для беседы с владыкою. Дмитрия Иваныча Алексий на этот раз вызвал к себе
сам.
Алексий сидел прямо, глядел твердо и торжественно. Недолго, токмо дабы
приготовить князя к должному восприятию сказанного, побродив вокруг и
около, Алексий высказал главное, предложив содеять восприемником своим, а
далее и наследником престола радонежского игумена.
в нем, ибо и он не мог представить доднесь, но, представив, не находил
возражений противу. И показалось: Митяй, боярская суета, упрямство, гнев,
обиды - все отступило и уступило вдруг. Сергий! Несмелая улыбка тронула
румяные княжеские уста.
промашку свою. Но Алексий даже и не расхмылил, не подал виду. Они сидели
оба и молчали, и князь глядел куда-то себе под ноги, вниз, и вот наконец
поднял голову, по-мальчишечьи робко глянул на старого отца своего, в
приливе горячей сердечной волны почуял, что меж ними восстанавливается в
сей миг давнее, от детства, немое и доброе согласие послушного сына
духовного со своим духовным родителем.
бросился в ноги Алексию.
тебе и потому уже послал за Сергием!
души груз обиды и гнева. Алексий молчал, чуя, что в его монашескую келью
снова неслышно вступила Доброта, столь редкий гость Алексия в эти
последние годы...
тонко нарезанную севрюжину, бруснику и темный монастырский квас, поставил
серебряный поднос на столец. Алексий знаком предложил князю преломить хлеб
и отведать рыбы. И, как в детстве, как очень давно, Дмитрий ел, крупно
запивал квасом, брал неловко брусницу серебряной ложечкой, и в душе его
были мир и покой. И о том, как и что скажет он в этот раз Митяю, Дмитрий
подумал только уже за дверьми владычного покоя.
Когда князь с необычайно светлым лицом объявил ему волю Алексия,
прибавивши торопливо: <Я согласил! Игумен Сергий муж праведный!
Чудотворец! По его мысли - дак всякое дело легко!> - Митяй исказился
ликом, рыкнул, не сдержав бешеного нрава своего:
и застонал, и перемог себя, вздрагивая крупным телом, поник головою:
никогда не бушевал допрежь. Рвал ненавистную рясу с плеч, сломал дорогой
посох рыбьего зуба, об пол швырнул панагию (и только тут оглянул воровато:
не уведал бы келейник срамного поношения святыни), бешено выл, стиснув
зубы, катался по ложу своему. Именно в этот день он возненавидел Сергия,
возненавидел люто, пламенно на всю остальную жизнь, поклявшись, ежели в
том поможет судьба, расправиться дозела с ненавистным игуменом и всею его
обителью тоже.
темное греческое вино - и хмель не брал! Только буровело лицо да
наливались кровью глаза. И утром на литургии у него дрожали руки. Не знал
он, какой неожиданный подарок поднесет ему радонежский игумен, но и после
того ненависти своей не перемог. И надежды покончить с Сергием - тоже.
высокими поленницами наколотых дров, падает пуховый зимний снег. Земля
подмерзла, и снег уже не растает. Ели стоят в серебре, ждут зимы. Дали
сиренево-серы, и тонкие дымы далеких деревень почти не дрожат в тающем
мягком воздухе. Угасло золото берез, и багровая одежда осин, облетевши,
померкла. Чуть краснеет тальник внизу, опушивший замерзающую речку, куда
когда-то он, Сергий, еще до изведения источника, спускался с водоносами.
Нынче ему исполнилось пятьдесят четыре года. Он и сейчас мог бы, кажется,
каждодневно проделывать этот путь. Токмо на всю братию воды ему уже не
наносить. Умножилась братия! И уже нет возмущенья строгим общежительным
уставом. Кто покинул обитель, кто притерпелся, кто сердцем принял новый
навычай, уравнивающий всех и объединяющий иноков в единое целое, зовомое
монастырем или обителью, где каждый делает делание свое и все молятся,
выстаивая долгие, по полному уставу, службы, а после прилагают труды к
общим монастырским работам. Втянулись. Поняли, что можно и должно только
так, именно так! И Сергий все реже строжит братию за неделание и леность.
В обители пишут иконы, изографы есть добрые, переписывают книги, лечат.
Окрестные мужики тоже поверили в монастырь. Со всякою труднотою - к
старцам, а то и к самому игумену. Сергия взаболь (шутка - людей
воскрешает!) считают в округе святым.
мягко-лиловую, запорошенную снежною пеленою даль, ощущая тот тихий покой и
молитвенную ясноту души, которые являются лучшею наградой иноку за
достойно прожитые годы.
пока Сергий отслужит литургию и причастит братию. Строгость в церковном
уставе - первая добродетель, которую он когда-то раз и навсегда положил
соблюдать в сердце своем.
причастной чаше, но служится ясно и светло, и он доволен службою и собой.
Неловко сказать <доволен собой>. Не то это слово! Не доволен, а ясен в
себе, спокоен, исполнивши долг дневи сего, как должно. И кусочек просфоры,
который он, намочивши в вине, кладет в рот, тоже необычайно сладок
сегодня.
содеять, он наконец принимает гонца. За скромною трапезой выслушивает
послание митрополита. Остро взглядывает в лицо посланца, но не спрашивает
ничего. И только отпустивши гонца, задумывается, суровея ликом.
литургией и сейчас садятся рядом, и Сергию хорошо, ибо он чует, что в
сердце Стефана уже нет прежней гордыни, и воцаряет понемногу тихий покой.
Гордыню сердца победить труднее всего! И иногда надо поломать всю свою
жизнь, чтобы и тут одолеть лукавого.
голову, неясно, догадывая или нет о замыслах Алексия, но, верно,
догадывает тоже, ибо слегка косит глазом на брата, словно бы изучая его, и
Сергий, не то своим мыслям, не то Стефану отвечая, слегка, отрицая,
покачивает головой.
голову:
Сергий ему отвечает поклоном, присовокупляя:
широкие охотничьи лыжи медвежьим салом.
Снег на прапорах, снег на шатрах, на мохнатых опушках кровель нависли
целые сугробы, снег на кровлях заборол городовой стены, шапки снега на
куполах, все дерева стоят мохнато-белые, укутанные искристою серебряной
парчой. Белы поля, белым-белы дороги, едва лишь наезженные, едва примятые
первыми, первопутными розвальнями, еще не рыжие, как это бывает в исходе
зимы, а тоже сине-белые, <сахарные> - по-нынешнему сказать, но сахара еще
нет, а тот, кристаллический, желтый, привозимый с Востока, мало похож на
снег. И по белой дороге из сине-серебряной дали споро движется к Москве
одинокий лыжник в длинной монашеской сряде с небольшим мешком за плечами.
Он идет ровным прогонистым шагом, надвинув на лоб до глаз свой суконный
монашеский куколь. Усы и борода у него в инее, и глаза, разгоревшиеся на
холоде, остро и весело смотрят, щурясь, вперед, сквозь редкую завесу
порхающих в воздухе снежинок. Он привычно, не затрудняя движения,
крестится на ходу, минуя придорожную часовенку, красиво, чуть пригибаясь,
съезжает по накатанной дороге с пригорка, и только сблизи, по крепким
морщинам, по легкой седине в светлых рыжеватых волосах, премного
потускневших с годами, по осторожным и точным движениям сухого жилистого
тела можно догадать, что путник зело не молод. Не молод, но еще в поре
бодрой рабочей старости, отнюдь еще не слаб и не ветх деньми.
кого-то, но продолжает идти. Ему хочется (да и привычно так!) заглянуть в
Симонову обитель, перемолвить с друзьями, повидать племянника. Но его
торопят, и Сергий решает все это содеять на обратном пути. В улицах, где
густеет народ, перед ним падают на колени, а в сенях владычного дворца
сразу несколько человек, клириков и служек, кидаются помочь ему снять
лыжи, принять торбу странника, дорожный вотол из грубого сероваляного
сукна и посох, употребляемый им в дороге вместо лыжной клюки.
Аникина Наталья
Андреев Николай
Херберт Фрэнк
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна