вырвите нам душу! Вырвите! Нам же больно! По нимаете? Очень больно! Ну
сколько это может продолжаться? Боль, одним словом, состругивает много
лишнего с человека.
третьего шнифта. Закрыл его и говорю:
Международная реакция заточила в застенок борца за мир Никоса Белояниса! Но
радоваться вам недолго. Народы грудью встанут на его защиту! Выходи на
митинг вольняшек! Стройся! И чтоб цепей не терять! Ясно, сволочи?
Назыма Хикмета! Мы с тобой, Карвалан!
карцера! - отвечает Дзюба.
единомышленников единомышленниками! Есть трое суток карцера! Дисциплина
должна быть дисциплиной даже здесь. Партийная дисциплина - абсолют! - все
это Чернышевский трекал в строю по дороге на митинг.
козырьками, проволоку колючую и вышки с попками. Смотрю третьим шнифтом на
все на это, и трудно ему узнавать знакомую лично мне, Фан Фанычу, жизнь и
мир вокруг. Смотрю на то, что мы, люди, с ним сделали. Чернышевский
спрашивает у меня.'
вас появилось. Вокруг странно смотрите.
был совсем другой, не тот, что у двух остальных. Мне приходилось задирать
голову и медленно ее поворачивать, а впереди себя я ничего не видал, только
небо и тоскливые, осенние, серые тучи на небе. Тут я и догадался, что в
вожди пробиваются люди с немного приоткрытым третьим шнифтом. У них и
поворот головы солидный, или же, наоборот, шея верткая, и вскидывают они то
и дело голову: пристально смотрят назад, на стадо, которое ведут, а передние
шнифты прищуривают, потому что на хрена они нужны в момент управления
стадом? Но стаду, Коля, кажется, что вождь видит необозримые дали, что
заглянул он, родимый,туда, куда не дадено заглянуть простым смертным, и
увидел там при этом такие чудеса, такую прекрасную жизнь, что людям свою
собственную не жалко положить и жизнь своих сыновей, и любые трудности
вынести, лишь бы внукам и правнукам было хорошо. Уж они-то, ласточки,
воспользуются плодами дел наших, снимут урожай с земли, политой кровью
рабочих, крестьян, интеллигентов, военнослужащих, и загужуются от пуза.
печальный путь, пройденный людьми, спасти их хотят. Но пропасти впереди себя
не видят. И тут уж не до хорошего. Дай Бог, чтобы внукам дышать чем было,
дай им Бог водицы кружку и птюху хлеба на день, помоги нам, Господи,
прекратить превращение одного из бесчисленных творений твоих - прекрасной
земли - в камеру смертников, где обсасывают перед последней секундочкой
жизни крошку хлебушка и слизывают с края оловянной кружки водички последний
глоток!
тебя третий шнифт, и увидел ты общую муку палачей и казнимых, и понял, это
исключительно между нами, Коля, понял, что очень хорошо и сочувственно к ним
ко всем относишься, то ты - нормальный человек. Кстати, важно в такой миг за
несчастных помолиться. Но если, Коля, в миг этот страстно захотелось тебе
всех и вся спасти, если задрожал ты от ярости и ненависти,и показалось тебе,
что просек ты истинную причину нечеловеческих адских мук и что,
следовательно, надо мир переделать и так его, милого перелицевать и
устроить, чтобы тот, кто был Никем, внезапно, на обломках старой жизни, на
баррикаде стал Всем, Всем, Всем, то - держитесь, братцы, держитесь, голуби,
держитесь, ласточки, - ты понесся, Коля, ля, в вожди! .. Слушай, я же не о
тебе лично толкую, ты никогда не будешь вождем. Ну зачем ты заводишься с
полоборота? В общем, держитвсь, голуби! Держитесь ласточки, запасайтесь
лекарствами! Сейчас вас начнет спасать очередной вождь. Вперед, мерзавцы!
Вас, сук, носами в самую цель тычут, а вы упираетесь, пропаскудины, и еще
хотите, чтобы я вас по головкам гладил?? Не дождетесь! Брысь вперед,
негодяи! Кыш, лоботрясы, в светлое будущее! Руки прочь от Карвалана!
конечно, что в случае побега шмальнут на месте. Речуги начали кидать.
Сначала шоферюга на трибуну вылез, пьяный, на ногах не стоит.
узнали бы мы, что повязали греческие мусора Белояниса Никоса. Занавес-то,
он, господа поджигатели борцов за мир, с вашей стороны железный, а с
нашей-то он завсегда, бля, прозрачный! Накось-выкуси! Правда, господа,
путешествует без путевых листов, повашему без виз, и лучше давайте
подобру-поздорову руки прочь от греческого народа и его старшего сына
Никоса, не то я две смены зэков на погруз-разгруз возить буду. Заебу-у-у-у!
бамс.
прогрессивные люди добрые, с окаянным Пашкой управиться. Фары опять залил
бесстыицае! Руки прочь от жены и детейl Шуганули их обоих. Чернышевский мне
шепчет:
внутри?
кинул речугу молоденький начальник нашей каторги. Этот замандражил от
возмущения на поступки классового врага, голос срывается:
господа, Байрон кровь за вас проливал! Как вам не стыдно, как рука у вас
поднялась посадить Никоса Белояниса с гвоздикой в петлице, посадить в Тауэр?
Опомнитесь! Вот что такое ваша хваленая демократия и свобода! Свобода кидать
за решетку лучших сынов народа! Услышь нас, товарищ... - тут, Коля, Дзюба
что-то промаячил Начальнику и смутил его. Все же Белоянис, хоть и грек, но
зэк . Смутил, и начальник начал сбиваться: то назовет Белояниса товарищем,
то гражданином, как посоветовал ему, наверно, Дзюба, то по-новой товарищем и
все историей стыдит греческое МГБ.
позорьте родины огня, пощадите больную печень Прометея, руки прочь от
Манолиса Девис!
прочь от Эллады!" Потом вылезла на трибуну, Коля, начальница бабского
лагеря, тоже, вроде Дзюбы, бывшая исполнительница кровавых романсов
Дзержинского и Ежова, и говорит:
народа! Вот смотрю я на Анну Иванну Ашкину в первых рядах, на председателя
райисполкома и думаю, в какой еще стране кухарка может руководить
государством? В Англии? Нет! Во в США? Нет! Али в Гватемале? Нет! Или взять
меня. Муж мой погиб в 39-ом году на боевом посту. Нагремшись шибко,
взорвался в его руках наган, которым он вывел из строя лучших наших матерых
врагов народа. Похоронила я Семен Семеныча и заступила на его место. И
товарищи не подъялдыкивали меня поначалу. Поддержали советами, к мушке глаз
приучили. Пошло тогда у меня дело. Пошло! А что было бы тогда со мной и
детишками в Америке? Было бы! Подохла бы я под статуей Свободы без работы, и
никто там женщине не доверил бы не то что электрических стульев, товарищи и
граждане, а и револьвера плохонького не доверил бы. Присоединяю свой голос к
протесту. Мы с тобой, Никось Белоянись!! Слезла падла смрадная, слезы ее
душат. "И кто же ему, родненькому, передачку принесет?" - вопит на весь
митинг. Махнул Дзюба рукой Чернышевскому. Тот и взлетел, гремя кандалами, на
трибуну. Горло ему сначала тоже сдавило. И повело, повело, повело. - Реакция
наглеет, пора взять ее за кадык... В какой еще отдельно взятой стране мы
могли бы - надзор и заключенные - стоять вот так, плечом к плечу, и голоса
наши сливаются в гневном хоре: "Руки прочь от Белояниса!" В какой, скажите,
стране? Мы просим послать месячный паек сахарного песка в африканские
Бутырки и начать всенародный сбор средств на птюху и инструмент для побега
Белояниса в Советский Союз!
и его гвоздику в петлице товарищами. Для нас, мол, он гражданин.
тюрьме! - заявил Чернышевский. - И вновь перед нами со всей беспощадностью
встает вопрос: "Что делать?" Бороться! Бороться за урожай, бороться за
снижение человеко-побегов из наших лагерей и соответственно за повышение
человеко-побегов из застенков реакции. Бороться за единство наших рядов,
бороться с крысами всех мастей и с желанием поставить себя в сторонке от
исторической необходимости. Да здравствует... - тут, Коля, Дзюба дернул за
цепь Чернышевского. - Да здравствует гражданин Сталин - светоч в нашей
борьбе. Руки прочь от Арисменди Анджелы Белоянис! Свободу Корвалану! Смерть
Солженицыну и академику-врагу Сахарову! Позор убийцам! - Ну а теперь,
друзья-товарищи и граждане-враги, - говорит Дзюба, - нехай выступает перед
нами самая что ни на есть реакционная шкура мракобесья, которая шеф-поваром
у Максима Горького работала и в суп евоный, а также во второе и в кофе
каждый день плевала. Плевала и плевала из-за угла, а, может, и еще чего в
смысле мочи и кала делала, но признанья не вырвали у нее органы. Иди,
Марыськин, и отвечай товарищу Белоянису. Признавайся хоть перед ним,
раскалывайся в злодействе и кто вложил в твою руку бешеную слюну! Выходи,
гадина, на высокую нашу трибуну! Живо, не то прикладом подгонят!
увидел, поскольку особа в высшей степени неприметная, из тех, которые
стараются каждую секунду скрыться с чьихлибо глаз или же провалиться сквозь
землю. Худенький человечишко, особенно какой-то жалкий, просто возненавидеть
можно такого человечишку за одну только жалость, что чувствуешь к нему. И
серый весь, как бушлат. Безнадега серая и на лице. Нету жизни вроде бы в
Зыков Виталий
Флинт Эрик
Свержин Владимир
Орлов Алекс
Посняков Андрей
Курылев Олег