Эдмунд Берк, которому принадлежит мысль, был крупным правительственным
чиновником, оратором и писателем Англии ХVIII века. Скорей всего, Пушкин
отыскал эту цитату в личной библиотеке Воронцова.
названной "Поэт". Она представляет собой как бы альтернативу первой,
зазеркалье, прогноз того, что произойдет с поэтом, который, вырвавшись в
Европу, решает вернуться обратно. Об онегинской строфе имеется большая
литература, отметим лишь, что стиль строфы, выработанный с самого начала,
здесь слишком легкомыслен. И вот в легком жанре рассказывается мрачная
история русского интеллигентного молодого человека "с душою прямо
геттингенской", который неизвестно зачем вернулся из Европы в родную
деревенскую дыру и здесь был вскоре убит.
но при этом надеялся на достаточную проницательность читателя. О каком же
читателе он думал? "Я бы и из Онегина переслал бы что-нибудь, да нельзя: все
заклеймено печатью отвержения". Тем, кто предлагал ему попробовать
опубликовать первые главы "Евгения Онегина" в столице, он запрещал даже
размышлять об этом: "Об моей поэме нечего и думать -- если когда-нибудь она
и будет напечатана, то верно не в Москве и не в Петербурге". Где же в таком
случае он собирается издавать свою новую поэму? Остается предположить, что
рукопись, которую поэт писал, готовилась для того, чтобы взять ее с собой в
путешествие на Запад.
рукопись, которую когда-то неосмотрительно проиграл в карты приятелю Никите
Всеволожскому. Вяземскому он недвусмысленно объясняет, что предисловию,
которое тот написал для публикации "Бахчисарайского фонтана", тоже лучше бы
увидеть свет не здесь: "Знаешь что? твой "Разговор" более написан для
Европы, чем для Руси".
начинает думать о возможности подороже продать неоконченный роман в стихах
издателям здесь, в России. "Теперь поговорим о деле, т.е. о деньгах,--
обращается он к Вяземскому (да простит нас читатель за то, что приводим
ненормативный текст классика полностью).-- Сленин предлагает мне за
"Онегина", сколько хочу. Какова Русь, да она в самом деле в Европе -- а я
думал, что это ошибка географов. Дело стало за цензурой, а я не шучу, потому
что дело идет о будущей судьбе моей, о независимости -- мне необходимой.
Чтоб напечатать Онегина, я в состоянии хуя, т.е. или рыбку съесть, или на
хуй сесть. Дамы принимают эту пословицу в обратном смысле. Как бы то ни
было, готов хоть в петлю".
обсуждается. Быстро с публикацией также не выходит, хотя в принципе никто не
говорит "нет", и Пушкин расстроен: время-то не ждет! "Онегин" мой растет,--
сообщает он приятелю.-- Да черт его напечатает -- я думал, что цензура ваша
("ваша", как будто он уже гражданин Франции.-- Ю.Д.) поумнела при Шишкове --
а вижу, что и при старом по-старому". Ему хочется написать и продать
побольше, но никто не спешит платить.
знакомых в Петербурге, от которых он полностью зависим и которые вовсе не
торопятся сделать то, что для него -- вопрос жизни: "...мы все прокляты и
рассеяны по лицу земли -- между нами сношения затруднены, нет
единодушия...". Если бы не финансовая зависимость, он бы давно порвал с ними
со всеми, за исключением разве что двоих: "Ты, Дельвиг и я,-- говорит он
брату, который вообще далек от словесности,-- можем все трое плюнуть на
сволочь нашей литературы -- вот тебе и весь мой совет". Весьма типичное
свойство русского интеллигента, находящегося в возбуждении: потребность к
единодушию, когда все должны думать, как он, все обязаны понять и одобрить
его; а если он хочет плюнуть, то и все должны плевать вместе с ним.
средство сразу решить проблему, неожиданно, в один присест разбогатеть. В
карты он поигрывал еще в Петербурге, а в Кишиневе становится азартным
игроком. Надежда вдруг выйти из-за стола с состоянием делается прямо-таки
навязчивой теперь, когда деньги нужны до зарезу, срочно, и судьба просто
обязана смилостивиться и помочь ему. "...Страсть к игре,-- говорил он
приятелю Алексею Вульфу,-- есть самая сильная из страстей".
одесский старожил. Какие темные дела делались в этих подвалах, сказать
трудно. Однажды во время игры в подвал ворвался полковник полиции. Хозяин
немедленно погасил свечи. Когда свечи снова зажгли, полковника в подвале уже
не было, но не было и пятнадцати тысяч рублей, лежавших на столе. В рукописи
второй главы "Евгения Онегина", написанной в Одессе, появилась строфа,
которую Пушкин после выкинул:
последнее. Ксенофонт Полевой, брат пушкинского издателя, писал об этой
страсти поэта: "Известно, что он вел довольно сильную игру и чаще всего
продувался в пух! Жалко бывало смотреть на этого необыкновенного человека,
распаленного грубою и глупой страстью!". Играл Пушкин и в бильярд. Но тут
шансы внезапно разбогатеть были еще меньше, чем в карты.
казалось, ничего на свете более важного не существует. Любопытно, что как
раз в это время начальство было им довольно. Граф Воронцов, который еще
недавно просил Пушкина заняться чем-нибудь путным, теперь его хвалил. "По
всему, что я узнаю на его счет,-- писал Воронцов в Петербург,-- и через
Гурьева (градоначальника Одессы.-- Ю.Д.), и через Казначеева (правителя
канцелярии Воронцова.-- Ю.Д.), и через полицию, он теперь очень благоразумен
и сдержан".
поэта.
Пушкина своим, и ничто не предвещало неприятностей. Сто лет спустя Владислав
Ходасевич, уже будучи в Берлине и Мариенбаде, первым заметил, что в
сочинениях Пушкина "неблагорасположение правительства представлено в виде
дурного климата". Это касается и строк "Брожу над морем, жду погоды...", и
писем поэта, в которых он то и дело жалуется на обстоятельства: "Ты не
приказываешь жаловаться на погоду -- в августе месяце -- так и быть -- а
ведь неприятно сидеть взаперти, когда гулять хочется!".
границу... даны в терминах, так сказать, климатических и метеорологических".
Дискуссии по поводу разрешения выехать или возможности бежать построены у
него и его знакомых на весьма прозрачных прогнозах погоды наверху.
ситуацию в начале весны 1824 года определим так: погода испортилась, подул
ветер, над Пушкиным начинают сгущаться тучи.
ждать, а возник в Одессе. В конце февраля -- начале марта погода
испортилась, и туча закрыла от Пушкина синее небо. Друзья принялись искать
объяснения этим обстоятельствам еще при жизни поэта. Но и по сей день,
несмотря на сотни написанных на данную тему работ, биографы расходятся во
мнениях. Переводя с языка метеорологического на обычный, получаем: отношения
между Пушкиным и его непосредственным начальником и покровителем графом
Воронцовым неожиданным образом испортились.
Один его архив, который успели частично издать до революции, составляет 37
томов. В обширной библиографии можно найти ему славословия:
Кавказ, его пребывание в Одессе современник назвал "Золотым веком Одесской
словесности". В советском пушкиноведении Воронцов традиционно обозначался
как негативная личность, невинной жертвой которой стал гениальный поэт.
Круз Андрей
Гюго Виктор
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Семенова Мария
Прозоров Александр