихо, почти шепотом:

- Не знаю...

- У тебя кто-то остался... там?

- Да. Жена. Сын.

- И... как же они теперь?

Молчание.

- А родители?

- Умерли. Уже давно.

- От чего?

- От старости, от болезней... Я поздний ребенок.

- А-а. Я думал - война.

- И война была. Все было.

- Потом расскажешь?

- О чем?

- О своем мире.

- Сам все увидишь. Да и расскажу, конечно.

- Увижу?

- Да. Иначе нам в Палладию не попасть.

Молчание.

- Алик, и все-таки... Как же быть с твоими?

- С семьей?

- Да. Разве же так можно?

- Нельзя, наверное... да иначе не получалось. Не пойдет жена за мной,
вот в чем дело. И сына не отдаст. Да и он - не захочет. Что ему тут
делать? Даже радио нет...

- Чего нет?

- Радио... Это неважно. Это все... как бы тебе сказать...

- Жена тебя не любит?

- Уже и не любит, наверное. А главное - они оба слишком уж увлечены
благами цивилизации.

- Это действительно блага?

- Самое смешное - да. Но что-то мне во всем этом нравится.

- А ты ее любишь?

Молчание.

- Нет, наверное. То есть я буду горевать, если с ней что-то
случится... но, скажем, скучать я по ней не скучаю.

- А по сыну?

- Скучаю. Он... он хороший парень. Только меня не поймет, вот в чем
беда.

Молчание. Полная, великая, ни с чем не сравнимая темнота.

- Алик...

- Плохо тебе?

- Нет, ничего такого... А что это было - что ты взорвал? Важное?

- Очень важное. Это был единственный широкий проход, через который
можно было не таскать понемножку на себе, а возить вагонами - ну, ты
видел. Он здесь идет от Шарпа до Сандры, а в Старом мире - от Владивостока
до побережья Америки. Через него, я знаю, в Америку везли наркотики:
кокаин, гашиш. Подрывали моральные устои... Тоннами везли, представляешь?
А теперь, как я понимаю, везут оружие - в Сандру. Будут теперь там
поднимать восстание... Думаю, вовремя мы диверсию учинили. Теперь не скоро
разгребут завал.

- Думаешь, завалило?

- Думаю, да. Надеюсь.

- А если нет?

- Тогда они навезут всякого оружия, и с ними уже не справиться
никогда...

Молчание.

- Алик, ты, конечно, лучше меня во всем этом разбираешься. Ты мне
говори, что делать. Я буду.

- Первым делом - поспать.

- Я будто только что проснулся. Нет, я о главном...

- Да, я понимаю. Только и ты пойми: нет у меня готовых планов и
готовых ответов. Я ведь не собирался уходить... все как-то само
получилось. Даже не верится... Который час?

Глеб вынул часы - те, отцовские, от странного Кирилла Асгатовича; чем
дальше, тем непонятнее становилась эта фигура - и откинул крышку. Стрелки
светились нежно-зеленым, и таким же нежно-зеленым, только слабее,
светились буквы на ее внутренней стороне. Только отец и он сам знали, что
означает это слово...

Заколотилось сердце.

- Половина третьего, - механическим голосом сказал Глеб.

- А там, получается, почти полдень... Что ж, пойдем тогда, раз уж все
равно не спим?

- Пойдем.

- Случилось что-нибудь?

- Нет, все в порядке. В полном порядке.

- Голос у тебя какой-то такой стал...

- Не знаю. В горле запершило, вот и все.

- Ну, бывает... Глеб, слушай меня внимательно. Мы перейдем сейчас в
мир, совсем на этот не похожий. Там все не так. Люди - другие. И тебе
нельзя показать, что ты - не такой, как они. Будь очень сдержан. Не
удивляйся ничему. Не спрашивай меня при посторонних ни о чем. Как можно
меньше говори. Притворяйся, что плохо слышишь. Будет кто лезть с
разговорами - морщься, переспрашивай, прикидывайся дурачком или просто
тупым. Контуженным. Сможешь?

- Н-наверное...

- Попробуем. Сколько времени, а?

- Что?

- Сколько времени, говорю?

- А-а... Времени? Понял.

- Так сколько, я спрашиваю?

- Да, конечно. Не беспокойтесь...

- Переигрываешь, Глеб. Ты отвечай, только не сразу. Делай
большую-большую паузу перед ответом. Будто прислушиваешься к чему-то
внутри. Будто тебе нужно время, чтобы понять вопрос, чтобы подобрать слова
для ответа...

- Да? Тогда, конечно... это можно. Это да.

- Вот так, нормально. Не совсем дурачок, а просто медленно
соображаешь. И еще: ни на что не смотри подолгу. Никому не смотри в глаза.
Не реагируй на ругань. Не улыбайся. И вообще - поменьше эмоций. Тупой и
глухой. Я буду тебе подыгрывать. Ты - мой брат, контуженный в Афганистане.
Но если тебя спросят об этом прямо, не отвечай ничего. Замыкайся наглухо.
Понял? Сумеешь?

- Постараюсь.

- Ты постарайся. Потому что иначе... Иначе будет плохо. И не только
нам. Очень многим.

Поднятое на ноги срочной телеграммой в триста шестьдесят слов,
эркейдское отделение частного сыскного агентства "Армстронг и Купер"
(шесть человек, включая уборщицу) немедленно развило бурную, но притом