Чтение 33–й страницы книги ~Рубеж~

- Гетьмановы родичи? Или голота бесштанная? Я с трудом
сдержал улыбку. Каждый - о своем. Соврать, придумать какую-нибудь
сказку? Нет, нельзя!

- Они иноземцы, пан Станислав. Очень издалека.

- И... что? - глаза моргнули, пухлая ладонь потянулась к
окулярам. - Тем лучше!

Я вздохнул. Поверит ли?

- Мир велик, пан Станислав! И в этом мире Сосудов больше, чем
представляется многим. Это особые гости. Мои. Вы понимаете, о чем я?

Улыбка сгинула, словно стерли ее мокрой тряпкой. На
неузнаваемом лице светлым огнем загорелись волчьи глаза.

- Ты... Ты уверен, пан Юдка? Уверен?

Я улыбнулся, хотя в этот миг улыбаться мне совсем не
хотелось.

- Особые гости... Значит, откликнулись! А ты не врешь? Теперь
улыбаться нельзя. Замереть, выдержать его взгляд. Говорят, не всякий
его выдерживает...

- Не врешь, вижу! Рассказывай!

Толстый вальяжный пан сгинул. Огромное тело налилось силой,
широкие лапищи сжались в кулаки, а лицо!.. Таким Станислава Мацапуру
увидишь не каждый день. Да и мало кто его таким видит. А кто видит -
уже никому не расскажет.

- Они из другого Сосуда. Из какого, сказать трудно. Малахи
разрешили им пересечь Рубеж. Они пришли за ребенком - за этим
ребенком...

Пан Станислав молчал, а мне вспомнилось, как мы с ним
спорили. Редко кто решается спорить с Мацапурой-Коложанским, но есть
вопросы, по которым даже ему нужна не покорность, а истина. Я никак не
мог его убедить, что дорога между сфир все-таки есть, и Рубеж
проходим. Не для душ, не для бесплотных Малахов - для людей. Он очень
неглуп, пан Станислав, я много знает. Но книга "Зогар" недоступна
этому гою.

- Ну, говори! И подробнее!

Теперь следовало взвешивать каждое слово. Не лгать - пан
Станислав звериным чутьем распознает ложь. Но и со всей правдой не
спешить. О гневе Малахов ему знать ни к чему. Достаточно и того, что
переход через рубеж труден и без должной помощи его не одолеть...

- Так-так! - пан Станислав крутанул ус, дернул щекой. - Стало
быть, воин, лекаришка да колдунья. Колдунья-то хоть хороша?

Он снова шутил. Я вспомнил чернявую и тоже улыбнулся. Может,
в своих краях Сале и хороша. У нас - едва ли. Во всяком случае, не во
вкусе зацного пана.

- А с младенем как вышло? Что думаешь, пан Юдка?

Я пожал плечами. Что тут думать?

- Судите сами, пан Станислав. В Гонтовом Яру объявляется
чужак. Не просто иноземец, а совсем другой, нездешний. Посполитые
считают его чортом - случайно ли? Он подселяется к бабе, брюхатит ее,
а после исчезает. И вот за ребенком приезжают оттуда...

Пан Мацапура задумался, наконец кивнул:

- Складно. Значит, дите пока оставим, но им отдавать не
будем. Все одно. Рубеж закрыт. А с братом того чертенка как?

- Погодим, - предложил я. - Гриня Чумака соседи крепко
обидели.

Из таких лихие сердюки выходят.

Он вновь кивнул и прикрыл глаза, превратившись обратно в
доброго усталого пана, которого мучает бессонница средь холодной
зимней ночи.

- Эка, забот привалило! И не отдохнуть! Та девка, что из
Калайденцев привезли, скотина неблагодарная, хотела мне ногтями в
глаза вцепиться, представляешь? Пришлось клещами все ногти
повыдергивать да рот зашить, чтоб не выла! А вторая, что из Хорлов,
дерево деревом. Обнимаешь ее - молчит, кнутом дерешь - молчит. Только
когда пятки припек, завыла...

На такое тоже отвечать не полагается. Да и что ответишь? То
пана Станислава забава, ему виднее.

- А знаешь, в газете пишут, что война за Дунаем до весны не
кончится. Может, еще на год затянется.

Глаза его по-прежнему были закрыты, но я понял: это -
главное. Потому и ждал меня пан Станислав среди ночи, в замок не ушел,
газетку лембергскую почитывал.

- Про то и в округе болтают, - кивнул я. - Думаю, Валковская
сотня не скоро вернется. Да и вернется ли? За Дунаем, говорят, чума.

- Значит? - его лицо дрогнуло, ямочки на щеках сгинули без
следа. - Пора?

- Да, пан Станислав, пора.

Он вновь задумался, а я вдруг почувствовал знакомый запах -
страшный, сводящий с ума дух горящей заживо плоти. Сколько лет
хотелось забыть, не вспоминать! Не вышло - это уже навсегда.

- Откуда начнем, как думаешь?

- Откуда? О том мы с ним говорили не раз, и всё давно решено.
Вопрос этот так, для разговора.

- С Хитцов, пан Станислав.

- С Хитцов? Ну, как скажешь...

Запах горящего мяса стал сильнее, и на миг я даже пожалел,
что Смерть - худая плосконосая девчонка - в эту ночь промедлила. Чего
же еще хочет от меня Святой, благословен Он?

Ответ не был мне дан, но я догадывался. Двойник! Двойник - и
Пленник. Чертенок из Гонтова Яра. Не зря они встретились в эту ночь -
Смерть, Пленник и Двойник. Не зря.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

Знакомый рябой черкас буркнул: "У себя", - и отвернулся. Кто
именно - Ярина решила не переспрашивать. Ей были нужны оба - и сам пан
писарь, и его нескладный сын.

Постовой не ошибся - Лукьян Еноха оказался на месте, за своим
столом, и даже толстая друкованная книга была знакомой: та, что и
неделю назад. Девушке подумалось, что книга, равно как подставка с
гусиными перьями, нужны пану Енохе исключительно для
представительности. Во всяком случае, прочитанных страниц за эти дни
не прибавилось.

- Чего, егоза, скучно?

Пан Еноха не без труда оторвал взгляд от хитрых буквиц, снял
окуляры, зевнул.

- Скучно? - девушка просто задохнулась от возмущения. - Да я
в Перепелицевку с разъездом ездила! До петухов встала!

- Ну, ясно, - писарь потер сонное лицо, с трудом удерживаясь
от нового зевка. - За дурной головою...

Ярина вздохнула. Что бы она ни делала, всерьез сотникову
дочку никто не принимал. Девчонка - и девчонка, разве что замуж
отдать, да и то пока не за кого.

- В Перепелицевке каких-то всадников видели. К Хитцам ехали.

- Знаю... Сообщали уже. За такими вестями, Ярина Логиновна,
нечего коней томить... Ты к Теодору?

Девушка дернула плечом. К пану писарю она завернула, чтобы
доложить по всей форме, как и надлежит старшему по разъезду. И вот,
пожалуйста!

- Он в подвале. С разбойником этим - Хвостиком. Ты бы его
оттуда вытащила, что ли? Чего ему с душегубцем якшаться? Посидели б,
сбитню горячего попили. В жгута сыграли...

Намек насчет сбитня и жгута Ярина пропустила мимо ушей - не
маленькая, чтоб в игры детские играть. Но вот по поводу остального...

Хведир встал уже на третий день - продырявленная мякоть плеча
срасталась быстро. Встал - и первым делом направился не в церковь
свечку ставить, а в подвал, где заперли чернобородого заризяку.

Тому досталось больше. Пуля из янычарки пропорола бок, и
местный знахарь вначале лишь головой качал, посоветовав готовить
домовину - вкупе с осиновыми клиньями и маком. Однако на второй день
чернобородый открыл глаза, а на четвертый - попытался встать. Видавшие
виды сивоусые только руками развели, рассудив, что разбойнику суждено
быть непременно повешенным - потому пуля его и не взяла.

Однако Хведир-Теодор вновь удивил всех. Поговорив с
пленником, он категорически заявил, что в суд на него подавать не
будет и о том же остальных просит. Тут уже и Ярина диву далась. Как
можно заризяку миловать? И главное: о чем это Хвостик с Хведиром
говорили, если им обоим ни слова не понять? Невидимый толмач сгинул
вместе с химерным паном Рио да с чернявой ведьмой. С Хвостиком говорил
пан писарь - по-польски да по-немецки, Агмет - по-татарски и турецки,
а беглый стрелец Ванюха Перстень - по-московски. Говорили, да все без
толку - Хвостик лишь глаза таращил да блекотал по-непонятному. И как
блекотал! Не голос - бесовское наваждение, мурашки по коже бегут. Раз
услышишь - перекрестишься, два - под лавку спрячешься!

И на каком это наречии бурсак с ним столковался? Неужто на
латыни?

Пан писарь не ошибся. Хведир действительно оказался в
подвале, около пленника. Тот лежал на лавке, а бурсак, пристроив
поудобнее раненую руку, сидел на колченогом табурете и что-то тихо ему
говорил. Страхолюда молчал - слушал и, похоже, понимал.

Увидев Ярину, Хведир махнул здоровой рукой - мол, не мешай,
погоди чуток. Пока девушка соображала, обидеться или в самом деле
погодить, заговорил Хвостик. Девушка не стала прислушиваться (больно
голос страшен!), но отчего-то почудилось, что речь чернобородого стала