незаполненным реальностью по содержанию.
говорить живущим в доме о всех фактах, которые он заметит. Он видит пожар,
идет в свою комнату и начинает писать: "Пожары бывают большие и малыеї", и
так увлекается этой схемой своей, что, забывая о реальном пожаре, начинает
исписывать много страниц. Он пишет, а в это время пожар пожирает дом и
живущих в нем, которые, доверяясь ученому, продолжали заниматься каждый
делом своим и не знали о пожаре. Такого ученого можно назвать вдохновенным
писателем, человеком с душою поэта, мистиком, созерцателем - чем угодно, но
только не человеком, добросовестно исполняющим свое призвание - сообщать
живущим в доме о фактах, которые он заметит. Он будет сколько угодно
говорить о пожарах вообще, приводить примеры, делать многочисленные ссылки,
но о реальном пожаре он старается не сказать ничего. Я не задаю здесь
утилитарного вопроса, почему он не предупреждает живущих в доме об
опасности. Я говорю только, что он теоретически лжет, произвольно искажает
факт, если, видя реальный пожар, начинает писать о том, что "пожары бывают
большие и малые". Наука, т.е. та часть ее, которая предметом своим имеет
жизнь человека, находится в положении этого ученого. Она призвана наблюдать
и регистрировать факты. Но одни факты она регистрирует, другие же пропускает
мимо. Отбором одних фактов и отбрасыванием других заведует позитивная
философия, стоящая за спиной у науки. Она дает директивы, она указует, куда
направлять исследование, а наука послушно исполняет то, что ей диктует ее
руководительница. И вот оказывается в результате, что из поля зрения науки
совершенно исчезает такой грандиозный и такой универсальный факт, как
уничтожение каждого живущего человека смертью. Этот факт для легкости
подменяется суррогатом, на который обращается все внимание. Трудно себе
представить, до какой наивности доходит в этом отношении "научное" мышление.
Токарский, напр., в конце своей статьи говорит: "Мысль о смерти чрезвычайно
легко вытесняется у нас мыслительным процессомї Правда, один из наших
писателей утверждал, что мысль о смерти настолько преследует его, что самое
тело его ему кажется трупомї Но если этому поверить, мы имеем тогда случай
так называемой навязчивой идеи. Случаи же навязчивых идей о смерти -
представляют уж собой патологическое явление".
лживость в отношении к смерти, которую мне хотелось бы подчеркнуть. "Мысль о
смерти чрезвычайно легко у нас вытесняется мыслительным процессом". Это
факт. Но факт страшно печальный, с которым строгое мышление помириться
абсолютно не может. Мысль о смерти только вытесняется, психологически
вытесняется. Ей не дается разрешения, на нее не дается ответа, просто
"мыслительный процесс" по прихоти, без всяких логических оснований прогоняет
из головы эту мысль. Что было бы с наукой, если бы такое обращение с мыслями
было бы возведено в принцип? Пришла Ньютону мысль о тяготении, а он, вместо
того чтобы остановиться на ней, исследовать ее до конца, вытеснил бы ее
каким-нибудь "мыслительным процессом". И если б все эту мысль вытесняли
таким же образом из своей головы - мы бы до сих пор не знали бы ничего о
тяготении. Получается нечто в высшей степени странное. Вытеснять мысль о
смерти мыслительным процессом - это научно. Останавливаться же на этой мысли
серьезно, с целью выяснения ее до конца - это патологично. Вот до каких
абсурдов могут дойти гг. представители "точной" науки. Это уже не простое
игнорирование факта, перед всеми находящегося, самими представителями науки.
Это предписание во имя науки и другим не замечать этого факта.
о своем отношении к смерти:
кажется чем-то очень далеким и неясным, чему я никак не могу придать
определенной физиономии". Это отношение добросовестно-безразличное. Каждый
человек вправе не думать, если он хочет не думать. Но если, не довольствуясь
этим, он захочет и других заставить не думать, то, очевидно, такое недумание
признается верхом возможной мудрости. Наука устами Токарского говорит: о
смерти не думайте, вытесняйте мысли о ней каким-нибудь мыслительным
процессом, ибо внимательное взглядывание в факт смерти есть случай
навязчивой идеи, который представляет собой уже явление патологическое!
размерах применяется и людьми, живущими изо дня в день, и людьми, под видом
науки заслоняющимися мыслительными или даже житейскими процессами от
мучительных фактов. В результате получается только ложь, жизненная и
теоретическая неправда, ибо не думать о смерти - это не значит еще
уничтожить ее как факт. Смерть остается, но к бессилию перед нею
прибавляется еще недостойно лживое отношение.
науки, можно объяснить в высшей степени странное явление, что факт смерти,
этот универсальнейший и самый значительный факт человеческой жизни, не
получает никакого места и никакого истолкования в представлениях социализма
и анархизма о будущем. Все мелочи предусмотрены. Порча механических
двигателей и та берется в расчет делаются вычисления, сколько минут
общественного труда нужно положить на то, чтобы возмещать изнашивание машин
при работе. Но изнашивание человеческого тела от неумолимого течения
времени, безжалостное и всеобщее уничтожение человеческих организмов смертью
- на этом никто не хочет остановиться - об этом предпочитают просто молчать
и, по рецепту Токарского, просто не думать.
разобраться в факте смерти и в том, насколько факт смерти соединим с
обычными речами об освобождении человечества.
и со стороны объективного его значения.
возможны бесконечно различные отношения, полные страха, боязни, ужаса,
отвращения. Корень подобного рода отношений лежит в эгоизме, в
сосредоточенной привязанности преимущественно к себе, в любви к эмпирической
стороне своей личности. Но эгоизм всегда может быть усилием воли превзойден.
И указать пути, по которым возможно побеждать в себе эгоизм, - это задача
морали. Поэтому я, не касаясь этой стороны дела, остановлюсь только на том
принципиальном вопросе, который совершенно не зависит от того, на какой
ступени моральной лестницы я стою, и который остается вопросом даже в том
случае, если я абсолютно убью в себе эгоизм и буду спрашивать только о том,
какое значение имеет факт смерти не для меня лично, а в должном и совершенно
бескорыстном моем отношении к миру и людям.
никакого смысла, то нет смысла и во всей моей жизни. Я занимаюсь
общественной деятельностью, но, если я умираю, для меня все результаты моей
работы уничтожаются. Для меня их уже нет, и для того чтоб не лишить их
всякого смысла и всякого значения, я должен признать, что, потерянные для
меня, они не теряются для тех, кто остается и живет после меня. Я -
преходящий момент в процессе, но, если я хочу осмыслить свою преходящую
жизнь, я должен искать этот смысл в процессе, взятом как сумма всех таких
преходящих моментов. Я - ничтожная частица какого-то громадного
общественного целого, перед жизнью которого моя короткая личная жизнь
кажется ничтожной и такой, которая должна быть принесена в жертву. Но все же
я спрашиваю о смысле моей жизни, об оправдании моей смерти, и если их нет во
мне как ничтожной частице, и только частице, то и смысл моей жизни и
оправдание моей смерти должны заключаться в том целом, частицей которого я
являюсь. Ибо если их нет и в целом и в частице, то их нет и вовсе. Это
во-первых. Во-вторых, моя жизнь как частица приносится в жертву целому. Эта
жертва может оправдаться лишь в том случае, если она доходит до назначения.
Если целое обладает той реальностью и той жизнью, которыми я как частица не
обладаю. Ибо жертвовать в пустоту, жертвовать только для того, чтобы
жертвовать, не заботясь о результатах, к каким приведет моя жертва, это
значит переносить центр тяжести с объекта, во имя которого жертва только и
может производиться, на субъект. Психологически представимо, что я приношу
себя в жертву неизвестно чему, склоняюсь жертвенно перед Неведомым, но тогда
неведомое признается не только неведомым, но и бесконечно реальным. Тогда в
самой жертве как таковой я нахожу смысл своей жизни и оправдание своей
смерти, но тогда и всю свою общественную деятельность со всеми ее
определенными формами и программами я должен признать чем-то внешним,
второстепенным, неглавным и говорить не о том, что смысл моей жизни в работе
на приближение социалистических идеалов, а о том, что смысл этот в жертве
как таковой. Но говорить это - это значит идти вразрез со всем, что говорит
социализм, и это будет проповедь морально-религиозного действия, а не то
"активное" служение обществу, которого хочет социализм.
том целом, частицей которого я являюсь.
представиться, если я захочу определить его объективно? Одно несомненно:
если я, умирая, теряюсь бесследно, то в таком же точно положении находятся и
все люди. Все, умирая, теряют связь с этим целым и отрываются от него. В чем
же тогда состоит это целое? Допустить, что не все находятся в таком
положении, как я, я не могу. Другие могут находиться в ином положении, чем
я, лишь при одном условии: если они будут иной природы, чем я, если они
будут бессмертными, в то стремя как я буду смертен. Но это нелепость. В
таком случае из чего будет слагаться целое? Если целое представлять в виде
простой арифметической суммы всех отдельных человеческих жизней, то
получается двойное затруднение: во-первых, из суммы разрозненных частиц
самопроизвольно целого получиться не может. Нужен связующий центр, нужна
посторонняя частям этим сила, которая бы множество их слила в единство;
во-вторых, каждая человеческая жизнь, обрываясь со смертью, переходит в
ничто. Если это целое состоит только из жизней обрываемых смертью, тогда
значит, эта сумма - есть сумма нулей, а сумма нулей, из какого "бы"
Березин Федор
Афанасьев Роман
Орловский Гай Юлий
Акунин Борис
Посняков Андрей
Апраксина Татьяна