Вовсе там не одни цифры. И не в этом дело...
ком он нарочно распаляет себя, чтобы заглушить свой стыд. Чтобы по-
лучилось, будто не он, а Журка во всем виноват. Чтобы самому пове-
рить в это до конца.
химов читал. Она в тысячу раз дороже всякого зеркала... Да не день-
гами дороже!
А мне?.. О себе только думать привык! Живем как в сарае, а ты как...
как пес: лег на эти книги брюхом и рычишь!
сейчас они с папой вдвоем жарили картошку и болтали о чем-ни будь
веселом и пустяковом. Он даже чуть не сказал об этом, но было беспо-
лезно. Отец стоял какой-то встрепанный. Чужой. На широких побледнев-
ших скулах выступили чер ные точки. Это были крупинки пороха: в
детстве у отца взорвалась самодельная ракета, и порошинки навсегда
въелись в кожу...
Из-за одной за плесневелой книжонки поднял крик!
чишь... Я ведь спрашивал, а ты сказал "не брал"!
бы ты поднял визг! Тебе что! На все наплевать! Мать в больнице, де-
нег ни гроша, а ты... Вырастили детку! Двенадцати годов нет, а уже
такой собственник! Куркуль...
не говорил ничего подобного. Просто в голову не могло прийти такое.
И сейчас ему показалось, что эти слова что-то раскололи в его жизни.
И в жизни отца...
ни словечка.
Словно Журка скользнул с одной волны и его подняла другая. Потому
что никуда не денешься - был магазин, была та минута, когда он, Жур-
ка, убито смотрел на затоптанный пол с зеленым фантиком, а все смот-
рели на него...
мое. Опять ударила неслышная молния.
ния. Только черные точки стали еще заметнее на побелевших скулах. И
так было, кажется, долго. Вдруг отец сказал с яростным удивлением:-
глаза. Но ничего не случилось.
тыми губами и мерил сына медленным взглядом. У него были глаза с ог-
ромными - не черными, а какими-то красноватыми, похожими на темные
вишни зрачками. Как ни странно, в этих зрачках мелькнула радость. И
Журка чуткими, натянутыми почти до разрыва нервами тут же уловил
причину этой радости. Отец теперь мог считать себя правым во всем!
Подумаешь, какая-то книжка! Стоит ли о ней помнить, когда сын посмел
сказать такое!
Ровным голосом отец произнес:
ладно, ты не очень виноват, виновато домашнее воспитаньице. Это еще
не поздно поправить.
нул штору. Ослабевший и отчаявшийся Журка следил за ним, не двига-
ясь. Отец встал посреди комнаты, при поднял на животе свитер и дело-
вито потянул из брючных петель пояс.
тен из разноцветных проводков. Красный проводок на самом конце лоп-
нул и шевелился как живой. "Будто жало " ,- механически подумал Жур-
ка. И вдруг ахнул про себя: понял, что это, кажется, по правде.
постараться убежать, если даже просто крикнуть "не надо", значит,
показать, будто он поверил. Поверил, что это в самом деле может слу-
читься с ним, с Журкой. А поверить в такой ужас было невозможно,
лучше смерть.
ется, и иди сюда.
ртом и проговорил:
предупредил отец.
Часто дыша, начал рвать на нем пуговицы школьной формы...
ногами. Закричал:
него были быстрые и стальные.
Я в окно!.. Не смей! ..
черным ртом, бьющегося так, что ноги превратились в размазанную по
воздуху полосу. Было уже все равно, и Журка заорал:
жесткую обшивку тахты. Отец швырнул его, сжал в кулаке его тонкие
запястья и этим же кулаком уперся ему в поясницу. Словно поставили
на Журку заостренный снизу телеграфный столб.
тут же ощутил невыносимо режущий удар. Он отчаянно вскрикнул. Зажму-
рился, ожидая следующего удара - и в тот же миг понял, что кричать
нельзя. И новую боль встретил молча.
Нельзя, нельзя, нельзя! Конечно, отец сильнее: он может скрутить,
ском кать Журку, может исхлестать. А пусть попробует выжать хоть
слабенький стон! Ну?! Домашнее воспитание? Не можешь, зверюга!
боли нахлестывали одна за другой, и он сам поражался, как может мол-
ча выносить эту боль. Но знал, что будет молчать, пока помнит себя.
И когда стало совсем выше сил, подумал: "Хоть бы потерять созна-
ние..."
немножко откатит, отпустит его. Потом вскочил...
подошел к двери и грянул по ней ногой - чтобы вьгрваться, крикнуть
отцу, как он его ненавидит, расколотить ненавистное зеркало и раз-
нести все вокруг!
размахнулся ногой... И вдруг подумал: "К чему это?"
те с отцом? Вдвоем?
Пусть попробует войти, если вздумает! Потом он, морщась от боли,
влез на подоконник и стал отдирать полосы лейкопластыря, которыми
мама уже закупорила окно на зиму. Отодрал, бросил на пол и тут заме-
тил в углу притихшего, видимо, перепуганного Федота.
плача, наклонился над Федотом. Это было здесь единственное родное
существо. И оставлять его Журка не имел права.
копластыря шпагат и привязал его к ручке портфеля - как ремень по-
ходной сумки. В эту "вьючную суму" он посадил Федота. Кот не сопро-
тивлялся.
фель через плечо. Потом отворил окно, достал из-за шкафа специальную
длинную палку с крючком, подтянул ею с тополя веревку. Взял веревку
в зубы и выбрался через подоконник на карниз.
Журку, и он сразу понял, как холодно будет без плотной осенней курт-
ки и без шапки. Но наплевать!
стал. Лишняя возня - лишняя боль. Он примерился для прыжка. Прыгать
с Федотом на боку будет труднее... Ладно, он все равно прыгнет! Не в
этом дело...
своего, родного. И не просто уходит, а как беглец. И не знает ниско-
лечко, какая дальше у него будет жизнь. Еле стоит на такой высоте, в
Каменистый Артем
Суворов Виктор
Орлов Алекс
Маккарти Кормак
Шилова Юлия
Быков Василий