чив властвовать над морем, и лодкой, и ветром, и вот Руфь сидит подле
него, и на плече он ощущает милую ему тяжесть.
озарил лодку, Руфь отстранилась от Мартина. И в тот же миг почувствова-
ла, что и он отстраняется. Бессознательно оба постарались, чтобы те трое
ничего не заметили. Без слов оба ощутили всю сокровенность случившегося.
И Руфь сидела поодаль от него, щеки ее горели, теперь-то она осознала,
что произошло. Она виновата в чем-то таком, что хотела бы скрыть и от
братьев, и от Одни. Отчего же она так поступила? Никогда еще она не де-
лала ничего подобного, а ведь и прежде не раз лунными ночами каталась на
лодке с молодыми людьми. Никогда ей ничего такого не хотелось. Ее охва-
тил стыд, ошеломила загадочность пробуждающегося в ней женского начала.
Украдкой она глянула на Мартина - он был сейчас занят лодкой, менял курс
- и готова была возненавидеть его, ведь это из-за него, она повела себя
так постыдно, так нескромно. Подумать только, из-за него! Наверно, мама
была права, они слишком часто видятся. Никогда больше такого не случит-
ся, решила она, и видеться они впредь будут реже. Несуразная мысль приш-
ла ей в голову - при первой же встрече наедине объяснить, солгать, упо-
мянуть мимоходом, будто перед тем, как взошла луна, ей чуть не стало
дурно. И сразу вспомнилось, как они отстранились друг от друга, едва по-
явилась разоблачительница-луна, и Руфь поняла, он догадается, что она
лжет.
ной непонятной незнакомке, которая вытеснила ее прежнюю, - это новое,
донельзя своенравное существо не желало разбираться в своих мыслях и
чувствах, отказывалось заглянуть в будущее, подумать о себе и о том, ку-
да же ее несет течением. Захватывающая тайна лихорадила ее, то пугала,
то чаровала, и неизменно приводила в недоумение. Лишь одно она знала
твердо, и это обеспечивало ей безопасность. Она не позволит, чтобы Мар-
тин заговорил о своей любви. Лишь бы, не допустить признания, и все
обойдется. Через считанные дни он уйдет в море. И даже если он загово-
рит, все обойдется. Как может быть иначе, ведь она не любит его. Разуме-
ется, для него это будут мучительные полчаса, и полчаса неловкости для
нее - ведь впервые ей сделают предложение. При этой мысли она трепетала
от радости. Она настоящая женщина - есть мужчина, который вот-вот попро-
сит ее руки. То был немалый соблазн для ее женской сути. Самая основа ее
жизни, всего того, что делало Руфь Руфью, дрожала, как струна. Мысль эта
билась в мозгу, словно притянутый пламенем мотылек. Дошло до того, что
Руфь уже представляла, как Мартин делает ей предложение, сама подыскива-
ла для него слова и тут же репетировала свой отказ, смягчала его добро-
той и призывала Мартина перенести это как подобает истинному благородно-
му мужчине. И ему необходимо отказаться от курения. Непременно надо его
убедить. Но нет, нельзя допускать, чтобы он заговорил. Его можно остано-
вить, и это она обещала маме. Ее обдало жаром, щеки горели, с сожалением
рассталась она с картиной, которую так живо вообразила. Первое предложе-
ние подождет более подходящего времени более приемлемого поклонника.
чуткой тишины уходящего лета, день калифорнийского бабьего лета, когда
солнце подернуто дымкой и от легких дуновений блуждающего ветерка даже
не всколыхнется дремотный воздух. Легчайшая лиловая мгла, не туман, но
марево, сотканное из цветных паутинок, пряталось в укромных уголках меж
холмами. И на холмах клубом дыма лежал Сан-Франциско. Разделяющий их за-
лив матово отсвечивал, словно расплавленный металл, на нем замерли или
неспешно дрейфовали с ленивым приливом парусники. Далекая Тамальпайс,
едва видная за серебристой дымкой, громадой вздымалась у Золотых ворот,
под склоняющимся к западу солнцем пролив казался дорогой из тусклого зо-
лота. А дальше, смутный, необъятный, раскинулся Тихий океан, и над ним,
у горизонта, беспорядочно громоздились облака и двигались к суше пред-
вестьем неистового дыхания зимы.
холмах, все щедрее разливало багрянец по долинам, ткало себе дымчатый
саван из угасающего могущества и насытившегося буйства и умирало в спо-
койном довольстве оттого, что прожило жизнь и жизнь эта была хороша.
Среди холмов, на любимом своем пригорке Мартин и Руфь сидели рядом,
склонясь над книгой, и он читал вслух любовные сонеты женщины, которая
любила Браунинга, как любили мало кого из мужчин.
ной красоты. Золотая летняя пора умирала как жила, прекрасная, нераска-
янная, сладострастная, а воздух был густо настоян на памятных восторгах
и довольстве. И настой этот опьянял их обоих мечтами, истомой, размывал
решимость и волю, и за смутной дымкой, за багряными туманами уже не раз-
личить было строгие лики нравственных устоев и здравого смысла. Размяг-
ченного, растроганного Мартина опять и опять обдавало жаром. Головы их
были совсем рядом, и, стоило блуждающему ветерку шевельнуть ее волосы и
они касались лица Мартина. страницы плыли у него перед глазами.
Руфь в какую-то минуту, когда он сбился и перепутал строчки.
лил:
не будем больше читать. День так хорош.
на горизонте, собирается шторм.
дремотно смотрели на дремлющий залив, смотрели - и не видели. Руфь иско-
са глянула на шею Мартина. И не склонилась к нему, нет. Ее повлекла ка-
кая-то сила ей неподвластная, сильнее земного тяготения, неодолимая, как
судьба. Лишь какой-нибудь дюйм разделял их - и вот уже не разделяет.
Плечо ее коснулось его плеча легко, точно мотылек цветка, и так же легко
он ответил на ее прикосновенье. Она почувствовала, как плечо его пода-
лось к ней и весь он затрепетал. Сейчас бы ей отодвинуться. Но ничто уже
не зависело от нее. Она не владела своей волей - в сладостном безумии,
что охватило ее, о воле, о самообладании уже не думалось.
восторге она ждала, прислушивалась к этому медленному движению. Ждала,
сама не зная чего - она тяжело дышала, губы горели, пересохли, сердце
неистово колотилось, ее пронизывало лихорадочное предвкушенье. Рука Мар-
тина поднялась выше, он притянул Руфь к себе, притянул медленно, нежно.
Она уже не в силах была ждать. Устало вздохнула и вдруг неожиданно для
себя порывисто прижалась головой к груди Мартина. Он тотчас наклонил го-
лову, и Руфь потянулась губами к его губам.
способна была подумать. Какой стыд, если это не любовь. Да нет, конечно
же, любовь. И она еще крепче прижалась к нему, прильнула всем телом. И
почти сразу чуть высвободилась из его объятий, порывисто, ликующе обвила
руками загорелую шею. Острая сладкая боль пронзила ее, боль любви, уто-
ленного желания; глухо застонав, она разжала руки, и почти в обмороке
сникла в объятиях Мартина.
слова. Дважды Мартин наклонялся и целовал ее, и оба раза она робко отве-
чала поцелуем и счастливо приникала к нему всем телом. Она льнула к не-
му, не в силах оторваться, а он бережно, легко поддерживал ее и невидя-
щими глазами смотрел на смутные очертания огромного города по ту сторону
залива. В кои-то веки никакие образы не теснились у него в мозгу. Только
пульсировали краски и огни, и отблески, жаркие, как этот день, жаркие,
как его любовь. Он наклонился к Руфи. Она нарушила молчание.
до безумия, и чем дальше, тем отчаянней любил. А сейчас люблю безумно,
как никогда, Руфь, милая. Я просто помешался, голова кругом идет от ра-
дости.
У меня этого и в мыслях не было, пока я вот сейчас... пока я не поцело-
вал тебя.
ла сказать, я почти с самого начала знала, что ты любишь меня.
глаза излучали тепло, трепетное волнение и нежность, легкий румянец
проступил и остался на щеках. - Я и не думала об этом до той минуты,
когда... когда ты обнял меня. И до той минуты вовсе не думала, что могу
выйти за тебя замуж, Мартин. Как ты сумел меня околдовать?
так люблю, можно бы и каменное сердце растопить, не то что живое женское
сердце, а у тебя сердце живой женщины.
должала, потупясь: - Понимаешь, я совсем ничего не знала о любви.
ли он жадничает, и лишь чуть напряглась рука. Но тут же он почувствовал,
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Круз Андрей
Глуховский Дмитрий
Муркок Майкл
Рыбаков Вячеслав