Чтение 33–й страницы книги ~Повести древних лет~

...Утомившись, застыла Мать-Земля, Берегиня... Повольники справили
торжественную тризну по Доброге и собрались на вече: не годится пустовать
месту, оставленному славным первым старостой.

Размышляли. Не на словах, не в спорах, - в мыслях примеряли на других
и на себя тяжкое бремя старосты, которому должно будет, как делал Доброга,
думать о других, - не о себе. Немногословно судили, и в суждениях молодые
парни, пройдя от дома пути, где иной день надобно считать за десять, а
иной - не за месяц ли равнялись разумом со старшими.

Порешили возложить бремя на Одинца: пусть же друг и побратим Доброги
идет мудрым следом усопшего и тот след не портит. Отказов Одинца не
приняли.

Обещаясь товарищам в верной службе, Одинец просил простить его
молодость, по которой он может что-либо и не так совершить, просил у всех
доброй воли на общее благо.

И впервые на ледяных берегах выбеленного Зимой моря раздались слова
издревле великой непреходящей русской клятвы:

- Всегда, везде и во всем стоять одному за всех и всем - за одного!

Земля, Небо и Вода запомнили обещание...

А что за измену ждут смерть и позор, горчайший всякой смерти, о том
люди не поминали. То все знали без слов...

Глава пятая

1

Зимой в двинском острожке малолюдно. Меньше трети народа осталось.
Отеня ушел на зимние ловли. Он не один отправился: с ним пошли дочь Дака,
Отенина женушка-биарминка, и сам Дак, тесть новгородца. С ними повольник
не соскучится в Черном лесу.

Янша и Игнач думали вдвоем топтать снежные путики, охотничьи дорожки
и с глазу на глаз коротать ночи в тесной избушке. А ушли втроем. Биармин
Киик правильно рассудил, что его друг Отеня обойдется без него и не
пропадет вместе с Даком.

Карислав ушел вдвоем с женой Илей. Засев где-то в глухомани, молодец
охотник проверяет силки и западни, настораживает сторожки и изготовляет из
дерева и жилок капканчики, как прочие повольники. Вернувшись с обхода, он
снимает шкурки со зверушек и распяливает дорогие меха на мерных щепочках.
Для каждого зверя полагается пялка своей мерки.

Кариславу во всем помогает молодая жена, которая ему и песню споет и
согреет сердце мужа доброй лаской.

Одинец не вспоминает об Иле, будто такой женщины и не было на белом
свете.

Таков уж Одинец.

Его не изменишь, не переделаешь, как можно перековать топор иль пилу.

Новгородец пишет гвоздем на бересте, а жизнь незримо выводит и
выводит на человеческом лице свои буквицы-морщинки - их не утаишь, не
переменишь.

Каждое лето, каждое горе и ежедневный труд отмечаются жизнью на лице
человека. На голом женском лице эти знаки читаются легко. Борода и усы
мужчины прячут грамоту жизни. Пока в бороде не прорастут белые, как на
спине лисовина, волосы, лишь по повадке, а не глазом узнаешь - с парнем
встретился или со зрелым мужем.

Сувор и тот забыл, что Одинец ему почти что ровесник. Другие
повольники разговаривают с Одинцом, как со старшим. Вернее сказать, они
говорят, а Одинец слушает. Новый староста не имел, как славный Доброга,
дара красивой и свободной речи, которая лилась из уст Доброги подобно
песне. Слово Одинца было редко.

Староста-кузнец успел переделать все сырое железо, бывшее в ватажном
запасе, и с началом зимы погас огонь в кузнице. Ныне горн задували лишь по
случаю, для починок.

Еще до своего избрания Одинец, по доверию от ватаги, вел с биарминами
всю мену железных изделий на меха. Как-то кричал один из повольников,
рыжий Отеня, что слишком-то дешево отдают биарминам каленые гарпунные
насадки. В ватаге заспорили, но согласились, что Одинец прав. До самого
жадного дошло, что если бы хотели поменяться и уйти, другое дело. А коль
порешили усесться у моря навечно, так для чего же с биарминов драть десять
шкур? Хватит и четверной цены против новгородского торга, как сами платили
боярину Ставру.

Конечно, тот человек, у которого ничего не было и нет, а сам он
нагляделся на чужие достатки, бывает жаден сверх всякой меры. Такому
кажется, что и есть он будет - не наестся, пить - не напьется.

И голодный, дорвавшись до своего счастья, впивается в богатство, как
волк в подъяремную жилу загнанного по насту сохатого.

Так-то оно так, а все же сколько ни голодает человек, но он не
волчьей породы. Повольники пригляделись к Черному лесу, к Двине, к морским
берегам. И самая тугая ватажная голова поняла, что привела его дальняя
дорожка не зверем, с оглядкой и ворчаньем поспешно глотать легкую добычу,
но по-хозяйски владеть обильными угодьями.

Тяжелый долг боярину Ставру сначала облегчился щедрым даром покойного
старосты, а после находки клада моржовых зубов и совсем свалился с
повольничьих спин. Еще не прошел полный год, а уже кончилась кабала.

Не на боярина, - на себя работает ватага, сами себе хозяева. И добрым
словом лишний раз поминают Доброгу за то, что он отказался платить Ставру
долю во всей ватажной добыче.

Оставшиеся на зиму. в острожке повольники любят, сбившись в холостую
избу, посудить о будущих делах:

- Надобны морские лодьи, как Доброга наказывал...

- Железо всего нужнее.

- К Новгороду искать пути-переволоки.

- Готовить огнища под хлеб.

- Налаживать кожевни.

- Умельцев заманивать.

- Побольше раздобыться рогатым скотом и лошадьми.

- Железо в болотах найти, тебе говорят!

- Не пускать купцов, не пускать бояр, все торга будем сами вести!

- Пристань на Двине ставить, как в Городе!

- Не всем же жениться на биарминках, девок достать бы из Новгорода.

- Ишь, девушник! Люди о деле, а ты о девках. Девку себе ищи сам,
ватага тебе не сват!

2

Все нужное, не обойдешься. Кричат, шумят. Разгорячившись, начинают
толкаться.

Одинец встанет со скамьи, задевая шапкой за потолочную матицу,
пригнется, скажет: "Э-эй! Вы!" И достаточно.

От рук, от голов по стенам и потолку ходят корявые черные тени. В
деревянных плошках горит яркий нерпичий жир. Биармины научили новгородцев,
как этот жир резать, раскладывать в плошках и зажигать. Сами биармины
плетут фитили из тонкой песцовой шерсти, травы и мхов. Льняные фитили
лучше.

В плошках нерпичий жир растапливает сам себя и дает сильное высокое
пламя. Без хорошего света у моря не прожить. И в Новгороде коротенек
зимний денек, а в двинских устьях его почти совсем нет. Ночь чуть ли не
сплошная.

Биармины научили новгородцев добывать соль новым способом, из моря. В
удобных местах на берегу надобно на приливе отрезать морскую воду забором
и камнями, промазав запруду глиной. Летом приходится долго ждать, пока
вода сама не сгустится, и доваривать рассол над кострами. Зимой же
запертая вода быстро замерзает. И чудно: лед пресный, а под ним крепкий
рассол. Морская соль горче русской...

Зима жмет. Небо железное, звезды медные, белокаменный морской лед
светится слабым светом. Луна сидит в дымном облаке. Небо спит. Земля спит,
море спит.

А живое живо - и человек и зверь. На морском берегу биармины, взяв в
ученики новгородцев, настораживали капканы с деревянными и костяными
пастями и брали на мороженое мясо и рыбу лисичек-песцов. Песцовый мех
мягок и ценен. Он бывает темно-серый с голубизной и белый с голубой
подпушью.

В Черном лесу повольники охотничают за всяким зверем. Берут и
пардуса-рысь в пятнистой, будто в цветах, шкуре. Радуются блестящей черной
лисе, на которой один к одному отливают серебром белые пояски на длинных
остях волос над густым мехом. Осторожно, чтобы не попортить, вынимают из
капканов беломордых лисиц в чулочках на лапках, со снежными брюхом и
ошейником. Ликуют при виде соболя "высокой головки" с почти черной шкуркой
на густом голубом пухе. И, отдаваясь тяжелому труду опасной зимней охоты,
мечтают о будущем вольном пригороде.

В лесу темно, как в хлебной печи. Лес осветился, в небе рассвет - не
верь. Приходит не день, заиграла не утрянка-заря, а пазори. По небу
походят белые столбы, развернутся бахромчатые скатерти, разрастутся
самоцветные луга - и увянут. И опять ночь.

Борясь с Мореной, море наломалось вволю и, пока не угомонилось,
нагородило льдины и навалило стены. По морским льдам трудно ходить.
Биармин Онг, из кузнечных учеников, и Одинец, добравшись до отдушины, сели
ждать большую нерпу.

Охотники закутаны в белый медвежий мех, открыты одни глаза. У одного
черные, у другого серые, а кажутся одинаковыми.