обошлось. Дома сейчас отлеживается".
раздеваясь, набрал номер Тэдди. Сноха Тэдди сообщила, что все в общем
ничего, прострелили ему мякоть, лежит на животе, ругается и сосет водку.
Сама же она нынче собирается в Дом Встречи проведать сына. Виктор попросил
передать Тэдди привет, пообещал зайти и повесил трубку. Надо было еще
позвонить Лоле, но он представил себе этот разговор, упреки, вскрики, и
звонить не стал. Снял плащ поглядел на клубнику, спустился на кухню и
выпросил бутылочку сливок. Когда он вернулся, в номере сидел Павор.
к столу, высыпал клубнику в полоскательницу, залил сливками, засыпал
сахарным песком и сел.
во-вторых, неприятно, оказывается, смотреть на человека, на которого
донес. Даже если он и сволочь, даже если ты донес из самых безукоризненных
соображений.
себя глупо, но я - в особенности. Это все от служебных неприятностей.
Искренне прошу извинения. Мне было бы чертовски неприятно, если бы мы с
вами рассорились из-за такой ерунды.
- весь мир обругал бы. И ни сочувствия тебе ни от кого, ни поддержки;
бургомистр этот, скотина, завлек меня в грязную историю...
Притворяться вы умеете хорошо, но я, к счастью вас раскусил, и наблюдать
ваши артистические таланты не доставляет мне никакого удовольствия. Не
портите мне аппетит, ступайте себе.
же придавать столько значения застольной болтовне. Неужели же вы
вообразили, будто я действительно исповедую ту чушь, которую молол?
Мигрень, неприятности, насморк... Ну что вы хотите от человека?
- объяснил Виктор. - А если уж бьет, - бывают обстоятельства, - то чтобы
не разыгрывал потом друга-приятеля.
осунулось. - Слушайте, Виктор, я вам все объясню. Это была чистая
случайность... Я понятия не имел, что это вы. И потом... Вы же сами
говорите, что бывают обстоятельства...
недолюбливал людей вашей профессии. Одного я даже застрелил - он был очень
смелый в штабе, когда обвинял офицеров в нелояльности, но когда его
послали на передовую... В общем, убирайтесь.
откинулся в кресле. Ну понятно - здоровый мужик, и дзю-до, наверное,
знает, и кастет у него есть... Хорошо бы разозлиться сейчас. Что он, в
самом деле, мне лакомство портит...
- для вас. Ну, ладно. Во всяком случае, вы не знаете, что я самым
искренним образом уважаю вас и люблю. Ну, не дергайтесь и не делайте вид,
что вас тошнит. Я говорю серьезно. Я с удовольствием готов выразить
сожаление по поводу инцидента с кастетом. Я даже признаюсь, что знал, кого
бью, но мне ничего не оставалось делать. За углом валяется один свидетель,
теперь вы приперлись. В общем, единственное, на что я мог бы пойти, это
треснуть вас по возможности деликатно, что я и сделал. Приношу самые
искренние извинения.
каким-то даже любопытством. Что-то в этой ситуации было свежее,
неиспытанное и труднопредставляемое.
департамента, - продолжал Павор, - я не могу, да и не хочу в общем-то. Не
воображайте, пожалуйста, будто у нас там собрались сплошные душители
вольной мысли и подонки-карьеристы. Да, я - контрразведчик. Да, работа у
меня грязная. Только работа всегда грязная, чистой работы не бывает. Вы в
своих рамках изливаете подсознание, либидо свое пресловутое, ну, а я -
по-другому... Подробности вам рассказывать не могу, но вы, наверное, сами
обо всем догадываетесь. Да, слежу за лепрозорием, ненавижу этих мокрецов,
боюсь их, и не только за себя боюсь, за всех боюсь, которые хоть чего-то
стоят. За вас, например. Вы же ни черта не понимаете. Вы - вольный
художник, эмоционал, ах, ох, - и все разговоры. А речь идет о судьбе
системы. Если угодно - о судьбе человечества. Вот вы ругаете господина
Президента - диктатор, тиран, дурак... А надвигается такая диктатура,
какая вам, вольным художникам и не снилась. Я давеча в ресторане много
чепухи наговорил, но главное зерно верно: человек - животное анархическое,
и анархия его сожрет, если система не будет достаточно жесткой. Так вот,
ваши любезные мокрецы обещают такую жестокость, что места для
обыкновенного человека уже не останется. Вы этого не понимаете. Вы
думаете, что если человек цитирует Зурзмансора или Гегеля, то это - о! А
такой человек смотрит на вас и видит кучу дерьма, ему вас не жалко, потому
что вы и по Гегелю дерьмо, и по Зурзмансору тоже дерьмо. Дерьмо по
определению. А что за границами этого дерьма-определения - его не
интересует. Господин Президент по природной своей ограниченности - ну,
облает вас, ну, в крайнем случае, прикажет посадить, а потом к празднику
амнистирует от полноты чувств и еще обедать к себе пригласит. А Зурзмансор
поглядит на вас в лупу проклассифицирует: дерьмо собачье, никуда не
годное, и вдумчиво, от большого ума, то всеобщей философии, смахнет
тряпкой в мусорное ведро и забудет о том, что вы были...
волновался, губы у него подергивались, от лица отлила кровь, он даже
задыхался. Он явно верил в то, что говорил, в глазах у него ужасом застыло
видение страшного мира. Ну-ну, сказал себе Виктор предостерегающе. Это же
враг, мерзавец. Он же актер, он же тебя покупает за ломанный грошик. Он
вдруг понял, что насильно отталкивается от Павора. Это же чиновник, не
забывай. У него по определению не может быть идейных соображений -
начальство приказало, вот он и работает на компот. Прикажут ему защищать
мокрецов - будет защищать. Знаю я эту сволочь, видывал...
как вы пытаетесь угадать: чего ко мне этот тип пристал что ему от меня
нужно, а вот представьте себе, ничего мне от вас не нужно. Искренне хочу
предостеречь вас, искренне хочу, чтобы вы разобрались, чтобы вы выбрали
правильную сторону... - Он болезненно оскалился. - Не хочу, чтобы вы стали
предателем человечества. Потом спохватитесь - да поздно будет... Я уже не
говорю о том, что вам вообще нужно отсюда убраться, я и пришел-то к вам,
чтобы настоять на этом. Сейчас наступают тяжелые времена, у начальства
приступ служебного рвения, кое-кому намекнули, что, мол, плохо работаете,
господа, порядка нет... но это - ладно, это чепуха, об этом мы еще
поговорим. Я хочу, чтобы вы в главном разобрались. А главное - это не то,
что будет завтра. Завтра они еще будут сидеть у себя за проволокой под
охраной этих кретинов... - Он опять оскалился. - А вот пройдет десяток
лет...
открылась без стука, и вошли двое в одинаковых серых плащах, и Виктор
сразу понял, кто это. У него привычно екнуло внутри, и он покорно
поднялся, чувствуя тошноту и бессилие. Но ему сказали "Сядьте", а Павору
сказали "Встаньте".
хрипло сказал:
невидящими глазами, взяли под локти, вывели и затворили за собой дверь.
Виктор остался сидеть, весь обмякнув, глядя в полоскательницу и повторяя
про себя: Пусть жрут друг друга, пусть жрут друг друга... Он все ждал, что
на улице зашумит машина, стукнут дверцы, но так ничего и не дождался.
Потом он закурил, и, чувствуя, что не может больше сидеть здесь, чувствуя,
что нужно с кем-то поговорить, как-то рассеяться, или, по крайней мере,
выпить с кем нибудь водки, вышел в коридор. Интересно, откуда они узнали,
что он у меня. Нет, совсем не интересно. Ничего интересного в этом нет...
На лестничной площадке маячил долговязый профессионал. Было так непривычно
видеть его одного, что Виктор огляделся - и точно: в углу на диване сидел
молодой человек с портфелем и разворачивал газету.
Виктора, поднялся и принялся складывать газету. - Я как раз к вам, -
сказал долговязый. - Но раз уж так получилось, пойдемте к нам, там
спокойнее.
этаж. Долговязый долго отпирал дверь триста двенадцатого номера. У него
была целая связка ключей, и он, кажется, перепробовал все; тем временем
Виктор и молодой человек в очках стояли рядом, и у молодого человека было
скучающее выражение лица, а Виктор думал, что было бы, если бы дать ему
сейчас по башке, выхватить портфель, и помчаться по коридору. Потом они
вошли в номер, и молодой человек сейчас же ушел в спальню, налево, а
долговязый сказал Виктору: "Одну минуточку", и удалился в спальню направо.
Виктор присел за стол красного дерева и стал водить пальцем по шершавым
кругам, оставленным на полированной поверхности стаканами и рюмками.
Кругов этих было множество, со столом не церемонились и не смотрели, что
он красного дерева, на него клали горящие сигареты и, по крайней мере,
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Посняков Андрей
Каргалов Вадим
Ковальчук Вера
Журавлев Владимир