иным, как избавлением времени, неким возвратом его к
невинности, неким обратным превращеньем его в пространство.
вечера, но она еще не пришла.
на окраине города, продолжая думать о нашем разговоре. Все эти
мысли, объявившиеся между Герминой и мной, казались мне такими
знакомыми, такими родными, они словно бы выплыли из
сокровеннейших глубин моей мифологии, моего мира образов!
Бессмертные, отрешенно живущие во вневременном пространстве,
ставшие образами, хрустальная вечность, обтекающая их как эфир,
и холодная, звездная, лучезарная ясность этого внеземного мира
-- откуда же все это так мне знакомо? Я задумался, и на ум мне
пришли отдельные пьесы из "Кассаций" Моцарта, из "Хорошо
темперированного клавира" Баха, и везде в .этой музыке
светилась, казалось мне, эта холодная, звездная прозрачность,
парила эта эфирная ясность. Да, именно так, эта музыка была
чем-то вроде застывшего, превратившегося в пространство
времени, и над ней бесконечно парили сверхчеловеческая ясность,
вечный, божественный смех. О, да ведь и старик Гете из моего
сновиденья был здесь вполне уместен! И вдруг я услышал вокруг
себя этот непостижимый смех, услышал, как смеются бессмертные.
Я завороженно сидел, завороженно вытащил карандаш из кармана
жилетки, поискал глазами бумаги, увидел перед собой прейскурант
вин и стал писать на его обороте, писать стихи, которые лишь на
следующий день нашел у себя в кармане. Вот они:
нашу комнатку. В этот вечер она была красивее, теплее и
сердечнее, чем когда-либо, и в ее нежностях, в ее играх я
почувствовал предельную готовность отдаться.
богиня. Не замучь нас обоих до смерти, ведь завтра
бал-маскарад. Что за кавалер будет у тебя завтра? Боюсь,
дорогой мой цветок, что это -- сказочный принц и что он похитит
тебя и ты уже не вернешься ко мне. Ты любишь меня сегодня почти
так, как это обычно бывает у любящих на прощанье, напоследок.
последним. Когда Гермина возьмет тебя, ты уже не придешь ко
мне. Может быть, она возьмет тебя завтра.
удивительно двойственного, сладостно-горького настроения, чем в
ту ночь перед балом. Это было счастье -- красота Марии и ее
готовность отдаться, часы, когда можно было натешиться,
надышаться, проникнуться сотнями тонких чувственных прелестей,
о которых я с таким опозданьем, на старости лет, узнал,
плескаясь в мягких, убаюкивающих волнах наслажденья. И все же
это была лишь оболочка: внутри все было полно значенья,
напряженья, дыханья и, предаваясь милым и трогательным мелочам
любви с любовной нежностью, словно бы купаясь в теплой воде
счастья, я чувствовал, как моя судьба опрометью несется вперед,
брыкается, как испуганный конь, мчится в тоске и страхе к
обрыву, к пропасти, готовая к смерти. И если еще недавно я с
опаской и робостью противился приятному легкомыслию любви
только чувственной, если еще недавно страшился смеющейся,
уступчивой красоты Марии, то теперь я испытывал страх перед
смертью -- но страх, который уже знал, что скоро он превратится
в покорность и избавление.
нашей любви и принадлежали друг другу полней, чем когда-либо,
душа моя прощалась с Марией, прощалась со всем, что она для
меня означала. Благодаря ее науке я перед концом еще раз
по-детски доверился игре поверхностного, искал мимолетных
радостей, стал ребенком и животным в невинности пола, -- а в
прежней моей жизни это состояние было знакомо мне лишь как
редкое исключенье, ибо к чувственной жизни и к полу почти
всегда примешивался для меня горький привкус вины, сладкий, но
жутковатый вкус запретного плода, которого человек духовный
должен остерегаться. Теперь Гермина и Мария показали мне этот
Эдем в его невинности, я благодарно погостил в нем -- но мне
приспевала пора идти дальше, слишком красиво и тепло было в
этом Эдеме. Опять домогаться венца жизни, опять искупать
бесконечную вину жизни -- такой был мой жребий. Легкая жизнь,
легкая любовь, легкая смерть -- это не для меня.
после него нас ждут какие-то особые удовольствия, какой-то
особый разгул. Может быть, это и есть конец, может быть, Марию
ее предчувствие не обманывает, и сегодня мы лежим рядом в
последний раз, а завтра судьба, может быть, повернется иначе? Я
был полон жгучей тоски; полон щемящего страха, и, отчаянно
цепляясь за Марию, я еще раз судорожно и жадно обежал все
тропинки и чащи ее Эдема, еще раз впился зубами в сладкий плод
райского древа.
баню, потом, смертельно усталый, домой, затемнил свою спальню,
нашел, раздеваясь, в кармане свои стихи, снова забыл о них,
сразу же лег, забыл о Марии, Гермине и маскараде и проспал весь
день. Поднявшись вечером, я лишь во время бритья вспомнил, что
уже через час начнется бал и мне нужно приготовить рубашку с
пластроном. Я собрался в хорошем настроенье и вышел из дому,
чтобы сначала поесть.
участвовал. В прежние времена, впрочем, я посещал иногда
подобные праздники и порой находил их красивыми, но я не
танцевал, я был лишь зрителем, и энтузиазм, с каким о них
рассказывали, с каким их ждали другие, всегда казался мне
смешным. А сегодня и для меня бал был событием, которого я ждал
со смесью радости, любопытства и страха. Поскольку дамы у меня
не было, я решил явиться туда попозже, да и Гермина советовала
мне так поступить.
вино и строя из себя холостяков, коротали вечера разочарованные
мужчины, я последнее время редко захаживал, он уже не отвечал
стилю теперешней моей жизни. Но сегодня вечером меня как-то
само собой потянуло туда; при том тоскливо-радостном ощущенье
судьбы и прощанья, в котором я сейчас пребывал, все вехи и
памятные места моей жизни озарились еще раз мучительно
прекрасным отблеском прошлого, в том числе и этот прокуренный
кабачок, где я еще недавно был завсегдатаем, где мне еще
недавно достаточно было такого нехитрого наркотического
средства, как бутылка местного вина, чтобы еще на одну ночь
лечь в свою одинокую постель, чтобы еще на один день смириться
с жизнью. Другие, более сильные возбудительные средства
довелось мне с тех пор узнать, довелось наглотаться с тех пор
ядов послаще. Улыбаясь, переступил я порог старого кабака, и
Корнев Павел
Свержин Владимир
Самойлова Елена
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий
Суворов Виктор