привносит в их непостоянство некое романтическое оправдание, и потому многие
сентиментальные дамы способны даже умиляться над их упорной полигамностью.
трогательного: мужчина не проецирует на женщин никакого своего субъективного
идеала; поэтому его занимает все и ничто не может разочаровать. Именно эта
неспособность быть разочарованным и несет в себе нечто предосудительное. В
представлении людей одержимость эпического бабника не знает искупления
(искупления разочарованием).
женщин, никто даже не замечает, что он сменяет любовниц; друзья постоянно
ставят его в затруднительное положение тем, что не могут различить его
подруг и все время называют их одним и тем же именем.
познанием все больше отдаляются от банальной женской красоты, коей быстро
пресыщаются, и неотвратимо кончают как собиратели диковин. Они знают за
собой этот грех, немного стыдятся его и, дабы не смущать друзей, не
показываются с любовницами на людях.
пригласила к себе новая заказчица. Ее причудливость привлекла его тотчас,
как только он увидел ее в открытой двери квартиры, но причудливость эта была
деликатной, неброской, ограниченной рамками приятной банальности
(увлеченность Томаша диковинами не имела ничего общего с увлеченностью
Феллини монстрами). Женщина была чрезвычайно высокой, заметно выше его, и
лицо ее с тонким и очень длинным носом было до такой степени необычным, что
ее нельзя было назвать красивой (никто с этим не согласился бы!), хотя и
некрасивой (во всяком случае, в глазах Томаша) она не была. В брюках и белой
блузе она производила впечатление удивительного сочетания нежного мальчика,
жирафа и аиста.
лишенным и проблеска умной иронии.
он спросил: - Куда можно налить воды?
перед ванной, умывальником и унитазом лежали маленькие розовые коврики.
потому все, что она говорила, казалось исполненным тайного смысла или
иронии.
Можете в ней делать все что угодно.
мытье окон было просто его прихотью, не имевшей к ней никакого отношения.
двумя придвинутыми вплотную кроватями и картиной, изображавшей осенний
пейзаж с березами и заходящим солнцем.
- сказала она.
аиста.
мне предложили вас. Сказали, что вы известный хирург, которого выгнали из
больницы. Меня, конечно, это заинтересовало.
слови. были обращены исключительно к ним одним. А поскольку главной темой
разговора сразу стали он и она, не было ничего естественнее, как дополнить
слова прикосновениями: Томаш, говоря о ее щурящихся глазах, не преминул
погладить ее. А она принялась каждый его жест повторять своим жестом и
делала это не полуосознанно, а скорее с какой-то нарочитой
последовательностью, словно играла в игру "что сделаете вы мне, то и я
сделаю вам". Так они сидели друг против друга, и руки одного касались тела
другого.
Ему трудно было определить, насколько серьезно это сопротивление, но в любом
случае прошло уже достаточно времени - через десять минут ему полагалось
быть у следующего клиента.
сделал, - возразил он.
невинным голосом: - Мне придется снова попросить вас зайти и докончить то,
что по моей вине вы не смогли даже начать.
словно просила его о какой-то услуге: - Прошу вас, дайте мне. - А потом
добавила, щуря глаза: - Плачу же не я, а мой муж. И платят не вам, а
государственному предприятию. Эта сделка нас вовсе не касается.
его и в воспоминаниях о ней: сочетание кокетства с неловкостью; откровенное
сексуальное влечение, сопровождаемое иронической улыбкой; вульгарная
ординарность квартиры и неординарность ее хозяйки. Какой она будет, когда
они займутся любовью? Но как ни пытался он вообразить себе это, ничего не
получалось. Несколько дней он ни о чем другом и думать не мог.
ждали на столе. Однако сейчас все шло очень быстро. Вскоре они стояли друг
против друга в спальне (на картине с березами заходило солнце) и целовались.
Он сказал ей свое обычное "разденьтесь!", но она, вместо того чтобы
подчиниться, попросила его: "Нет, сначала вы!"
стала расстегивать ему брюки. Он еще раз, другой приказал ей (с комическим
неуспехом) "разденьтесь", однако ему ничего не оставалось, как пойти на
компромисс: следуя правилам игры, которые она в прошлый раз ему навязала
("что сделаете вы мне, то и я сделаю вам"), она сняла с него брюки, а он с
нее - юбку, затем она сняла с него рубашку, а он с нее - блузку, и так до
тех пор, пока они не оказались друг перед другом совсем голыми. Его рука
была на ее влажном межножье, а затем он продвинул пальцы дальше, к заднему
проходу, к месту, которое особенно любил на теле всех женщин. У этой дамы он
был необычайно выпуклым, упорно вызывая представление о долгом
пищеварительном тракте, что кончался здесь, слегка выпирая. Ощупывая этот
крепкий, здоровый кружок, этот самый прекрасный из всех перстней на свете,
на медицинском языке именуемый "сфинктер", он неожиданно почувствовал и ее
пальцы на своем собственном теле, в том же месте. Она повторяла все его
движения с точностью зеркала.
число заметно увеличилось), и все-таки с ним никогда не случалось, чтобы
перед ним стояла женщина, выше его ростом, щурясь смотрела на него и
ощупывала его анус. Дабы преодолеть смущение, он резко толкнул ее на
кровать.
фигура стала падать навзничь, лицо, покрытое алыми пятнами, выражало испуг
человека, потерявшего равновесие. Стоя перед ней, он подхватил ее под колени
и поднял чуть раздвинутые ноги вверх - они вдруг стали походить на воздетые
руки солдата, сдающегося в страхе перед нацеленным на него оружием.
необыкновенно распалили Томаша. Они любили друг друга очень долго. При этом
он неотрывно глядел в ее лицо, покрытое алыми пятнами, и искал в нем
испуганное выражение женщины, которой подставили ногу, и она падает, это
неподражаемое выражение, что минутой раньше вогнало ему в голову кровь
возбуждения.
объясняя, где мыло, где губка и как пустить горячую воду. Ему было странно,
почему она так подробно растолковывает ему вещи столь простые. В конце
концов он сказал, что все понимает, и намекнул, что хочет остаться в ванной
один.
туалете?"
Акунин Борис
Афанасьев Роман
Сертаков Виталий
Шидловский Дмитрий
Майер Стефани
Прозоров Александр