ход, подворотами . руля ('"Право три!") командир добился того, что пеленг на
тральщик стал постоянным. Теперь линкор и тральщик шли параллельными
курсами, имея один и тот же ход. Расстояние между ними не изменялось. --
Тридцать четыре кабельтова! -- воскликнул командир. -- Тридцать... --
прозвучал голос Болдырева, бесцветный, монотонный.. Болдырев не возражал
командиру, не упорствовал, утверждая истинность произносимого им. Он просто
выговаривал количество кабельтовых, но на ходовом мостике уже создавалось
напряжение чувств, предвещавшее взрыв. Два шага было командиру до боевой
рубки. Он сказал в прорезь: -- Дальномер! Дистанцию до цели слева сорок
пять! Локоть правой руки -- в прорези рубки, с левой, свободно опущенной,
свисал на ремешке, касаясь настила мостика, потертый бинокль, мощный "цейс".
Командир смотрел вниз, на носки ботинок. -- Тридцать три кабельтова! --
ответила рубка. -- Тридцать кабельтовых... -- все так же спокойно и
безжизненно проговорил Болдырев. Запахло сенсацией, хохмой -- и офицеры
страдали, кляня Болдырева за идиотскую строптивость. Нашел где ее
демонстрировать! Что, что ему вообще надо? Командир дивизиона в дурном
настроении? Так поднимись на свой КП и обложи весь дивизион какими угодно
словами! Лиши очередного отпуска первого подвернувшегося под руку матроса!
Фитиляй направо и налево! Но не выпендривайся на мостике, где все мы! Не
впутывай ты нас в эту идиотскую историю. Манцев носился по мостику, ног не
чуя. Старпома нет, еще до начала игры он пошел проверять верхние боевые
посты, командир отвлечен Болдыревым, а вахта есть вахта. "Так держать! Не
ходить!" -- это рулевому. "Почему не докладываете о цели справа шестьдесят?"
-- это сигнальщикам. Никакой цели нет, но сигнальная служба подстегнута,
знает отныне, что и у вахтенного есть глаза. Болдырев стоял спиной к
Манцеву, командир тяжело и недоуменно смотрел на человека, позабывшего о
том, что он всего капитан-лейтенант. Не сделав шага, а наклонившись к
Болдыреву, командир тихо-тихо, нежно и вкрадчиво попросил: -- Тридцать три?
Именно попросил, надеясь, что просьба командира пробьет стену злобного и
тупого упрямства. Просьба не приказ, просьба на флоте -- выше приказа и
настолько обязательна, что уставом даже не предусмотрены кары за
неисполнение просьбы. -- Тридцать... -- Товарищ командир! -- во всю мощь
заорал Манцев. -- У него сегодня день рождения!.. Тридцать лет ему сегодня!
Бешено-ненавидящий взгляд командира воткнулся в Манцева -- и Олег невольно
сделал шаг назад, как от удара. И вовремя -- как нельзя вовремя! -- пришли:
штурман с бумажным прямоугольничком, на котором четко написан был новый курс
и момент поворота на него, и матрос с бланком радиограммы. -- Вы свободны...
-- гневно сказал командир, сгоняя с мостика офицеров. -- Вы все свободны! --
добавил он, чтоб и Болдырев ушел. -- "Покой" до половины! -- скомандовал
Манцев сигнальщикам... Повернули, легли на курс 335 градусов. На мостик.
поднялся Милютин, старпомовским нюхом учуял пороховую гарь. Посмотрел на
командира, на Манцева, на рулевого. Почитал шифровку. Юркнул в боевую рубку.
Дал ответ на шифровку. Покинул рубку, вышел на правое крыло мостика, потом
на левое. Манцев почувствовал на себе его царапающий взгляд и насторожился.
Наказывать Болдырева за неточно измеренное расстояние нельзя, но наказанию
подлежит сам дух неповиновения, склонность к бунту, нетерпимому на корабле!
Сто линьков зачинщику! Вздернуть бунтаря на брамрее! В зародыше уничтожить
желание кубрика стать мостиком! Болдырев далеко, а Манцев рядом. Да и не так
уж важно, кто именно повис над палубой- под парусами, главарь или молчаливый
соглашатель. -- А кто, кстати, стоит на вахте? -- вдруг поинтересовался
Милютин, показывая вопросом, что находящийся на вахте старший лейтенант
Манцев -- безынициативная размазня. Манцев ответил почтительно, назвав себя.
Ему стало весело и спокойно. Он понял, что грозит ему, и осмотрелся по всем
правилам военно-морского ремесла. К чему-то ведь прицепится всевидящий глаз
старпома. Вертлявое воображение Милютина способно на все. Старпом смотрел на
берег по правому борту. Поэтому Манцев направил бинокль на тральщик. Жалкий
600-тонный кораблик давно уже изучил все флаги на реях и фалах линкора,
увидел, что начальства на нем нет, и поэтому не считал уже линкор
военно-морской единицей, действовал так, будто линкор где-то за горизонтом.
Под брезентом на корме тральщика громоздились какие-то шаровидные предметы,
но флагов, означавших мины на борту, тральщик не нес. Более того,
легкомысленно резвился, занявшись какими-то эволюциями в районе возможного
маневрирования линкора. В связь по УКВ не вступал. Манцев послал грозный
семафор. На тральщике опомнились, поняли, что ни в базе, ни в открытом море
послаблений не жди. Выпрямили курс. Подняли флаги "готовлюсь к постановке
тралов", но тут же сдернули их. Шкодливый матрос, получив замечание, колесом
выкатывает грудь, дерет глотку, пучит глаза. Примерно в таком стиле дулся на
линкор тральщик ТЩ-407. Потом сыграл боевую тревогу, поднял флаг "иже". Сидя
на высоком стульчике, Юрий Иванович мурлыкал, побалтывал ножками. Спросил
тоном пресыщенного туриста: -- Вахтенный, а что там за пароходик слева?..
Какие-то разноцветные тряпочки там подняты... -- Тральщик ТЩ-407, товарищ
капитан 2 ранга. Поднят флаг "иже", на тральщике боевая тревога. -- А
по-моему, там другой флаг: "Вижу мину на осте". Манцев поднял бинокль и
опустил его. -- Никак нет. "Боевая тревога". -- "Вижу мину на осте"! ' --
Никак нет, товарищ капитан 2 ранга! "Иже" "Боевая тревога"! Командир ничем
не выдавал себя, лежа в шезлонге. Но, конечно, все слышал. Старпом же вообще
не смотрел в сторону тральщика, он сидел спиной к нему. -- Я спрашиваю вас,
Манцев, какой сигнал поднят на тральщике? -- Я отвечаю вам: "Иже"! -- И
все-таки мне кажется, что... -- Никак нет! Между Милютиным и Манцевым --
рулевой, не отрывающий взгляда от картушки компаса. Будто ничего не слышит и
помощник вахтенного, что-то высчитывая на своем столике. Закрыты глаза
командира. Из боевой рубки -- ни звука, там -- полная тишина и
священнодействие. -- И все все слышат, и все все понимают. Старпом
улыбнулся... Это была дружелюбная, как при встрече с приятнейшим человеком,
улыбка, начавшая вскоре увядать, жухнуть. Громко и презрительно Милютин
отчеканил: -- Вы самонадеянный мальчишка, Манцев! Вас надо отправить в
госпиталь проверить зрение. И не только зрение. Не пора ли понять, что к
моим словам надо прислушиваться чутко! Таких, кстати, старпомов, как я,
всего четверо в военно-морских силах. Он, конечно, имел в виду то, что
Военно-Морской флот СССР обладал всего четырьмя линейными кораблями. -- - В
таком случае, товарищ капитан 2 ранга, более чутко я буду прислушиваться к
словам командира 1-й башни. Таких, как он, всего три человека: на линкоре
"Петропавловск" 1-й башни нет, еще с войны. Кто-то в рубке не выдержал,
коротко хохотнул. Старпом заорал: -- Какой сигнал на тральщике?! Манцев
увидел, что Милютин свирепеет натурально, последнее слово всегда оставалось
за Юрием Ивановичем, это было корабельным законом. Олег еще раз глянул в
бинокль на тральщик и вдруг испуганно закричал: -- На тральщике поднят флаг
"како" -- "не могу управляться"! Словно выстреленный катапультой, взлетел
командир над шезлонгом, взвился над палубой, упал на мостик и вцепился в
ручки машинного телеграфа, переводя его на "стоп". И старпома сдуло со
стульчика. "Не могу управляться" могло означать и следующее: руль на
тральщике заклинен, и тральщик сейчас поворачивает вправо, столкновение с
линкором неизбежно. В два бинокля командир и старпом смотрели на тральщик.
На нем желто-черным флагом "иже" обозначалась боевая тревога, обычный сигнал
перед заходом в базу и постановкой на якорь. Бинокли опустились. Ни слова не
было сказано. Звякнул телеграф, возвращаясь на "средний вперед". Всем все
было ясно. Что бы с линкором в ближайшие минуты ни произошло,
ответственность понесут командир и старпом, десятикратно будут наказаны, ибо
весь мостик был свидетелем того, как оба они сознательно и преднамеренно
вводили в заблуждение вахтенного офицера, причем делали это в момент, когда
близость берега суживала маневренность линкора и ограничивала его
возможности избегнуть столкновения с тральщиком, если бы столкновение это
произошло. На мостик уже поднялась очередная смена. "Меняйтесь!" --
..приказал командир, покусывая губы, хотя до 16.00 еще оставалось пятнадцать
минут. Олег поднялся на формарс. Он рад был, что Болдырева там не было.
Иначе пришлось бы спросить: "Зачем ты это сделал?" И Болдырев мог бы
ответить тем же вопросом. Действительно -- зачем? Последнее слово останется
за старпомом, это уже корабельный закон. И по всем другим законам не Манцеву
принадлежит это слово. Два офицера из политуправления сидели на
комсомольском собрании в батарее, молчали, стенографировали в уме все
выступления, рта не раскрывали, но последнее слово -- за ними. Три комиссии
подряд проверяли матчасть, обнаружили неполадки в системе орошения погребов
и, хотя знали, что неполадки эти устранению не подлежат, о чем известно
артотделу флота аж с 1929 года, акт о погребах составили. По камбузной
палубе левого борта ходить стыдно, там по вечерам тридцать штрафников (почти
у всех по наряду вне очереди) чистят картошку, шуруют ножами, ни на кого не
глядя, разве что сделают попытку привстать, когда появится Милютин, а
старпом тут же -- небрежненьким жестом -- отменит все уставные позы и
команды. Но увидят штрафники Манцева -- и вся бравая компания бросит ножи,
выпрямится, застынет, руки по швам, будто услышали зычный окрик: "Вста-ать!
Смир-рно!.." И за ними тоже последнее слово -- там, на гражданке, когда
станут вспоминать командира 5-й батареи. Одно просветление в этом мраке:
Долгушин, который выше старпома, поважнее всех командиров, который и с
кадровиком потягается, тем самым, что дважды вызывал к себе Манцева,
расспрашивал о родственниках. И когда месяц назад Долгушин заговорил с
Манцевым на юте, в Олеге слабехонько шевельнулось что-то скорбное, чистое,
сердце тронувшее: ему отец привиделся, едва он услышал добрый уверенный
голос Долгушина. Начальник политотдела сказал, что не оставит его, Манцева,
в беде. Тоже ведь -- последнее слово.
Болдыреву. Не скрыл, что его прислало начальство. Приложил к губам ладошку и
продудел что-то бравурное. -- Как жизнь, Севочка? Получилось так фальшиво,
что Болдырев поморщился. -- Брось, Игорь. Коленный рефлекс проверять будешь?
-- Буду, как же... -- обиделся Бродский. -- Есть чего почитать? Болдырев
подумал. -- Есть. "Любовная жизнь Шопена", На французском языке. Давай.
Разберусь как-нибудь... А вообще, между нами, что с тобой? Болдырев опять
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Орлов Алекс
Курылев Олег