Чтение 33–й страницы книги ~Я живу в этом теле!~

Марина вытягивала шею, впереди сидел громадный детина, что закрывал ей
половину сцены. К трибуне вышел человек лет сорока, тоже смущенный, а на
трибуне несколько мгновений бекал и мекал, стараясь хотя бы поздороваться.
Ему похлопали, он наконец заговорил хрипловатым робким голосом:

- Меня, как и каждого из выступающих... как почти каждого в зале,
привело к нетрадиционным формам лечения бессилие традиционных. Вряд ли
кто-то из вас готов себя мучить диетами или сыроедением только ради
сохранения фигуры... или даже продления молодости. Все мы долго и тяжко
болели. Но теперь, выздоровев и обретя превосходное здоровье, мы ощутили
вкус к здоровью! Мы, уже будучи абсолютно здоровыми, продолжаем себя
истязать... так кажется непосвященным, истязать сыроедением, всяческими
ограничениями, странными упражнениями... потому что нам нравится быть
молодыми и здоровыми!

В зале тот же голос крикнул:

- Сколько вам лет?

Выступающий скромно и горделиво улыбнулся.

- Месяц тому мне исполнилось шестьдесят два.

По залу прокатился говорок удовлетворения. В самом деле мужик
смотрится моложавым, здоровым, гибким. Конечно, гимнастика существует и для
суставов, но у нас любая сводится к двум притопам да трем прихлопам,
позорно именуемым зарядкой - наследие времен, когда все люди считались
винтиками большой машины, - а если гимнастика продвинутая, то это ворох
дорогих тренажеров в комнате, которые дают еще меньше, чем два притопа.

- Это что, - прошептала Марина возбужденно, глаза ее счастливо
блестели, - сейчас будут еще...

Того шестидесятидвухлетнего на трибуне подержали дольше, задавали
вопросы, а по всему залу раскрылись блокноты, торопливо строчили.

Я посматривал на лица сидящих слева, оглянулся, все разные, но с
одинаковым выражением глаз. Сосредоточенные... нет, скорее, с фанатичным
блеском не только глаз, но, я бы сказал, даже лиц. В старину таких рисовали
с сиянием вокруг голов. Только тогда верили в Бога, теперь - в диеты,
голодание, маски на лице, особые увлажняющие кремы, самые-самые новейшие,
которыми пользовались Клеопатра и Нефертити...

Не знают, понял я. Никто из них не знает, что умрет! Они знают, что
все люди смертны, что все когда-то накроются дерновым одеялом, но никогда
не прикладывают, не примеряют это к себе. Иначе кого бы из них заботило
сыроедение и морковные маски на увядающем лице?

Маринка повернула ко мне сияющее лицо:

- Ну как это тебе?

- Впечатляет, - пробормотал я.

- А чего как индюк надутый?

- Да так... Я всегда такой.

- Тю на тебя! Ты всегда был чист и ясен как облупленное яичко. Что
здесь не так?

Лицо ее сияло, глаза блестели, а я с холодком во всем теле, что
остужал кровь даже в чреслах, изо всех сил старался не увидеть ее лицо
таким, каким оно станет через пятьдесят лет.

На нас шикнули, я пригнул голову и сказал тише:

- Воровать так миллион, а иметь, так уж тебя, не меньше! Вон Калиостро
вовсе обещал жизнь на пару столетий в молодости и все на свете потенции.

Она тоже пригнула голову.

- А, вот что тебя беспокоит... Что за болезненные страхи? Мы уже и так
без вас обходимся: теперь такие вибраторы в продаже! На все вкусы. Даже
самые-самые. Как теперь говорят, для потаенных инстинктов, которых не
должен знать ни один мужчина.

Я поморщился.

- Я все понял. Здесь хорошие люди. Но это не совсем то, что я ищу.

Пригибаясь, мы встали и проскользнули между рядами, наступая на ноги и
торопливо извиняясь. На стадионе меня бы уже обложили со всех сторон, в
консерватории бы брезгливо морщили носы, здесь же в самом дели ничего не
видели, кроме сыроеда на сцене.

Когда мы вышли, солнце медленно оседало за плоские крыши. Между
бетонными коробками домов легли длинные тени, воздух был теплый и
неподвижный, как чай. От затвердевшего асфальта поднимались тяжелые густые
запахи нефти.

- До бесконечности, - сказала Маринка, словно продолжала разговор, -
другие способы.

- Откуда ты все это знаешь? - спросил я. Сердце мое заколотилось, я
предполагал ответ, мне хотелось определенного ответа, но то ли она кремень,
то ли в самом деле просто совпадение, ее ответ был прост:

- Да подруга одна таскала с собой. Помешалась на этих... экзо...
экзотермических... нет, эзотерических тайнах. Ну, те сумасшедшие, что
спасение ищут в прошлом.

- Я ее знаю?

Она наморщила носик, но взгляд стал подозрительным.

- Знаешь, знаешь... Ты и к ней пытался залезть под юбку. Но у тебя не
получилось, потому что в наш век находятся... нет, не целомудренные, таких
не осталось, а занятые не столько своим клитором, сколько разными поисками
Высших Сил, Сверхзнания... или Сверхсознания... Словом, она тебя вежливо
послала, а ты неделю не мог понять, как это и почему... Такого красавца!

Мне не пришлось рыться в памяти. В наше время не так уж часто женщина
отказывается. К тому же без веских причин! Не считать же причиной ту дурь,
что увлечена не то хиромантией, не то хреноманией, не то вовсе
хреноматьеей. Так я считал... вернее, считало то, в чем сейчас живу я.

- Я не красавец, - ответил я с неудовольствием. В самом деле я, а не
разумоноситель. - Но и она не Мона Лиза... Ну ее к черту.

- Ого!

- А что, не веришь?

- Я видела, как ты на нее смотрел!

- Сейчас смотрю на тебя, - сообщил я.

Она хитро прищурилась, ее немалые молочные железы до треска натянули
тонкую блузку, а острые соски, откуда в период лактации брызнет густое
жирное молоко, провоцирующе обозначились острыми холмиками. Когда Маринка
вздохнула, они едва не прорвали ткань, обозначившись так резко, будто
попали под холодный дождь или под мои горячие кончики пальцев.

- Что, в накопителях потяжелело?

- Да, - согласился я, - разгрузить бы малость...

Она посмотрела критически на мои руки. Я уложил в ладонях ее тугие
груди, трогал подушечками больших пальцев твердые, как галька, соски.
Пальцы жгло ответным приливом горячей крови.

В глазах Маринки были некоторое удивление и даже тревога. Я стиснул
зубы, не признаваясь даже себе, что просто боюсь остаться в одиночестве,
когда нахлынут м ы с л и. Те самые!

- И что ты хочешь?..

- Ну...

Она огляделась по сторонам.

- Не люблю на улице. Хоть и свобода, но все-таки... Да и соберутся
вокруг знатоки, будут советовать, как лучше, как интереснее. Идиоты!

- Почему?

Она с досадой отмахнулась.

- Да какая разница? Оргазм-то один.

- Ко мне? - предложил я.

- Ко мне ближе, - решила она.

Еще больше она удивилась, хоть и не подала виду, когда я потерзал ее в
постели, думая больше о том, чтобы измотать себя, потом вылакал две бутылки
пива - меня пиво всегда отупляет, от кофе отказался - опасно протрезвею,
перед уходом сумел разжечь себя еще разок. Маринка вовсе обалдела от моей
активности, вид был таков, что о вибраторах не скоро вспомнит, а я,
посмотрев на часы, ого, заглянул в ванную комнату, сполоснулся, а когда
вышел уже одетый, она все еще лежала, расслабившись, на ложе среди смятых
простыней и увлажненных подушек.

- Ты прям как пещерный человек, - проговорила она с двусмысленной
улыбкой. - Ненасытен... зверюка. Знала бы раньше!

- Увидимся, - ответил я. Или ответил мой разумоноситель, очень уж
заученно и привычно, словно в который раз разыгрывая отрепетированную
сцену.

- На службе?

- Я это не назвал бы службой, - сказал я. - А если службой, то не стал
бы требовать уж очень высокое жалованье.

Она улыбнулась, вся розовая от моих грубых пальцев.

- Через недельку?

Он задержался с ответом, потому что она не должна спрашивать, не
принято. В правильном сценарии, ставшем алгоритмом, вопросов вообще не
задают, затем вместо него ответил я:

- Завтра.

Она даже привстала на локте.

- Правда?

Глаза распахнулись, а хорошенький ротик приоткрылся в безмерном
удивлении.

- Давай завтра сходим, - сказал я, - к твоему слесарю далай-ламе.

Она с великим разочарованием на лице откинулась на подушки.

Мохнатое стадо туч с грохотом невидимых копыт выныривало из-за края
горизонта и с невероятной скоростью проносилось по небу. Они исчезали за
горизонтом раньше, чем успевали даже брызнуть дождиком, хотя в их раздутых
брюхах воды было больше, чем в Мировой океане.

Гигантский автобус был переполнен мною, если не считать разную мелочь
в лице каких-то бледных существ в юбках и шляпках, а также длинных и
коротких самцах одного со мной вида, но только гаже и противнее. Я уныло
ждал, пока он тащился через пленочный город, подолгу стоял на всех
перекрестках перед запрещающим знаком, а секундочки-то тикают, время не