Чтение 33–й страницы книги ~Шулма~

- Меня зовут Чэн, - сказал Чэн, глядя в черные глаза Неправильного
Шамана. - Чэн Анкор.

- Спасибо, - невпопад ответил Куш-тэнгри.

И крикнул послу, тряхнув серебряной гривой:

- Эй, Джангар!.. Пошли, что ли?!

Джангар шагнул было вперед, но Асахиро придержал его за плечо.

- Ты помнишь меня, тысячник Джангар? - спросил Асахиро.

- Да, - кивнул Джангар, стряхивая его руку (что оказалось не так-то
просто). - Я помню тебя, бывший раб, пасынок хурулов.

- Это хорошо, что ты помнишь меня... И запомни, что я скажу тебе
сейчас: если с шаманом что-нибудь случится... я убью тебя, даже если для
этого мне придется пройти насквозь через твой тумен.

Джангар радостно оскалился.

- Тебе не придется трудиться, бывший раб. В бою я обычно нахожусь
впереди своей тысячи.

Сверху на них взирал Желтый Мо.

Полагаю, он был доволен.

Весь оставшийся день я не находил себе места.

Вот оно, пришло, наступило, постучалось в дверь, звякнуло о клинок -
и все-таки, в глубине души, я надеялся, надеялся слепо, глупо, наивно,
прячась в ножны от неизбежного, надеялся, что все как-то обойдется само
собой, и боялся признаться в этом самому себе.

Не обошлось.

И учить некого - ушел Куш-тэнгри, и скучает заново осиротевшая Чыда,
а я поминутно гляжу на северные холмы, постепенно тонущие в вечерней мгле.

Ждем.

И я остужаю рукоять о руку аль-Мутанабби.

В подготовке нашего лагеря к обороне мы не участвовали. И правильно
делали - Но-дачи и Асахиро мигом взяли власть в свои руки (смешно -
Но-дачи - и "в свои руки"...), и весьма скоро каждый нашел свое место и
знал, что ему делать в случае...

Что делать?

Ах, выбор небогат... У деревни Сунь-Цзя два десятка с небольшим
Придатков и чуть большее количество Блистающих остановили двенадцать дюжин
детей Ориджа, и то все наши люди оказались раненными, а пятеро батинитов
навсегда окунулись в Сокровенную Тайну. Сейчас же нас, кабирцев, на
четверть меньше, чем тогда, с нами две-три дюжины шулмусов (хорошо,
пожалуй, что Кулай с частью своих пропал - глядишь, выживут...);
ориджитские и маалейские дети, женщины и старики не в счет; - а против нас
на северных холмах воет отборная стая Джамухи, тысяча воинов-людей, и
вдвое-втрое Диких Лезвий.

Кто мы? Дрова для Масудова пожара?

Просто праздник истины Батин...

Прорицание будущего, провиденье шаманское - глупости все это!.. Ведь
не дойти Мне-Чэну до Джамухи, не дотянуться... сметут, растопчут...

Странное чувство возникло у меня. Чем больше я убеждал сам себя в
неизбежности гибели, в бессмысленности всех наших действий, чем больше я
понимал нелепость своего появления в Шулме в облике Пресветлого Меча - тем
сильнее накатывалась откуда-то из глубины души, из того горна, что внутри
нас, отчаянная радость единственного выпада, когда отступать некуда, и
раздумывать некогда, и жить незачем, кроме как для этого выпада, а потом -
гори оно все в Нюринге, это "потом"! - и гордость Масуда, и мудрость
Мунира, и смысл бытия, и сафьян новых ножен, и ремесло, и искусство, и
волчий вой на холмах!..

Я говорил себе о надвигающемся конце - и видел внутренним взглядом,
как стальная чешуйчатая рука, сжатая в кулак над этим миром, медленно
начинает раскрываться, подобно цветку на заре, и движутся неживые пальцы,
которым не положено двигаться, которым не дано двигаться - но приходит
день, когда мы все безнадежно глупеем, шуты мироздания, и в этот день нам
все положено и все дано!..

...Вечер стал переходить в ночь, и холмы окончательно пропали из
виду.

По всему лагерю горели костры.

А Куш-тэнгри так и не вернулся.

Я спросил у подвернувшейся Кунды Вонг, почему не тронулось с места
временное стойбище женщин, детей и стариков, что было за юго-западными
холмами.

- Зачем? - удивилась Кунда. - Кому они нужны? Тургаудам? В случае
чего их и потом можно будет вырезать... после нас.

Я накричал на Кунду, обозвав ее глупой саблей, и с удивлением
заметил, что ей стало легче. Вскоре я услышал, как Кунда в свою очередь
кричит на кого-то, обзывая его глупым мечом и обвиняя в малодушии.

Я невесело улыбнулся, прилег на колени к Чэну, ткнувшись гардой в
Обломка - и мы стали ждать.

Всю ночь в нашем лагере происходила некая перестановка - не слишком
шумная, но достаточно заметная. Ею по-прежнему руководили Но-дачи с
Асахиро, и мы не вмешивались, хотя прекрасно понимали, что в случае штурма
любые приготовления лишь ненадолго отдалят трагический финал. Думаю, что
тот же Но понимал это не хуже меня - только что-то делать, наверное, было
все же лучше, чем просто сидеть и ждать, как мы с Чэном.

...Постепенно Я-Чэн начал проваливаться в туманное забытье - полусон,
полубодрствование, похожее на провидческий транс. Мы уходили в какой-то
свой внутренний мир, медленно соскальзывая туда сквозь редеющую завесу
багрового тумана, и туман светлел, рассеивался, и проступавший сквозь него
мир был прекрасен - в нем не было ни Шулмы, ни Кабира, ни Джамухи с
Чинкуэдой; в мире этом не было и нас с Чэном - и над землей занималась
заря...

...Заря. Вернувшись в негостеприимную реальность, мы огляделись
вокруг. В предутренней дымке смутно темнели очертания окружавших нас
перевернутых повозок, за которыми расположились шулмусы ("Наши шулмусы", -
невесело подумал Я-Чэн), и у многих была та вещь, которая звалась луком, а
на боку висели большие ножны со стрелами.

Ножны назывались "колчанами".

Подготовились, значит... о Творец, если бы нас было хоть раз в пять
больше!..

Светало довольно быстро - вот уже из зябкой пелены родились пологие
склоны ближних холмов; туман отступал, почти как во сне, но не уходил до
конца, и лишь вокруг священного водоема тумана, на удивление, не было
вообще...

Я вновь глянул на северные холмы - и увидел, как их вершины внезапно
ощетинились колышущейся гривой конного строя.

- Сейчас начнется, - очень спокойно и как-то бесцветно сказали в один
голос Но-дачи и Асахиро.

И шулмусы за повозками зашевелились, доставая из колчанов стрелы и
накладывая их на тетиву.

Грива на холмах выросла, уплотнилась, вздыбилась - и замерла.

Они почему-то медлили. Вокруг посветлело, туман уже практически
рассеялся, и в конном строю на вершинах холмов стало заметно некоторое
замешательство. Местами пряди этой живой гривы перепутались, переплелись,
несколько крохотных всадников отделились от строя и поскакали влево и
назад, скрывшись из виду.

"Кончали бы скорее..." - отстраненно подумал я.

Скорее не получалось. Тем более, что у северо-западных и
северо-восточных холмов тоже стала прорастать грива. Только грива эта была
гораздо более неровной, нечесаной и всклокоченной.

Зато она была гуще. Куда гуще первоначальной!

Туда-сюда замельтешили гонцы-муравьи.

- А вон наши, - неожиданно заметил один из шулмусов.

Чэн шагнул к говорившему и увидел, что это - молодой маалей.

- Кто - ваши?

- Ну, бывшие наши, - поправился шулмус. - Дети Маала. Да вон же
бунчук наш! - и он указал рукой в сторону одного из холмов.

Шулмус явно не жаловался на зрение - различить на таком расстоянии,
кто есть кто...

- Ясное дело, - продолжил остроглазый, - в ставку приехали, а
гурхана-то и нет. Где гурхан - спроси у ветра. Назад повернули - так и
обоза нет! А степь-то слухами полнится... Куда скакать? К священному
водоему. Вот и прискакали...

- Небось ваши маалеи не умнее других, - перебил его шулмус постарше,
из ориджитов. - Вон сколько понаехало... слева локры в лисьих малахаях,
справа не разобрать кто, но похоже на хурулов...

"Маалеи, - подумал я. - Те, которых ограбили Гвениль с Махайрой. Ну
что ж, долго думать, на чьей они стороне, не приходится. Да и не одни они.
Теперь и боя не будет. Просто затопчут нас - и дело с концом."

Однако шулмусы почему-то заметно повеселели и ожили. Я еще мог с
трудом понять маалеев, но ориджиты?!. А Диким Лезвиям, похоже, было все
равно, с кем драться, несмотря на мудрые заповеди Пресветлого Меча и
пророка Ковыряги - лишь бы драться! Тем более, что сам Пресветлый с
Ближними и пророком был с ними.

Наши сомнения частично рассеяла подошедшая Фариза.

- Священный водоем, - рассмеялась она в ответ на наше недоумение, -
единственная святыня Шулмы. Здесь никогда не проливалась кровь. И если для
тургаудов нет ничего превыше приказа гурхана - первого в воинской доблести