Чтение 33–й страницы книги ~Милый друг~

шанные чернильно-пурпурные тона. Зеркало над камином, отражавшее даль,
казалось кровавым пятном.

Госпожа Форестье, припав лицом к окну, продолжала стоять неподвижно.

Форестье вдруг заговорил прерывающимся, сдавленным, надрывающим душу
голосом:

- Сколько мне еще суждено увидеть закатов?.. Восемь... десять... пят-
надцать, двадцать, может быть, тридцать, - не больше... У вас еще есть
время... А для меня все кончено... И все будет идти своим чередом...
после моей смерти, - так же, как и при мне...

- На что бы я ни взглянул, - немного помолчав, продолжал Форестье, -
все напоминает мне о том, что спустя несколько дней я ничего больше не
увижу... Как это ужасно... не видеть ничего... ничего из того, что суще-
ствует... самых простых вещей... стаканов... тарелок... кроватей, на ко-
торых так хорошо отдыхать... экипажей. Как приятны эти вечерние прогулки
в экипаже... Я так любил все это!

Пальцы его быстро и нервно бегали по ручкам кресла, как если бы он
играл на рояле. Каждая пауза, которую он делал, производила еще более
тяжелое впечатление, чем его слова, и чувствовалось, что в это время он
думает о чем-то очень страшном.

И тут Дюруа вспомнил то, что ему не так давно говорил Норбер де Ва-
рен: "Теперь я вижу смерть так близко, что часто мне хочется протянуть
руку и оттолкнуть ее... Я нахожу ее всюду. Букашки, раздавленные посреди
дороги, сухие листья, седой волос в бороде друга - все ранит мне сердце
и кричит: "Вот она!"

Тогда он этого не мог понять; теперь, при взгляде на Форестье, понял.
И еще не испытанная им безумная тоска охватила его: ему вдруг почуди-
лось, будто совсем близко от него, на расстоянии вытянутой руки, в крес-
ле, где задыхался больной, притаилась чудовищно уродливая смерть. Ему
захотелось встать, уйти отсюда, бежать, как можно скорей вернуться в Па-
риж! О, если б он знал, он ни за что не поехал бы в Канн!

Ночной мрак, словно погребальный покров, раньше времени накинутый на
умирающего, мало-помалу окутал всю комнату. Можно было различить лишь
окно и в его светлом четырехугольнике неподвижный силуэт молодой женщи-
ны.

- Что же, дождусь я сегодня лампы? - с раздражением спросил Форестье.
- Это называется уход за больным!

Темный силуэт, вырисовывавшийся на фоне окна, исчез, и вслед за тем в
гулкой тишине дома резко прозвучал звонок.

Немного погодя вошел слуга и поставил на камин лампу.

- Хочешь лечь или сойдешь вниз обедать? - обратилась к мужу г-жа Фо-
рестье.

- Сойду вниз, - прошептал он.

В ожидании обеда все трое еще около часа сидели неподвижно, порою об-
мениваясь пошлыми, ненужными словами, как будто слишком долгое молчание
таило в себе опасность, неведомую опасность, как будто им во что бы то
ни стало надо было не дать застыть немоте этой комнаты, - комнаты, где
поселилась смерть.

Наконец обед начался. Дюруа он показался долгим, бесконечно долгим.
Все ели молча, бесшумно, затем принимались лепить хлебные шарики. Слуга
в мягких туфлях - стук каблуков раздражал Шарля - неслышно входил, ухо-
дил, подавал кушанья. Тишину нарушало лишь мерное качанье маятника с его
механическим, резким "тик-так".

После обеда Дюруа сослался на усталость и ушел к себе в комнату. Об-
локотясь на подоконник, он смотрел на полную луну: точно гигантский лам-
повый шар, стояла она в небе и, заливая своим безжизненным матовым све-
том белые стены вилл, осыпала море блестящей чешуей, тонкой и зыбкой.
Дюруа пытался найти удобный предлог для отъезда, - вроде того, что он
получил телеграмму, что его вызывает Вальтер, - придумывал всевозможные
уловки.

Но на другое утро все эти планы бегства показались ему почти невыпол-
нимыми. Г-жу Форестье все равно не проведешь, только из-за собственной
трусости лишишься награды за свою преданность. "Разумеется, это невесе-
ло, - говорил он себе, - ну, ничего, в жизни бывают неприятные моменты.
К тому же это, пожалуй, не затянется".

Был один из тех южных дней, когда в воздухе разлита такая голубизна,
что сердце невольно замирает от счастья. Решив, что он успеет еще наси-
деться у Форестье, Дюруа спустился к морю.

Когда он пришел завтракать, слуга сообщил ему:

- Господин Дюруа! Господин Форестье уже про вас спрашивал. Не угодно
ли вам, господин Дюруа, пройти к господину Форестье?

Он поднялся наверх. Форестье, казалось, дремал в кресле. Его жена ле-
жала на диване и читала книгу.

Больной поднял голову.

- Ну как ты себя чувствуешь? - спросил Жорж. - Сегодня ты как будто
молодцом.

- Да, мне лучше, - прошептал Форестье, - я чувствую себя крепче. По-
завтракай на скорую руку с Мадленой, - мы хотим прокатиться.

- Видите? Сегодня ему уже кажется, что он здоров, - оставшись вдвоем
с Дюруа, заговорила г-жа Форестье. - С самого утра он строит планы. Сей-
час мы отправимся к заливу Жуан покупать фаянс для нашей парижской квар-
тиры. Он хочет ехать во что бы то ни стало, а я ужасно боюсь, как бы че-
го не случилось. Он не вынесет дорожной тряски.

Когда подали ландо, Форестье, поддерживаемый лакеем, медленно спус-
тился по лестнице. Увидев экипаж, он сейчас же потребовал опустить верх.

Жена воспротивилась:

- Ты простудишься. Это безумие.

Но он стоял на своем:

- Нет, мне гораздо лучше. Я себя знаю.

Миновав тенистые аллеи, которые тянутся между садами и придают Канну
сходство с английским парком, экипаж выехал на дорогу в Антиб, идущую
берегом моря.

Форестье называл местные достопримечательности. Показал виллу графа
Парижского, потом другие. Он был весел, но это была наигранная, ис-
кусственная, хилая веселость обреченного. Не имея сил протянуть руку,
он, когда указывал на что-нибудь, поднимал палец.

- Гляди, вот остров святой Маргариты и тот замок, откуда бежал Базен.
Да, пришлось нам тогда из-за этого повозиться!

Затем он предался воспоминаниям о своей службе в полку, называл имена
офицеров, рассказывал связанные с ними эпизоды.

Но вот с крутого поворота неожиданно открылся широкий вид: и залив
Жуан, и белая деревушка на том берегу, и мыс Антиб впереди - все было
теперь как на ладони.

- Вот эскадра! Сейчас ты увидишь эскадру! - подетски радуясь, шептал
Форестье.

В самом деле, посреди широкой бухты можно было различить до шести
больших кораблей, которые напоминали поросшие кустарником утесы. Причуд-
ливые, бесформенные, огромные, снабженные выступами, башнями, водореза-
ми, они так глубоко сидели в воде, точно собирались пустить корни.

Было непонятно, как все это могло передвигаться, меняться местами, -
до того тяжелыми казались эти словно приросшие ко дну суда. Плавучая ба-
тарея, высокая и круглая, как обсерватория, напоминала маяк, стоящий на
подводной скале.

Мимо них, весело развернув свои белые паруса, прошло в открытое море
большое трехмачтовое судно. Рядом с этими военными чудовищами, отврати-
тельными железными чудовищами, грузно сидевшими на воде, оно радовало
глаз своим изяществом и грацией.

Форестье пытался вспомнить названия судов:

- "Кольбер", "Сюфрен", "Адмирал Дюперре", "Грозный", "Беспощадный"...
Нет, я ошибся, "Беспощадный" - вон тот.

Экипаж подъехал к обширному павильону под вывеской "Фаянсовые худо-
жественные изделия бухты Жуан" и, обогнув лужайку, остановился у входа.

Форестье хотел купить две вазы для своего парижского кабинета. Выйти
из ландо он не мог, и ему стали, один за другим, приносить образцы. Он
долго выбирал, советовался с женой и с Дюруа.

- Ты знаешь, это для книжного шкафа, который стоит у меня в кабинете.
Я буду сидеть в кресле и смотреть на них. Я предпочел бы нечто античное,
нечто греческое.

Он рассматривал образцы, требовал, чтобы ему принесли другие, и снова
обращался к первым. Наконец выбрал, заплатил и велел немедленно отпра-
вить вазы в Париж.

- Я уезжаю отсюда на днях, - твердил он.

Когда они на обратном пути ехали вдоль залива, из лощины внезапно по-
дул холодный ветер, и больной закашлялся.

Сперва можно было подумать, что это так, легкий приступ, но кашель
постепенно усиливался, не прекращаясь ни на секунду, и, наконец, перешел
в икоту, в хрипение.

Форестье задыхался; при каждом вздохе кашель, клокотавший у него в
груди, раздирал ему горло. Ничто не могло успокоить, остановить его. Из
экипажа больного пришлось на руках перенести в комнату; Дюруа держал его
ноги и чувствовал, как они вздрагивали при каждом конвульсивном сжатии
легких.

Теплая постель не помогла Форестье, - приступ длился до полуночи. В
конце концов наркотические средства прервали эти предсмертные спазмы. И
больной, не смыкая глаз, до рассвета просидел в постели.

Первыми его словами были: "Позовите парикмахера", - Форестье по-преж-
нему брился каждое утро. Он нашел в себе силы встать для этой процедуры,
но его тотчас же снова пришлось уложить в постель, и короткое, тяжелое,
затрудненное дыхание больного до того испугало г-жу Форестье, что она
велела разбудить Дюруа, который только что лег, и попросила его сходить
за доктором.