Чтение 33–й страницы книги ~Княжеский пир~

Посол старался принять независимый вид, мол, не получилось, и не надо, но Владимир прочел в его глазах правильно: не получилось, так в другой раз получится.

За столами шумели громче обычного, вздымали кубки, расплескивая дорогое вино. Владимир уловил здравицы и в его честь. Что самое лестное, пили за его здоровье и его светлую голову, вовсе не обращаясь к нему, пили между собой и между собой нахваливали.

Владимир даже вздрогнул, за спиной выросла черная фигура, а он не любил, когда к нему заходили сзади. С раздражением повернул голову:

-- Чего тебе? Опять княгиня хворает?

Священник Иван поклонился так низко, как на Востоке раб кланяется своему господину, на бледном лице в глубоко запавших глазах были укор и печаль:

-- Государь... Ну почему, почему ты не зришь своей выгоды?.. И выгоды вообще!

-- Какой же? -- поинтересовался Владимир с иронией.

-- Вера Христа... ты ее можешь не принимать, но заставь принять свой народ! Принуди!.. Ибо вера Христа несказанно облегчает управление любым государством. Императоры и цари это поняли, потому и приняли. Ты вон лаешься, что вера Христа превращает гордых людей в рабов. Ну, сейчас все пьют и орут песни, не услышат, и я с тобой соглашусь: да, превращает. Да, гордость объявлена смертным грехом. А зачем тебе гордые простолюдины, что кричат тебе вослед бранные слова? Пусть кланяются тебе, пусть падают на колени, ибо по нашей вере всякая власть -- от Бога! Пусть не смеют даже противиться тебе, ибо это противиться самому Богу!.. Покорным народом управлять легко. Можно бросить хоть на рытье рвов, хоть на битву, хоть заставить траву жрать и хвалить тебя за милость... Ведь наша вера всех людей считает овцами, агнцами, а государя -- пастырем, пастухом по-вашему... Если христианство вбить в души здешних людей, то главным достоинством будет считаться покорность... нет, даже угодничество! Угодничество перед тобой, угодничество вообще перед властью... А главными святыми станут не ваши гордые и могучие боги, а угодники...

Владимир молчал, Ивану почудилось, что великий князь колеблется. Наконец Владимир сказал тяжело:

-- Ты прав, покорным стадом может управлять и ленивый пастух... Ни одна овца не вякнет, что их ведут не в ту сторону.

-- Вот-вот!

Владимир внимательно смотрел в аскетичное лицо:

-- Ты говоришь не как священник, а как политик... Кто ты?

Иван поклонился:

-- Миссионерам новой веры разрешено жить по местным обычаем. В одних племенах мы вместе с дикарями едим живое мясо других людей, в других -- вкушаем скоромное в запрещенные дни, в третьих... словом, я говорю тебе правду о нашей вере. Ее не скажет простой священник, ибо сам не знает. Эта вера превращает людей в рабов... ибо она и возникла среди рабов Рима, но зато крепит государство! Наша вера запретит любые бунты, любые крики супротив власти, ибо ты поставлен самим Богом! И ты свободно и беспрепятственно сможешь крепить свою Новую Русь!

Владимир кивнул, отпуская его, а когда священник неслышно удалился, тихий и покорный, как овца, кивком подозвал Претича:

-- Видишь того, черного?

Претич с отвращением поглядел вслед длинноволосому мужику, баба и есть, к тому же в длинном черном платье:

-- Этот... иудей?. Ну, Иван?

-- Он не иудей, -- поправил Владимир, -- это имя иудейское. Все, кто примет их веру, должны имена тоже сменить на ихние. Ну, иудейские.

Претич усмехнулся беспечно, показав желтые зубы, крепкие, как у медведя:

-- Да чтоб хоть один славянин принял имя... как его... Ивана? Да таких дурней на всей Руси не отыщешь!

Владимир нахмурился, больно весел и беспечен воевода, велел жестко:

-- Этого... в сутане... или в рясе, уже запамятовал, ко мне не допускай. Ни за какие коврижки!.. Я боюсь его.

-- Ты?

-- Боюсь, что подкрадется в минуту горькую, когда душа слаба, а на сердце тяжесть, когда жизнь страшна.

Претич изумился еще больше:

-- Это тебе-то страшна?

-- Это я для других грудь колесом, морда ящиком, -- объяснил Владимир горько. -- А на самом деле я слаб, ленив и трусоват. Мне в самый раз быть князем рабов, а не свободных и гордых людей. Я один на вершине... это страшно. Как хочется, чтобы за спиной стоял кто-то сверхмогучий, защищал и поддерживал! Заставлял самых непокорных кланяться, не позволял перечить, как вы все только и делаете!

Претич с озадаченным видом развел руками:

-- Не допущу, как велишь... Только ежели ромеи такие хитрые, то другую щель отыщут.

Глава 47

Ночью не спалось, он раздраженно поднялся, долго стоял у окна. Его Киев, престольный город, спал, только на улицах хлебопеков горели огни, да в ряду оружейников доносился стук молотов, явно получили срочный заказ.

Ромеи, как сказал Претич верно, другую щель отыщут. По крайней мере, искать будут. Щель, чтобы если не накинуть на шею молодой Руси петлю христианского рабства, то хотя бы втихомолку построить одну церквушку, другую, третью...

Церкви пытались тихой сапой строить еще при Аскольде и Дире, их разрушил Олег, затем одну сумела поставить Ольга, сама принявшая чужую веру и взявшая имя Елены, но ее сын Святослав тут же отстранил мать от власти, велел церковь сжечь со всеми, кто был внутри, и следующая попытка была только при Ярополке, что наследовал киевский престол после гибели Святослава.

Злые языки указывают на Владимира, что силой захватил Киев со своими варягами, мол, тут же разрушил святую церковь, но на самом деле Владимир лишь выстроил на главном холме капище... даже храм своих русских и славянских богов, а церковь не тронул. Он всерьез полагал, что можно и Христа приобщить, пусть и его статуя будет среди русских богов, не подерутся, зато каждый сможет кланяться тому, кому больше верит.

Но однажды с дальних застав богатырских явился сильномогучий богатырь Илья Жидовин, прозванный Муромцем, со своими побратимами... После разгрома Хазарского каганата он перешел на службу к Святославу, кем восхищался, но в его походах участия не принимал, он-де степняк, поединщик, в толпе строем ходить не может. И Святослав отпустил защищать рубежи земли русской. Когда Святослав погиб, Илья служил вроде бы Ярополку, хотя на самом деле так же верно и ревностно защищал кордоны своей страны, а кто там в Киеве на престоле интересовался мало.

Владимир едва успел осесть в Киеве, еще все варяги были при нем, ломал голову, как спровадить буйных друзей, ставших ненужными, когда Илья как раз и явился погулять в стольном граде. Напившись, как водится у славян, учинил драку: что за пьянка без доброй драки? -- угостил дружков, злата и серебра полны карманы и еще в седельном мешке, пошел по улице, задираясь и буяня. Когда на глаза попалась выстроенная Ярополком новенькая церковь, Илье почудилась, что загораживает дорогу, ну никак не пройти! Улица тесная, то одним боком стукается о стену, то другим... Велел грозно подать свой богатырский лук. Принесли впятером, со страхом смотрели, как напрягся старый богатырь, набрасывая петлю тетивы на рог. А когда оттянул тетиву, пробуя, все вздрогнули от зловеще-торжествующего гула.

Семь златоверхих башенок было на церквушке, но все их сшиб калеными стрелами Илья под хохот и радостные вопли народа. Вдобавок и двери вышиб... Владимир тогда велел связать Илью и посадить в сруб, но вовсе не за церковь, а чтобы не покалечил больно много народа. А утром позвал в себе похмелиться, пораспрашивал о заставах, велел кузнецам срочно осмотреть оружие, доспехи, починить, перековать коня, снабдить старого богатыря всем, что понадобится на охране кордонов Руси. А когда Илья отбыл, велел довершить начатое Ильей. На месте церкви поставили столб Велеса, а на жертвенном камне три раза в год приносили в жертву быков и телят.

Но ромеи не унимаются. Накинуть петлю христианства -- это славянского волка превратить в овцу. А кто же платит овце дань?

Заснул под утро, мерещилась разная нечисть, а на восходе солнца раздраженно услышал гул встревоженных голосов. Привычно ухватился за меч, сердце колотилось, на страшный миг почудилось, что в дверь ломятся убийцы, посланные вероломным Ярополком, с трудом опомнился, ведь он уже не гонимый, как зверь, беглец, за шкуру которого назначена награда, он -- великий князь, враги повергнуты, Ярополк убит...

Из верхнего окна светелки видно было море крыш, все намного ниже княжеской, к тому же его терем на высоком холме, дальше крыши хибарок ремесленников, базары, свободные места для конных ристалищ, игр, потешных боев, капища, священные рощи...

Восток озарился розовым, алым цветом окрасились облака. Солнце еще не выглянуло из-за виднокрая, а розовый отсвет упал на землю, растворился среди темной зелени, В глаза больно кольнуло солнечным зайчиком. Он вздрогнул, даже отшатнулся. На дальнем холме, прямо напротив капища Сварога и слева от поля для конных скачек, блистало нечто яркое, сыпало разноцветными искрами, словно сама радуга опустилась на землю и приняла форму... затейливо изукрашенного теремка!

Владимир стиснул кулаки. Несмотря на режущий глаза блеск, он различил знакомые формы терема, а на куполе -- блистающий золотом крест. Храм христианского бога, именуемый церковью! Кто, кто посмел поставить!

И еще вопрос, от которого по спине пробежал неприятный холодок. Кто сумел за одну ночь возвести такое чудо?

На ходу опоясываясь мечом, он выбежал на крыльцо. По двору метались всполошенные гридни. У коновязи лошадь вдруг оборвала повод, мелькнуло под копытами тело, она понеслась вдоль забора, красиво распустив гриву и бешено раздувая ноздри. У раскрытых ворот стояли двое с растопыренными руками, Владимир, даже глядя в их затылки, знал, как вытаращили глаза и глупо раскрыли рты.

Конь с разгона задел одного боком, страж отлетел в сторону, Владимир с удовольствием услышал глухой стук о деревянный столб. Лошадь унеслась, двое на конях запоздало бросились в погоню.

Подбежал гридень Дубок, преданный аки пес и с огнем во взоре:

-- Велишь, княже...

-- Велю, -- согласился Владимир. Спохватился, приказывать-то нечего, -- Зови воеводу, надо поглядеть, чьи это дела непотребные!

Пока готовили ему коня, он с высокого крыльца наблюдал, как из городских ворот бегут пешие и скачут конные, как вокруг холма церкви начинает скапливаться народ. На добрых сытых конях прискакали бояре с Горы. Про них поговаривали, что при Ярополке были христианами. Важно распушив бороды, озирали народ, затем то один, то другой, решившись, расстегивали на груди рубахи, чтобы видны были золотые кресты на цепочках, степенно слезали в руки услужливых гридней, шествовали к церкви.

Владимир в сопровождении двух гридней неспешно выехал со двора, народ обгонял, все мчались к чудесно появившейся церкви. Чудо, сказал он себе в смятении. Но ведь всякие чудеса -- это от старых богов! Вера в Яхве, от которого отделились веры в Христа и Аллаха, запрещает чудеса. Если сотворить чудо, то это удар по церкви. Или проклятые ромеи пытаются так пробраться в северные земли, идут на уступки местным богам?

Люди стояли тесным кругом вокруг церкви, но близко все же подойти не решались. Очень редко то один, то другой, внезапно решившись, с маху бросал шапку оземь, крестился и бежал к приглашающе раскрытым вратам.

Владимир слышал возбужденные разговоры:

-- Неужто ихние боги сильнее?

-- Дурень, у них один бог, а у нас много!

-- Ну и что?

-- А то, что наши побьют.

-- Не побили же?

-- Значит, наши разрешили. Наши боги добрые.

-- Братцы, а может заглянуть хоть одним глазком?..

-- Ты как хошь, а я наших предавать не стану...

Владимир пустил коня вперед, перед ним боязливо расступились. Он чувствовал почтительные и боязливые взгляды, но не оглядывался, послал коня по холму. Возле раскрытых врат остановил, осмотрелся.

Из церкви мощно тянуло ладаном, еще чем-то непонятным, но смутно знакомым, доносился размеренный гул голосов молящихся. Его чуткое ухо различило высокие голоса певчих, что тут же тонули в мощном рыке дьяконов.

Подскакал запыхавшийся Претич:

-- Что делать, княже?

-- А что мы можем? -- огрызнулся Владимир.

-- Да порубить всех к такой матери!

-- Нельзя, -- ответил Владимир сожалеюще.

-- С чего ты такой добрый стал?

-- Я не добрый, я просто не совсем еще дураком с вами стал. Это ж чудо, верно? А народ чудеса больше блинов любит... Даже больше драки на свадьбах. Жизнь-то серая, а тут такое диво! Даже те, кто стоят за старых русских богов, осудят. Нет, надо что-то другое...

Воевода с надеждой смотрел на князя, известного как отвагой и благородством, так и злым коварством, которого набрался, пока служил при императорском дворце в Византии:

-- А что?

Владимир с досадой пожал плечами:

-- Если бы знал...

-- Так придумай!

-- Не придумывается, -- признался Владимир. -- Чересчур необычное. Такого еще не было.

Воевода беспокойно задвигался на седле:

-- Ты того, не засни... Вон как прут! Как столько и влазит.

Владимир и сам ревниво поглядывал на народ, что пер в церковь так, словно там раздавали горячие блины с медом. На растерянных дружинников князя поглядывали сперва с опаской, затем уже насмешливо, а затем, видя что те лишь сопят в тряпочку, начали выкрикивать что-то обидное, делали непристойные жесты, от которых дружинники дергались, выдергивали мечи до половины, со стуком бросали обратно.

Тоже мне, христиане, -- бросил Владимир зло. -- Христиане должны быть покорными как скот!

-- Да какие они христиане, -- сказал Претич насмешливо. -- Это чтобы тебе досадить, кресты на шею одели.

-- Знаю. Это они дурни не знают, что потом им гордые головы пригнут, ярмо оденут...

В прищуренных глазах воеводы росло удивление:

-- Нет, я не понимаю... Это ж церковь, а не бурдюк для вина.

Владимиру и самому казалось, что народу втиснулось больше, чем могло поместиться в таком крохотном тереме, размером с просторную селянскую хату. Скрывая смутное беспокойство, пробурчал язвительно:

-- Они на головах один у другого... А бояре вовсе лежат на полу. У христиан так: чем больше вываляешься в грязи, тем угоднее их богу.

Подскакал, без нужды горяча коня, встревоженный Дубок. Оглянулся на толпу, сказал пугливо:

-- Народ уже орет о чуде...

-- Каком?

-- Да вот... заметили, что церковь мала, а народ все заходит. Мол, истинно верующие все поместятся. Церковь, как родная мать, всех примет в свое лоно. Всю Русь может вот так...

Он с надеждой смотрел на князя, который всегда скор на решения, а сейчас почему-то медлит, колеблется. Воевода тоже с несвойственно его дородности ерзал в седле, конь под ним храпел и дико вращал глазами.

-- Русь? -- переспросил Владимир медленно. -- Насчет Руси...

Он оборвал себя на полуслове. Сквозь толпу протискивался Белоян, в растрепанной одежде, тяжело опирался на посох. Толпа на этот раз не расступалась почтительно, слышались смешки, недоброжелательные выкрики.

Владимир хмуро смотрел с высоты седла на седую шерсть на затылке волхва. Челюсти сжались так, что он едва разомкнул их, вместо слов вырвался почти рык:

-- Ну... что скажешь?

Волхв, тяжело дыша, остановился перед ним, повел дланью:

-- Уф... стар становлюсь... Вишь, что там...

-- Вижу, -- рявкнул Владимир. -- Постареешь, когда так уделали!

Волхв все еще отдувался, на лбу, несмотря на утреннюю прохладу, выступили капли пота, шерсть слиплась, потемнела.

-- Уф... -- повторил он. -- Замучился... пока сумел...

-- Что, -- сказал Владимир яростно, -- что сумел?

Волхв мотнул мордой в сторону церкви. В желтых медвежьих глазах вспыхнуло удивление:

-- У тебя что, бельма? Не зришь? Вон там, на холме!

-- Зрю, -- выдавил Владимир сквозь зубы, -- я зрю христианский храм! Куда вон сейчас поперли воевода Дуболом, бояре Терпигора и Крученый, знатные купцы и старейшины из Южного конца..

Белоян удивился, но оглянулся по сторонам, понизил голос почти до шепота:

-- Так чего тебе еще надо? Думаешь, легко мне было все это устроить?

Владимир с трудом удержал гневный крик. Претич тоже с отвисшей челюстью смотрел на верховного волхва. Дружинники вытягивали шеи, но, похоже, ничего не услышали.

Запах ладана из раскрытых ворот церкви валил все мощнее, торжествующе. Внутри стоял мрак, только слышалось монотонное пение, что становилось громче, изредка поблескивали слабые огоньки свечей и лампад, что тонули в плотном аромате благовоний.

Перед конем князя народ все же раздался, открыл вход в церковь. Сзади ехали гридни, в руках плети со свинчатками на концах. Владимир повел носом, поморщился. Запах чересчур силен, переборщили. В Царьграде все же тоньше, поют лучше, а здесь какое-то бормотание вперемешку с тупым ревом.

Он заглянул, не слезая с коня, в раскрытые ворота. Темно-багровая темень, слабые блуждающие неподвижные искорки. Смутно проступили словно бы стены, почему-то похожие на тяжелый бархат. Одуряющий ли запах тому виной, монотонное пение, но ему почудилось, что стены медленно колышутся, словно бы живые...

Конь под ним попятился, в испуге присел на зад. Среди окружающего люда кто-то хихикнул. Владимир понял, что сам непроизвольно отодвигался от чужого храма. Гридни угрюмо молчали. Он вскинул руку:

-- Эй, люди! Что застыли, как истуканы?.. Церковь еще открыта. Вали туда все, кто желает кланяться чужому богу. Князь не препятствует.

Он дал повод, конь сразу пошел крупными скачками вниз с холма, торопился уйти от опасного места. Гридни пустили коней по обе стороны и следом. Владимир придержал коня только в сотне саженей, оглянулся.

Еще трое-четверо воспользовались его разрешением, но остальной народ то ли пришел просто полюбопытствовать, то ли колебался, но теперь вокруг церкви была толпа довольно плотная, однако вовнутрь уже не перли.

-- Глядите! -- вырвалось у кого-то из гридней испуганное.

Церковь начала подрагивать, слегка приседать, блеск ее крыши стал еще ослепительнее. Внезапно крыша словно бы разломилась, обе половинки приподнялись, а из-под них выплеснулись по обе стороны два рулона белой переливающейся ткани, развернулись в тончайшие полотна, вздрогнули, завибрировали, взвихряя воздух. Внизу послышались крики. Люди закрывались руками, ловили улетевшие шапки.

А странные крылья трепетали так быстро, что стали почти незримыми, только в воздухе смутно блистало нечто яркое, рассыпающее слюдяные блестки. Обе блистающие половинки крыши как вздыбились, так и застыли, а слюдяные крылья вибрировали все быстрее, церковь начала приподниматься...

Рядом с Владимиром кто-то охнул в ужасе. Церковь тяжело приподнялась в воздух, под ней мелькнуло шесть жутких крючковатых лап, тут же плотно прижались к блистающему металлом брюху, народ вокруг этой "церкви" свалило ветром, ползали на четвереньках, орали в ужасе.

Чудовище лишь мгновение висело на толпой, затем стало тяжело подниматься, наклонилось, торчащие жесткие надкрылья изменили наклон, и гигантский жук с грозным гудением унесся в сторону леса.

За конями дружинников тяжело тащился Белоян. Его шатало, шерсть на морде блестела от пота. Видя обращенные к нему белые безмолвные лица князя с воеводой, сказал вымученно:

-- А я уж страшился, что нажрется так, что и зад не оторвет...

Претич икал не мог остановиться, всегда багровая рожа стала желтой, как у мертвеца. Владимир прошептал в страхе:

-- Что это... было?

-- Нет, -- сказал волхв, -- ты сперва ответь: здорово? Одним махом избавились от Поликтета, Петра Рукастого, бояр Синегорских, братьев Заречных... правда, младший остался, но совсем отрок... Да и почти все христиане.. ха-ха!... сейчас блуждают по кишкам, а выберутся только из кишечника в виде...

Претич перестал икать, дружинники рядом: хоть и сами в портки напустили, но воевода должен быть всегда бодр, он натужно хохотнут:

-- В своем истинном виде.

На испуганных лицах гридней начали проступать неуверенные улыбки. А Претич и вовсе ожил: вверх по холму бежал растерянный и растрепанный священник с диким и труднопроизносимым для русского слуха именем. Споткнулся, упал, лежа погрозил кулаком вслед улетевшему жуку:

-- Изыди!.. Это были штучки дьявола!.. Он может принимать разные личины, даже самого нашего Господа однажды сличинит так, что за ним пойдут народы, пойдет церковь, и во всем мире не останется таких, кто бы не поклонился Антихристу!..

Дружинники оживились, и меж христианскими богами, оказывается, бывают сражения, да еще какие, а Претич спросил с великим интересом:

-- Вот как? Видать, крепкий мужик этот Антихрист. Все народы, говоришь, пойдут? Тоже, видать, церковь им осточертеет...

Владимир посмеивался, священник явно поражен и унижен. А Претич наслаждается победой, чванится, выпячивает брюхо.

-- Все равно, -- сказал Иван исступленно. -- Все это поганое языческое... ну, честь, достоинство, верность слову -- сметет вера Христа! Никто не станет погибать из-за любви, ибо Господь не потерпит, чтобы любили кого-то еще, окромя Его! Кто покончит с собой из-за какой-то там чести, оскорбленного достоинства... того будут закапывать, как собак, за оградой кладбищ! Главная ценность не какая-то там честь, а жизнь! Ради ее сохранения человеку разрешено предавать близких, народ свой, Отечество, отрекаться от любых святынь! А к словам "русский народ" будут обязательно добавлять "богобоязненный"!

Он орал, глаза выпучились, изо рта летела слюна. Владимир брезгливо отстранил коня. Да, пока честь дороже жизни, этой вере на Русь не прокрасться ни волком, ни лисичкой. Но разве людей могут настолько изничтожничать, что свою жизнь, которая и так длится недолго, провозгласят высшей ценностью?

Он с облегчением на душе рассмеялся:

-- Ты успокоил меня, черный человек... Никогда этой вере рабов не прокрасться на Русь.

Глава 48

В трех конных переходах от Царьграда, на берегу моря стояла роскошная вилла. Когда еще грозные русы князя Олега высадились с моря и уничтожили все живое в окрестностях, сожгли дома, срубили деревья, засыпали колодцы -- эта вилла осталась нетронутой. В роскошном саду не упал ни единый лепесток с удивительных роз, крупных и благоухающих, которые один из древних магов создал сам, своим умением. За крохотный заборчик, высотой ребенку до груди, не перелетела ни одна стрела, ни единая искорка, хотя вокруг все пылало, корчилось в пламени.

Архимандрит Василий, он же верховный маг, гостеприимным жестом пригласил гостей в сад, где ровными рядами тянулись кусты роз, от аромата прямо кружилась голова, а в центре сада высоко выбрасывал струи роскошный фонтан. Вода шелестела, струи рассыпались в воздухе, наполняя его свежестью и прохладой. Деревья красиво опустили ветви к земле, среди листвы вскрикивали птицы. Некоторые столь умело передразнивали людей, что то один маг, то другой останавливались в недоумении, вертели головами.

Василий сдержано улыбался, но внутри все плясало от радости. Впервые удалось собрать почти всех могучих магов в одном месте. Главное, явились и те непримиримые, которые упрямо не признавали церковь, объявившую себя святой. Уже столетиями скрывались, занимались магией тайно, постепенно мельчая, нисходя в ранг деревенских колдунов, и все надеялись на возврат старых времен, ибо на памяти были случаи, когда та или иная вера захватывала власть на столетия... вон магия злого Некруна длилась тысячу лет! -- но все же чужеземцы либо уходили, либо исчезали...

Возле фонтана был крытый портик, не сколько от дождя, какие дожди в этих краях, а от жгучего солнца. Прогуливаясь и беседуя, они постепенно достигли благословенной тени. Там в окружении лавок и отдельных кресел был стол, в самой середине -- ваза изумительной красоты с изображением древних богов и героев. Василий гостеприимно указал на широкую лавку. Откуда ни возьмись, появились молодые рабыни, в руках щетки и скребки, следом крепкие рабы внесли тазики с горячей водой. Василий жестом велел поставить перед скамьями и удалиться.

-- Отдохнем, мудрые, -- сказал он, сам сел на лавку посредине, а рабыни придвинули тазы, быстро и умело омыли гостям ноги, принялись бережно массировать, выскребать щетками ороговевшую кожу. -- Отдохнем, а затем за неспешным обедом поведем беседу о лестном предложении, которое нам сделали правители Восточно-Римской империи...

-- Братья-базилевсы? -- спросил один из самых молодых магов.

Кто-то пихнул его в бок, маг всхрюкнул, подавившись последним словом. Василий ласково раздвинул губы, но в улыбке было презрение:

-- Здесь закрыто для чужих ушей, можете говорить свободно. Если не верите, я подаю пример... Когда это базилевсы были настоящими правителями? Разве что Визант, построивший этот город... но Визант не был базилевсом. Я говорю о настоящих правителях... А что, мудрый Фивантрокл, в ваших краях шах правит?

Пристыженный маг отпустил голову, а от его раскрасневшихся ушей можно было зажигать факелы. Другой маг, старый и осторожный Шенг, поинтересовался неспешно:

-- Чем же предложение заинтересовало так нашего хозяина?

От архимандрита не ускользнуло двойное значение слова "хозяина", Шенг всегда слова подбирал очень точно. Кажется, этот маг устал прятаться, готов указывать услуги церкви... Василий развел руками:

-- А судите сами. Магам предлагают уступить Черную гору, за которую мы давно ведем скрытую войну. Она наша по праву, но ее захватили уже пятьсот лет назад, и с тех пор мы ни разу...

Шенг осторожно вклинился в паузу: