Чтение 33–й страницы книги ~Черный тюльпан~

- Капризный цветок способен на это, - сказала Роза.

- Если вы, придя к себе, найдете его распустившимся?

- То что же?

- Ах, Роза, если вы его найдете распустившимся, то не забывайте, что
нельзя терять ни минуты, нужно сейчас же предупредить председателя.

- И предупредить вас. Да, я понимаю.

Роза вздохнула, но без горечи, как женщина, начинающая понимать сла-
бость человека или привыкать к ней.

- Я возвращаюсь к тюльпану, господин ван Берле; как только он расцве-
тет, вы будете предупреждены; как только я предупрежу вас, курьер уедет.

- Роза, Роза, я не знаю больше, с каким земным или небесным сокрови-
щем сравнить вас!

- Сравнивайте меня с черным тюльпаном, господин Корнелиус, и я буду
очень польщена, клянусь вам. Итак, простимся, господин Корнелиус.

- Нет, скажите: до свидания, мой друг.

- До свидания, мой друг, - сказала Роза, немного утешенная.

- Скажите: мой любимый друг.

- Мой друг...

- Любимый, Роза, я вас умоляю, любимый, любимый, не правда ли?

- Любимый, да, любимый, - повторяла Роза, трепеща от безумного
счастья.

- Ну, Роза, раз вы сказали "любимый", скажите также и "очень счастли-
вый", скажите "счастливый", потому что человек еще никогда не был так
счастлив на земле, как я. Мне не хватает. Роза, только одного.

- Чего?

- Вашей щечки, вашей свежей щечки, вашей розовой щечки, вашей бархат-
ной щечки. О, Роза, по вашему доброму желанию, не невзначай, не случай-
но, Роза!

Заключенный вздохом закончил свою просьбу. Он встретил губы молодой
девушки, но не случайно, не невзначай. Роза убежала.

Корнелиус задыхался от радости и счастья. Он открыл окно и с перепол-
ненным радостью сердцем созерцал безоблачное небо, луну, серебрившую обе
сливающиеся реки, которые протекали за холмами. Он наполнил свои легкие
свежим, чистым воздухом, разум - приятными мыслями и душу - благодарным
и восторженным чувством.

- Бедный больной выздоровел, бедный заключенный чувствовал себя сво-
бодным.

Часть ночи Корнелиус оставался, насторожившись, у решетки своего ок-
на, сконцентрировав все свои пять чувств в одно, или вернее, в два, - в
слух и в зрение.

Он созерцал небо, он слушал землю.

Затем, обращая время от времени свои взоры в сторону коридора, он го-
ворил:

- Там Роза, Роза, которая так же, как и я, бодрствует, как и я, ждет
с минуты на минуту. Там, перед взором Розы таинственный цветок - живет,
приоткрывается, распускается. Быть может, сейчас Роза держит своими теп-
лыми, нежными пальцами стебель тюльпана. Роза, осторожно держи этот сте-
бель. Быть может, она прижимается своими устами к приоткрытой чашечке
цветка. Прикасайся к ней осторожно, Роза; Роза, твои уста пылают.

В этот миг на юге загорелась звезда, пересекла все пространство от
горизонта до крепости и упала на Левештейн.

Корнелиус вздрогнул.

- Ах, - сказал он, - небо посылает душу моему цветку.

Он словно угадал; почти в тот же самый момент заключенный услышал в
коридоре легкие шаги, как шаги сильфиды, шорох платья, похожий на взмахи
крыльев, и хорошо знакомый голос, который говорил:

- Корнелиус, мой друг, мой любимый друг, мой счастливый друг, скорее,
скорее!

Корнелиус одним прыжком очутился у окошечка. На этот раз его уста
опять встретились с устами Розы, которая, целуя, шептала ему:

- Он распустился! Он черный! Он здесь!

- Как здесь? - воскликнул Корнелиус, отнимая свои губы от губ девуш-
ки.

- Да, да, большая радость стоит того, чтобы ради нее пойти на не-
большой риск. Вот он, смотрите.

И одной рукой она подняла на уровень окошечка зажженный потайной фо-
нарь, другой - подняла на тот же уровень чудесный тюльпан.

Корнелиус вскрикнул, ему показалось, что он теряет сознание.

- О, боже, о, боже! - шептал он, - эти два цветка, расцветшие у око-
шечка моей камеры, - награда за мою невиновность и мое заключение.

- Поцелуйте его, - сказала Роза, - я тоже только что поцеловала его.

Корнелиус притаил дыхание и осторожно губами дотронулся до цветка; и
никогда поцелуй женщины, даже Розы, не проникал так глубоко в его душу.

Тюльпан был прекрасен, чудесен, великолепен; стебель его был восем-
надцати дюймов вышины. Он стройно вытягивался кверху между четырьмя зе-
леными гладкими, ровными, как стрела, листками. Цветок его был сплошь
черным и блестел, как янтарь.

- Роза, - сказал, задыхаясь, Корнелиус, - нельзя терять ни одной ми-
нуты, надо писать письмо.

- Оно уже написано, мой любимый Корнелиус, - сказала Роза.

- Правда?

- Пока тюльпан распускался, я писала, так как я не хотела упустить ни
одной минуты. Просмотрите письмо и скажите, так ли оно написано.

Корнелиус взял письмо, написанное почерком, который значительно улуч-
шился после первой записки, полученной им от Розы, и прочел:

"Господин Председатель, черный тюльпан распустится, может быть, через
десять минут. Сейчас же, как только он расцветет, я пошлю к вам нарочно-
го, чтобы просить вас приехать за ним лично в крепость Левештейн. Я -
дочь тюремщика Грифуса, почти такая же заключенная, как узники моего от-
ца. Поэтому я не смогу сама привезти вам это чудо природы. Вот почему я
и осмеливаюсь умолять вас приехать за ним лично.

Мое желание, чтобы его назвали Rosa Barlaensis.

Он распустился. Он совершенно черный... Приезжайте, господин предсе-
датель, приезжайте...

Имею честь быть вашей покорной слугой Роза Грифус".

- Так, так, дорогая Роза, это чудесное письмо. Я не мог бы написать
его с такой простотой. На съезде вы дадите все сведения, которые у вас
потребуют. Тогда узнают, как был выращен тюльпан, сколько бессонных но-
чей, опасений, хлопот он причинил. Ну, а теперь, Роза, не теряйте ни се-
кунды. Курьер, курьер!

- Как имя председателя?

- Давайте я напишу адрес. О, он очень известный человек! Это господин
ван Систенс, бургомистр Гаарлема. Дайте, Роза, дайте! - и Корнелиус на-
писал на письме дрожавшей рукой:

"Мингеру Петерсу ван Систенс, бургомистру и председателю Общества
цветоводов города Гаарлема".

- А теперь. Роза, ступайте, ступайте, - сказал Корнелиус, - и отда-
димся воле судьбы, которая до сих пор покровительствовала нам.

XXIII

Завистник

Действительно, эти бедные молодые люди очень нуждались в покрови-
тельстве судьбы. Никогда еще им не грозила такая опасность, как в этот
самый момент, когда они были так уверены в своем счастье.

Мы не сомневаемся в сообразительности наших читателей настолько, что-
бы сомневаться в том, что они узнали в лице Якоба нашего старого друга
или, вернее, недругаИсаака Бокстеля.

Читатель, конечно, догадывается, что Бокстель последовал из Бюйтенго-
фа в Левештейн за предметом "своей страсти и предметом своей ненависти:
за черным тюльпаном и за ван Берле.

То, чего никто, кроме любителя тюльпанов и притом завистливого люби-
теля, никогда не мог бы открыть, то, есть существования луковичек и за-
мыслов заключенного, - было обнаружено или, во всяком случае, предполо-
жено Бокстелем.

Мы видели, что под именем Якоба ему больше, чем под именем Исаака,
посчастливилось сдружиться с Грифусом. Пользуясь его гостеприимством, в
продолжение уже "нескольких месяцев он спаивал старого тюремщика самой
лучшей водкой, какую только можно было найти на всем протяжении от Текс-
теля до Антверпена. Он усыпил его подозрения, ибо мы видели, что старый
Грифус был недоверчив; он усыпил, говорим мы, его подозрения, убедив,
что намерен жениться на Розе.

Он льстил так же его самолюбию тюремщика, как его отцовской гордости.
Он льстил самолюбию тюремщика, обрисовывая ему в самых мрачных красках
ученого узника, которого Грифус держал под замком и который, по словам
лицемерного Якоба, вошел в сношения с дьяволом, чтобы вредить его высо-
честву принцу Оранскому.

Вначале он имел также успех и у Розы и не потому, чтобы он внушил ей
симпатию к себе, - Розе всегда очень мало нравился Якоб, - но он ей так
много говорил о своей пылкой страсти к ней и о желании жениться на ней,
что вначале не возбудил в ней никаких подозрений.

Мы видели, как, неосторожно выслеживая Розу в саду, он себя выдал и
как инстинктивные опасения Корнелиуса заставили обоих молодых людей быть
настороже.

Но заключенного особенно встревожило - наш читатель, наверно, это
помнит - то безмерное возмущение, которое охватило Якоба, когда он уз-
нал, что Грифус растоптал луковичку.

В тот момент это возмущение было тем более велико, что Бокстель хотя
и подозревал, что у Корнелиуса должна быть вторая луковичка, но все же