скором времени сделается опять высшим законом, в парламенте
вновь одержат верх генералы, и, если народ будет поставлен
перед выбором -- пожертвовать Касталией или же подвергнуть себя
опасности войны и погибели, легко предвидеть, как и за что он
будет голосовать. И тогда, безо всякого сомнения, возобладает
воинственная идеология, она с особой силой завладеет молодежью,
возобладает мировоззрение лозунгов, под знаком которых ученые и
ученость, латынь и математика, просвещенней культура духа лишь
постольку будут иметь право на существование, поскольку они
могут служить целям войны.
может, это хорошо и необходимо. Но в ожидании этого мои
высокочтимые коллеги, нам надлежит, в меру нашего понимания
событий, в меру нашей прозорливости и смелости воспользоваться
той ограниченной свободой решений и действий, что Дарована
человеку и превращает всемирную историю в историю человечества.
Мы можем, если хотим, закрыть глаза на опасность, ибо она еще
довольно далека; скорее всего мы, нынешние Магистры, в покое
доживет свои дни и в покое встретим свой смертный час до того,
как опасность надвинется близко и станет заметной для всех. Но
для меня, да и, наверно, не для меня одного, было бы невозможно
наслаждаться таким покоем с чистой совестью. Я не хочу и дальше
спокойно выполнять свои обязанности и посвящать себя Игре,
довольный тем, что грядущая катастрофа уже не застанет меня в
живых. Нет, напротив, я обязан помнить, что и мы, люди, далекие
от политики, вовлечены в орбиту всемирной истории и помогаем ее
творить. Потому я и написал в начале своего послания, что мои
деловые способности иссякают, а могут и вовсе пропасть, ибо я
не в силах помешать тому, что мои мысли и заботы поглощены
главным образом нависшей над нами опасностью. И хотя я запрещаю
своему воображению рисовать. Какие формы может принять эта
трагедия для нас всех и для меня лично, я не могу заглушить в
себе вопрос: что должны сделать мы и что должен сделать я,
чтобы встретить опасность во всеоружии? Да будет мне разрешено
остановиться на этом несколько подробнее.
надлежит ученым, более того -- мудрецам, я не разделяю. Мир был
в его время моложе. А Платон, хотя основал своего рода
Касталию, был никак не касталийцем, но прирожденным
аристократом, отпрыском царственного рода. Правда, и мы
аристократы и принадлежим к благородному сословию, но то
благородство духа, а не крови. Я не верю, что человечество
способно выпестовать породу людей, в которых одновременно
сочетались бы благородство крови и благородство духа, -- то
была бы идеальная аристократия, но она пока остается лишь
мечтой. Мы, касталийцы, невзирая на то, что мы люди высоких
нравственных правил и не лишены ума, властвовать непригодны;
когда бы нам пришлось править страной, мы не могли бы делать
это с той энергией и непосредственностью, какие необходимы
подлинному правителю, и при этом наше собственное поле
деятельности, самая близкая нам забота -- культивирование
образцовой духовной жизни -- быстро оказалась бы в небрежении.
Чтобы властвовать, отнюдь не надо быть глупым или грубым, как
иногда утверждают ярые интеллектуалы, но для этого необходима
не отравленная ничем любовь к направленной вовне деятельности,
необходима страсть к самоотождествлению с поставленной целью и,
разумеется, некоторая стремительность и неразборчивость в
выборе путей к успеху. Все это, как видите, качества, каких у
ученого -- мудрецами мы не станем себя называть -- нет и быть
не должно, ибо для нас размышление важнее действия, а при
выборе средств и методов для достижения наших целей мы приучены
к предельной щепетильности и осмотрительности. Итак, управлять
страной и заниматься политикой -- не наш удел. Мы --
профессионалы исследования, расчленения и измерения, наше дело
оберегать и неустанно выверять все азбуки, таблицы умножения и
методы, создавать эталоны духовных мер и весов. Разумеется, мы
делаем и многое другое, мы можем при случае быть и новаторами,
первооткрывателями, искателями приключений, завоевателями и
перетолкователями, но первейшая и важнейшая наша обязанность,
ради которой народ имеет в нас нужду и нас содержит, есть
сохранение в чистоте всех источников знания. В политике, в
торговле и где угодно превращение черного в белое может сойти
за гениальное достижение, у нас -- никогда.
времена, при войнах и переворотах, от людей умственных
профессий порою требовали, чтобы они участвовали в политике. В
особенности это относится к концу фельетонистической эпохи. В
число ее требований входила политизация или милитаризация духа.
Подобно тому как церковные колокола переливали в пушки, как
совсем незрелыми школьниками пополнялись поредевшие ряды войск,
так и дух конфисковывали и использовали в военных целях.
Не приходится спорить о том, что ученый в случае крайней нужды
может быть отозван с кафедры или от лабораторного стола и
превращен в солдата, более того, что он при известных
обстоятельствах должен пойти па это добровольно, наконец, что в
истощенной войной стране ученый должен разделить с народом все
материальные лишения, вплоть до голода. Чем выше образованность
человека, чем большими прерогативами он пользовался, тем больше
должны быть приносимые им в случае нужды жертвы; мы надеемся,
что для каждого касталийца это когда-нибудь станет непреложной
истиной. Но если мы готовы принести в жертву народу, когда он
находится в опасности, наше благополучие, наши удобства, нашу
жизнь, из этого еще не следует, что мы готовы принести в жертву
злободневным интересам народа или генералов и самый дух,
традиции и заповеди нашей духовной жизни. Трусом назовем мы
того, кто уклоняется от трудов, жертв и опасностей, выпавших на
долю его народа. Но трусом и предателем вдвойне будет тот, кто
изменит принципам духовной жизни ради материальных интересов,
кто, например, согласится предоставить власть имущим решать,
сколько будет дважды два. Ибо пожертвовать любовью к истине,
интеллектуальной честностью, верностью законам и методам духа
ради каких-либо иных интересов, будь то даже интересы
отечества, есть предательство. Когда в борьбе интересов и
лозунгов истине грозит опасность так же подвергнуться
обесцелению, извращению и насилию, как и личности, как языку,
как искусству, как всему органическому или искусственно
взращенному, наш единственный долг -- противиться этому и
спасать истину, вернее, стремление к истине, как наивысший
символ веры. Если ученый с трибуны, с кафедры или в книгах
сознательно говорит неправду, сознательно поддерживает ложь и
фальсификацию, он не только погрешает против органических
законов бытия, он, вопреки всякой видимости и злобе дня, и
народу своему приносит не пользу, а тяжкий вред, отравляя ему
воздух и землю, пищу и питье, отравляя мышление и чувство
справедливости и помогая всем злым и враждебным силам, которые
грозят ему уничтожением.
он обязан при нужде пожертвовать своей личностью, но не своей
верностью духу. Дух благотворен и свят в послушании истине;
если он ее предает, отказывает ей в благоговении, становится
продажным и податливым для любых воздействий, -- он есть дьявол
в потенции и являет куда большую гнусность, чем животное,
бессознательное скотство, в котором все же сохраняется некая
доля природной невинности.
самому поразмыслить о том, в чем состоят обязанности Ордена в
минуту, когда стране и самому Ордену грозит опасность. На это
могут существовать разные точки зрения. И у меня есть своя, и,
основательно обдумав затронутые здесь вопросы, я лично составил
себе ясное представление о том, в чем мой долг и каковы должны
быть мои устремления. Это и побудило меня обратиться с личной
просьбой к нашему уважаемому руководству, которой я и закончу
свой меморандум.
Magister Ludi, по роду своих обязанностей меньше всех
соприкасаюсь с внешним миром. Магистры математики, филологии,
физики, педагогики и прочие работают в областях, общих для них
с миром непосвященных; и в некасталийских обычных школах нашей
и любой другой страны математика и грамматика составляют основу
преподавания, и в мирских университетах изучают физику и
астрономию, а музыкой занимаются даже и без особой подготовки;
все эти дисциплины стары, как мир, намного старше нашего
Ордена, они существовали задолго до него и надолго его
переживут. Одна только Игра в бисер являет собой наше
собственное изобретение, нашу достопримечательность, нашу
любимую игрушку, предельное, утонченное выражение нашего
специфически касталийского типа духовности. Это одновременно
самая блистательная и самая бесполезная, самая любимая и самая
хрупкая драгоценность нашей сокровищницы. Она и погибнет
Трубников Александр
Ильин Андрей
Емилина Ника
Куликов Роман
Посняков Андрей
Шилова Юлия