Чтение 33–й страницы книги ~VIS VITALIS~

- Будем, будем! - ученый в восторге.
Плотник приступил, двое за спиной молча наблюдали. Теплота и
необычность картины ремонта на краю огромного разрушения умилили
Зиленчика - "смотри-ка, нашли время, силы, значит, все восстановим,
все еще будет..." - он даже всплакнул, отойдя в укромный уголок...
Дверь вставили в проем, починили, для крепости набили красивую
планку, лакированную, и зачем-то привинтили две прочные стальные
петли, хотя ученый не просил об этом и довольствовался врезным
замком.
- Во-вторых, вызывал Глеб.
И не только подал руку, правда, не глядя, но и простил, заверил, что
ничего случайного и непредвиденного не планируется. Кончилось
непрерывное ожидание погрома, как наивный Зиленчик называл
выселение, можно спокойно посидеть, почитать, подумать...
11
Марк ушел и нескоро узнал продолжение истории. А было так.
Зиленчик в своей каморке ликовал, наконец, прекратились его страхи.
Он решил отметить событие. Постелил на стол салфетку, заварил в
крошечном чайничке крепкого свежего чаю, обычно он довольствовался
испитым до розовой бледности, достал из тумбочки хлеб, любимое сало
- правоверным он не был, ведь ученый, черт возьми! - и баночку
тщательно охраняемого меда, он прятал его в самую глубину, чтобы
наглые молодые люди не позаимствовали, пока он выбегал в туалет.
Подготовив все к трапезе, он спокойно отправился в теплую светлую
кабинку, не спеша пообщался с любимой книгой, вымыл руки, высушил
под заграничной сушилкой - включается от приближения руки, опять
наука! - и спокойно шел к себе, предвкушая и сало, и мед, и горячий
крепкий чай.
Книги он увидел издалека - лежали у входа аккуратными стопками. В
стену успели вбить гвоздь и на плечиках еще качалась - только
закончили - его одежда: синий халатик, когда-то давали теоретикам,
он сберег, его парадный пиджачок, он надевал его на защиты и прочие
сборища, где почти незримо присутствовал... единственный платок,
многократно согнутый, торчал из грудного кармашка, ярким пятном на
темно-сером мышином фоне. Тут же стояла его личная табуретка -
узнали, что сам купил! - на ней постелена салфетка и стоял горячий
чайничек с заваркой, рядом аккуратно сложены ломтики хлеба, сала,
все, что было приготовлено у него... а вот меда стало явно меньше...
На двери висел большой навесной замок, блестящий от свежей смазки.
Новые петли оказались весьма кстати. Сделано быстро и добротно, не
подкопаешься.
Среди прочего хлама, тут же у двери, Зиленчик нашел веревку, опутал
ею табуретку, перевернул вверх ножками, так, что получилась
своеобразная корзина, сложил туда самые нужные книги, поставил
сверху чайничек, еду, приладил на спину, а концы веревок обмотал
вокруг себя. Потом, кряхтя, осторожно спустился на тропинку,
стараясь не показать свою нетренированность - знал, что наблюдают -
и двинулся в сторону ближайшей щели.
12
Наверное, хватит, всему есть предел. Но это было бы неправдой - не
так было! Он поскользнулся - ноги теоретика тонки и слабы,
профессиональный недостаток - и, беспомощно размахивая ручками,
грохнулся во весь свой небольшой рост. Веревка соскользнула с
короткой шеи не задержавшись на круглой голове, табуретка упала,
ударилась о каменный выступ, одна из ножек отломилась - он ее
когда-то клеил-чинил и горестно отметил - подвела... выпали книги,
разбился чайник, вылилась свежая заварка, разлетелись ломтики сала,
хлеба, баночка с медом плюхнулась в темную воду и моментально
исчезла...
Он не стал подбирать даже книги - заплакал и пошел, странно
размахивая руками, к щели... не оглядываясь, не рассчитывая
вернуться туда, где на тонких плечиках, чуть покачиваясь, ждал его
потертый парадный пиджачок.
13
Ну, вот, ребята, веселитесь, вы получили, наконец, эту малость - его
конуру. Но своего не добились, не-е-т - он не умер, не сошел с ума,
в этих людях есть своя неприметная сила, вам ее не понять. Он
переродился, стал другим человеком. Или стал собой, скинул с себя
всю шелуху?.. Перестал бояться. Может, не получилось бы, не будь
того первого потрясения, вызванного корчеванием прибора?.. В конце
концов, не так уж важно, какой силой нас расшевелит, раскачает жизнь
- у одних страх, у других восторг, у третьего зубная боль... дело
случая. Зиленчик стал другим, в Институт не вернулся, даже не зашел
домой - а пошел, пошел на юг, прошел благополучно всю нечерноземную
пустынную область, и кое-как заселенный чернозем... Он шел по
дорогам Кавказа, не сгибаясь под пулями... Его не оставили без крова
и еды - люди везде еще есть!.. Кто-то говорил, задержали его на
Иранской границе - не верьте, неправда, он благополучно проник в
Иран. От его одежды мало что осталось, но там было тепло, и жители,
принимая его за паломника, кормили и жалели...
И пришел момент, он ступил на землю предков, здесь теряются его
следы. Кто говорил, что промелькнул он на каком-то симпозиуме, в
пиджаке и при галстуке!.. другие слышали, что он бросил науку,
занялся выращиванием фруктов, третьи сообщали, что стал врачом, и
счастлив, что помогает людям... Лучше сказать - не знаю.
Последние, кто слышал его голос, были те молодые люди, которые,
притаившись, наблюдали за отступлением старика с табуреткой за
спиной, видели его падение, и слабость. Одному показалось, что
Зиленчик говорил -"мой живот, мой живот...", другой утверждал, что
старик спрашивал - "как живете?.." В конце концов, решили, что
никаких слов не было.

Глава третья

1
Марк понемногу украшает свою комнату, наполняет святыми для него
вещами. Но как все долго! Восьмерка часов давно перевернута, песок
ссыпается... Безостановочность времени всегда ужасала его. В
детстве, он помнил, удаляли полип из горла: посадили, прикрутили
кисти к стулу, тяжелый мужик в брезентовом фартуке отвернулся и...
Уже! Ни секунды на уговоры, обдумывание, собирание сил - быстро и в
то же время плавно берет с подносика нечто, напоминающее клещи,
подносит неумолимым движением к разинутому до боли рту, так же
неуловимо быстро внедряется, зацепил, зажал, хруст... и растеклась
обжигающая боль. И безразлично бросает в эмалированный тазик-почку,
не удосужившись даже разглядеть, бесценный окровавленный кусочек
его, Марка, тела... Жизнь отсчитывает секунды по своему метроному, а
человек, со своими желаниями и причудами, одни мгновения холит и
ценит, к другим равнодушен, третьих боится и избегает...
То, что он смутно чувствует, становится горькой очевидностью с
возрастом, когда глядишь сверху на многолетние провалы и редкие
подъемы - ужасаешься потерянному времени... и постепенно начинаешь
понимать: жизнь не полет над горной грядой, с ее красотами, маками
да тюльпанами; такая судьба мало кому достается - мы пробиваемся
через глубокие лощины, спады, буреломы, подвалы...
- Почему бы вам не заглянуть к Фаине? - спросил Штейн, бросив
мимолетный взгляд на столы, стулья и подоконники, где было
выставлено все, чем юноша гордился. - Она, конечно... - он помолчал,
- но химик непревзойденный, и многое вам подскажет... если захочет.

2
Марк и сам собирался, преодолевая робость перед важной дамой. Как-то
они задержались в семинарской, нашлась тема, потом вышли в
полутемный коридор. Сигнальные огоньки раскачивались от сквозняка -
провал недочинили, оттуда дуло. Она в тяжелом шумящем платье с
открытой грудью, монумент, и рядом он, робко взирающий на чудо
природы.
- Убедили, вы мальчик бойкий, но... - она говорит ему, и тяжелой
рукой берет за плечевую кость, - не понимаете еще, не выросли...
Ей лет сорок, она ему казалась старухой, и вдруг он видит - кожа на
груди гладка, наверное, шелковиста, черные глаза сияют на смуглом
лице, губы не вызывают сомнений... Он был крайне взыскателен именно
к губам, векам, форме ноздрей, раковине уха, эти органы казались ему
самыми откровенными; взглянув, он мгновенно чувствовал расположение
или отталкивание, к другим дамским особенностям он быстро привыкал.
Губы у нее, действительно, хороши - полные, я бы сказал, мясистые,
но не отвислые. В ней поразительно много было сочного мяса,
упругого, но без той жесткости или дряблости, которые с годами...
Она вся, как... мясной снаряд, и даже внушительные выпуклости не
могли помешать этому ощущению обтекаемости. Спусти ее с горы, как
советовал поступать великий скульптор, правда, со статуями, ничего
бы у нее не поломалось, не оторвалось, так бы и шмякнулась, цела и
невредима...
- Ну-у, ты даешь... - он тут же отругал себя за людоедский вздор, -
как могло только в голову прийти?!
3
Приходило, что поделаешь. Ради научной объективности, которую он так
обожает, я должен и это не упустить из виду. Он всегда себя
подозревал - "сам закручиваешь пружину", иначе откуда берется то,