вы - лучше меня! Я понимаю все, все... благодарю.
отправился к своему дивану.
наскоро постель, снимал с себя платье и наконец, загасив свечи и чуть дыша,
чтоб не зашуметь, протянулся на своем диване.
потушили свечи; он ясно припомнил это потом. Но во все время своего сна, до
самой той минуты, когда он проснулся, он видел во сне, что он не спал и что
будто бы никак не может заснуть, несмотря на всю свою слабость. Наконец,
приснилось ему, что с ним будто бы начинается бред наяву и что он никак не
может разогнать толпящихся около него видений, несмотря на полное сознание,
что это один только бред, а не действительность. Видения все были знакомые;
комната его была будто бы вся наполнена людьми, а дверь в сени стояла
отпертою; люди входили толпами и теснились на лестнице. За столом,
выставленным на средину комнаты, сидел один человек - точь-в-точь как
тогда, в приснившемся ему с месяц назад таком же сне. Как и тогда, этот
человек сидел, облокотясь на стол, и не хотел говорить; но теперь он был в
круглой шляпе с крепом. "Как? неужели это был и тогда Павел Павлович?" -
подумал Вельчанинов, - но, заглянув в лицо молчавшего человека, он
убедился, что этот кто-то совсем другой. "Зачем же у него креп?" -
недоумевал Вельчанинов. Шум, говор и крик людей, теснившихся у стола, были
ужасны. Казалось, эти люди еще сильнее были озлоблены на Вельчанинова, чем
тогда в том сне; они грозили ему руками и об чем-то изо всех сил кричали
ему, но об чем именно - он никак не мог разобрать. "Да ведь это бред, ведь
я знаю! - думалось ему, - я знаю, что я не мог заснуть и встал теперь,
потому что не мог лежать от тоски!.." Но, однако же, крики, и люди, и жесты
их, и все - было так явственно, так действительно, что иногда его брало
сомнение: "Неужели же это и в самом деле бред? Чего хотят от меня эти люди,
боже мой! Но если б это был не бред, то возможно ли, чтоб такой крик не
разбудил до сих пор Павла Павловича? ведь вот он спит же вот тут на
диване?" Наконец, вдруг что-то случилось, опять как и тогда, в том сне; все
устремились на лестницу и ужасно стеснились в дверях, потому что с лестницы
валила в комнату новая толпа. Эти люди что-то с собой несли, что-то большое
и тяжелое; слышно было, как тяжело отдавались шаги носильщиков по
ступенькам лестницы и торопливо перекликались их запыхавшиеся голоса. В
комнате все закричали: "Несут, несут!", все глаза засверкали и устремились
на Вельчанинова; все, грозя и торжествуя, указывали ему на лестницу. Уже
нисколько не сомневаясь более в том, что все это не бред, а правда, он стал
на цыпочки, чтоб разглядеть поскорее, через головы людей, - что они такое
несут? Сердце его билось - билось - билось, и вдруг - точь-в-точь, как
тогда, в том сне, - раздались три сильнейшие удара в колокольчик. И
опять-таки это был до того ясный, до того действительный до осязания звон,
что, уж конечно, такой звон не мог присниться только во сне!.. Он закричал
и проснулся.
его первое движение и была ли у него в то мгновение хоть какая-нибудь
мысль, - но как будто кто-то подсказал ему, что надо делать: он схватился с
постели, бросился с простертыми вперед руками, как бы обороняясь и
останавливая нападение, прямо в ту сторону, где спал Павел Павлович. Руки
его разом столкнулись с другими, уже распростертыми над ним руками, и он
крепко схватил их; кто-то, стало быть, уже стоял над ним, нагнувшись.
Гардины были спущены, но было не совершенно темно, потому что из другой
комнаты, в которой не было таких гардин, уже проходил слабый свет. Вдруг
что-то ужасно больно обрезало ему ладонь и пальцы левой руки, и он
мгновенно понял, что схватился за лезвие ножа или бритвы и крепко сжал его
рукой... В тот же миг что-то веско и однозвучно шлепнулось на пол.
между ними продолжалась долго, минуты три полных. Он скоро пригнул его к
полу и вывернул ему назад руки, но для чего-то ему непременно захотелось
связать эти вывернутые назад руки. Он стал искать ощупью, правой рукой, -
придерживая раненой левой убийцу, - шнура с оконной занавески и долго не
мог найти, но наконец захватил и сорвал с окна. Сам он удивлялся потом
неестественной силе, которая для того потребовалась. Во все эти три минуты
ни тот, ни другой не проговорили ни слова; только слышно было их тяжелое
дыхание и глухие звуки борьбы. Наконец, скрутив и связав Павлу Павловичу
руки назад, Вельчанинов бросил его на полу; встал, отдернул с окна
занавеску и приподнял стору. На уединенной улице было уже светло. Отворив
окно, он простоял несколько мгновений, глубоко вдыхая воздух. Был уже пятый
час в начале. Затворив окно, он неторопливо пошел к шкафу, достал чистое
полотенце и туго-натуго обвил им свою левую руку, чтоб унять текущую из нее
кровь. Под ноги ему попалась развернутая бритва, лежавшая на ковре; он
поднял ее, свернул, уложил в бритвенный ящик, забытый с утра на маленьком
столике, подле самого дивана, на котором спал Павел Павлович, и запер ящик
в бюро на ключ. И уже исполнив все это, он подошел к Павлу Павловичу и стал
его рассматривать.
кресло. Он был не одет, в одном белье, даже без сапог. Рубашка его на спине
и на рукавах была смочена кровью; но кровь была не его, а из порезанной
руки Вельчанинова. Конечно, это был Павел Павлович, но почти можно было не
узнать его в первую минуту, если б встретить такого нечаянно, - до того
изменилась его физиономия. Он сидел, неловко выпрямляясь в креслах от
связанных назад рук, с исказившимся и измученным, позеленевшим лицом, и
изредка вздрагивал. Пристально, но каким-то темным, как бы еще не
различающим всего взглядом посмотрел он на Вельчанинова. Вдруг он тупо
улыбнулся и, кивнув на графин с водой, стоявший на столе, проговорил
коротким полушепотом:
накинулся с жадностью на воду; глотнув раза три, он приподнял голову, очень
пристально посмотрел в лицо стоявшему перед ним со стаканом в руке
Вельчанинову, но не сказал ничего и принялся допивать. Напившись, он
глубоко вздохнул. Вельчанинов взял свою подушку, захватил свое верхнее
платье и отправился в другую комнату, заперев Павла Павловича в первой
комнате на замок.
чрезвычайную после теперешнего, мгновенного напряжения бог знает откуда
пришедшей к нему силы. Он попытался было сообразить происшествие, но мысли
его еще плохо вязались; толчок был слишком силен. Глаза его то смыкались,
иногда даже минут на десять, то вдруг он вздрагивал, просыпался, вспоминал
все, приподнимал свою болевшую и обернутую в мокрое от крови полотенце руку
и принимался жадно и лихорадочно думать. Он решил ясно только одно: что
Павел Павлович действительно хотел его зарезать, но что, может быть, еще за
четверть часа сам не знал, что зарежет. Бритвенный ящик, может, только с
вечера скользнул мимо его глаз, не возбудив никакой при этом мысли, и
остался лишь у него в памяти. (Бритвы же и всегда лежали в бюро, на замке,
и только в вчерашнее утро Вельчанинов их вынул, чтоб подбрить лишние волосы
около усов и бакенбард, что иногда делывал.)
заранее нож или пистолет, а не рассчитывал бы на мои бритвы, которых
никогда и не видал, до вчерашнего вечера", - придумалось ему между прочим.
к Павлу Павловичу. Отпирая двери, он не мог понять: для чего он запирал
Павла Павловича и зачем не выпустил его тогда же из дому? К удивлению его,
арестант был уже совсем одет; вероятно, нашел как-нибудь случай
распутаться. Он сидел в креслах, но тотчас же встал, как вошел Вельчанинов.
Шляпа была уже у него в руках. Тревожный взгляд его, как бы спеша,
проговорил:
ему вслед. .
браслетом, сунул его в карман и вышел на лестницу. Вельчанинов стоял в
дверях, чтоб запереть за ним. Взгляды их в последний раз встретились; Павел
Павлович вдруг приостановился, оба секунд с пять поглядели друг другу в
глаза - точно колебались; наконец, Вельчанинов слабо махнул на него рукой.
развязалось; какая-то ужасная тоска отошла и рассеялась совсем. Так ему