рассказывай.
Чудеса подождут.
будет стоять на клумбе до рассвета и что торопиться некуда, но ему неохота
было лезть в спальню. Неловко даже было торчать в окне, пока Машка
одевается. Неловкость эта его сердила, казалась бессмысленной, потому что
они с Машкой дружили миллион лет. Еще прошлой осенью они ввалились через
это окошко после набега на поздние яблони режиссера Лосера и, как были - в
мокрых штанах и рубахах, - залезли под одеяло и умяли три десятка
лосеровских знаменитых антоновок. Тогда шел дождь и, кажется, со снегом.
словно все осталось, как год назад. Это было новое, взрослое спокойствие.
Машка его достигла, а Севка - нет.
покорно вылезла.
Севка протянул руку, но она сказала: "Прочь, презренный раб!" - и
спрыгнула на землю. Скворцы опять завопили про воров, и к ним
присоединились скворчата.
еще горячие со сна. Стало тепло. Они побежали в калитку и мимо колодца. На
лосеровской террасе еще пили чай и тихо, гнусаво завывал радиоприемник.
Машка пробормотала: "М-му-зыканты...", подпрыгнула и запулила мячом -
раздалось звонкое ба-м-м, и сразу контральтовый женский взвизг. Лосериха
не зря была женой известного режиссера. Она визжала, как очень важная
дама.
волосы, как перо. Волосы были такие густые, что Севка дразнил ее
Медузой-Горгоной.
написал на мяче?
ничего. Я же - пай-девочка.
Она трусила, но совсем немного. И ей хотелось, чтобы он ее погладил по
голове.
очень толстый, изогнутый сосновый корень, она сказала:
заклинание. И утром, и днем, и на закате, когда весь старый сосновый бор
становился огненно-рыжим. Дачный поселок стоял на фундаменте из сосновых
корней, и летние радости стояли на них и казались вечными, как сосны А
этот изогнутый корень у самой калитки, о который они так часто и больно
ушибали пальцы и калечили велосипедные обода, был их собственным корнем, и
на нем росли их, Севкины-Машкины, радости. Вот что они узнали сейчас. А
ведь сосны когда-то были маленькие и пушистые. Смешно.
Пока не поздно идти купаться.
дрожит. Не крупно и весело, как после купания, а мелко, как захолодавший
щенок. Севка оттолкнул калитку, и они вошли на участок, обогнули
муравьиную кучу и на цыпочках пошли к дому.
смолк радиоприемник. Елена Васильевна погасила лампу на остекленной
веранде и сейчас спала, держа книжку перед собою торчком, двумя руками.
Она всегда так засыпала. И Севка, пробираясь мимо веранды, заглянул туда и
различил светлый прямоугольник книжки, покачивающийся от дыхания вместе с
руками матери. Машка нетерпеливо дернула его за рубаху.
Винт. Его свет падал на Машкино лицо. Странные тени пробегали по стеклам,
по доскам. Отблески суетились на муравейнике, как муравьи.
может быть. Сначала она увидит столб легкой, пляшущей дымки. Рой
комариков-толкунцов, Столб будет висеть над клумбой, и, если смотреть на
него внимательно, он сгустится. Уйдет вверх между сосновыми кронами,
вверх, неизвестно куда, и ветви осветятся его жидким, пляшущим светом. И
он опустится до земли и станет Белым Винтом. Таким, каким его видит Севка,
- белоснежной спиралью, упирающейся в небеса. Дымчатым белым штопором,
переливающимся, как рой толкунцов, а под ним - коврик из анютиных глазок,
и все цветы видны как днем, только цвет у них другой.
что Винт ждет их обоих, его и Машку. Зачем? Это было тайной. Он появлялся
в одно и то же время. За десять минут до последней электрички. Сейчас она
стучала вдалеке, уже за поворотом, у места через водохранилище.
Белом Винте, по грани, проступают письмена, которые он в одиночку не может
прочесть. Теперь он знал все. Не глядя, видел, что Машка наклонила голову
влево и таращится на письмена. Что мать проснулась, положила книжку и
думает о нем, Севке. Что письмена нельзя прочесть одному человеку. Что еж
Тимофей Иваныч давно спрятал лягушку и пошел на Машкин участок ловить
лесных мышей. Севка видел пчелу, заснувшую от вечернего холода на клумбе,
и знал, что пчела сейчас видит анютины глазки дневными, а не ночными, а
сверху удивление смотрит дятел. Между тем письмена проступали все яснее и
как бы складывались в слова. Их не прочесть одному, ни за что не прочесть.
Надо вдвоем. НАДО. НАДО.
спиралью. Пчела зажужжала и взлетела, Стволы сосен осветились ржавым, как
на закате. По белой грани пронеслась надпись, и она была почти понятна.
подумал он, - теперь тебе не смешно..."
показались огромными, черными. Исчезли. И сейчас же исчезло все. Их
подхватила и понесла пустота. Гулкая, пустая, как неимоверно громадная
бочка. Словно они сидели в самой середине ее, а вокруг не было ничего на
миллионы километров, кроме тоски. Пустота завывала угрожающе, как
бормашина. Она грозила жалобно, тонко, настойчиво, потом смолкла. Осталось
н_и_ч_т_о_. Как долго это продолжалось, они не знали. В _н_и_ч_т_о_ нет
времени. Пришлось закрыть глаза и ждать. Потом звонко хлопнула невидимая
преграда, и Машка с Севкой опять очутились где-то. Только где?
встать на ноги.
Это было как плавание в сухой неощутимой воде. И вместе с тем вокруг был
воздух, а не вода. Воздух дул по лицам, у него был странный, знакомый
залах. "Где же мы, - подумал Севка. - Надо глаза открыть. Сосчитать до
трех и открыть. Раз, два, три..."
Акунин Борис
Сертаков Виталий
Панов Вадим
Афанасьев Роман
Майер Стефани
Куликов Роман