Чтение 33–й страницы книги ~Шутуны~

посмотреть на отца; но куро-трупа нигде не было, ни в здании, ни в
окрестности. Не помог и розыск милиции. В крике Алешенька метался по Москве,
от одного священника к другому, от одного приятеля к третьему. Наконец,
узнав, что "падовские" осели в своем старом гнезде, расположенном в двадцати
километрах от Москвы, Алеша ринулся туда, ожидая от Падова и Анны услышать
что-нибудь об отце.

Гнездо Падовских приютилось на отшибе одного селения, около довольно
безлюдной дороги; оно представляло собой одноэтажный домик, скрюченный и
покосившийся, прикрытый не то травкой, не то кустами. В доме была всего одна
большая комната, но рядом различные закутки; одно окно было сбито набекрень,
второе почему-то заколочено.

Христофоров прямо-таки влетел в дом; в комнате было темно, две свечи
освещали сидевших на полу людей; то были Падов, Ремин, Анна, Игорек и еще
двое, Сашенька и Вадимушка, совсем юные, из новичков, которых Падов привез,
чтобы воспитать молодую поросль. Их еще почти детские розовые мордочки млели
от радости в мрачном полусвете свечей. Кажется, только что кто-то выл.
Вместе с тем доносились слова знаменитой шизоидной песни:

" ...И увидев себя на портрете, мой козел подхватил трипперок...".

Христофоров с хода, неожиданно закричал:

- Отца, отца потерял! Папу!!

- Куро-трупа? - сонно проговорил Падов.

- Не куро-трупа, отца! - взвизгнул Алешенька, надвигаясь на стену.

- Да ты успокойся, расскажи, - пробормотал Ремин.

- Господь вон тоже своего Отца Небесного, потерял; на время; но потом же,
говорят, нашел, - не удержавшись, вставила Анна.

Через несколько минут, каким-то странным, непонятным образом разговор о
потери куро-трупа перескочил на Бога.

- Не приемлю, не приемлю! - визжал Падов, - я хочу быть Творцом самого
себя, а не сотворенным; если Творец есть, то я хочу уничтожить эту
зависимость, а не тупо выть по этому поводу от восторга.

Из угла поднялась Анна; ее лицо горело.

- Наша тварность может быть иллюзией; по существу это вера; решительно
утверждать можно только то, что мы как будто не знаем откуда появились;
поэтому мы имеем право, такое же как и вы, верующие в Творца, верить в то -
ибо это для нас предпочтительней - что мы произошли из самих себя и не
обязаны жизнью никому, кроме себя. Все в "я" и для "я"!

Но Христофоров уже затопал ногами:

- Ничего не хочу слышать, верните мне моего отца! Он, как тень, метался
по комнате из угла в угол, расшвыривая какие-то тряпки, лежащие на полу;
Сашенька и Вадимушка, разинув рты, как два галчонка, с любопытством смотрели
на него.

- Это вы довели моего отца до сумасшествия! - кричал Христофоров. - До
вас он был тихий и верующий; вы сделали его идиотом...

Каковы наши-то христиане, - хихикал, корчась от утробного восторга,
Падов. - Сразу за рационализм схватился... Сумасшедший... Больной...
Медицина... Где врачи?!! - передразнивал он. - А невдомек, что никакие врачи
тут не при деле...

- Вот в том-то и гвоздь, - подхватил Ремин, - что это псевдо-христианство
слишком рационально для нашего сознания; в конце концов оно просто
недостаточно абсурдно для нас...

- Ничего не хочу слышать! - вопил Христофоров. - Вы обернули моего отца в
идиота...

- Если конечно идиотом называть каждого, кто находится не в этом мире, -
пискнул в ответ Игорек.

Наконец, Христофорова уняли. Под конец он разрыдался. "Простите меня", -
нелепо пробормотал он.

- Ну ты же видишь, Алеша, что мы не при чем, - растрогалась Анна, - кто
знает, что может с каждым из нас произойти...

- Но все-таки мы верим в наше "я", в его бессмертие и победу над миром, -
вдруг загорелся, вмешавшись, Ремин. - Больше не во что верить, а тем более
любить.

- Что с вами произошло? - вдруг, словно очнувшись от своего горя,
проговорил Христофоров. - Вы никак стали Глубевцами?!..

Он был прав наполовину.

События развивались так, что покинув Лебединое, Ремин ринулся искать
встречи с глубевцами и в конце концов нашел тех, кого искал. Он провел в их
обществе несколько дней и поехал от них в Падовское гнездо - куда уже
прибыла (после истории с Извицким) радостно встреченная Анна -
преображенный, взъерошенный, охваченный каким-то приступом веры в религию Я.
Здесь он заразил всех своим упоением: вероятно все ждали этого взрыва или
просто в душе накопилось слишком много любви к "я" и жажды его вечности и
бессмертия. Даже Падов - по мере сил и возможностей - утихомиривал свои
негативные силы...

Поэтому Христофоров попал в самую точку; при упоминании о религии Я и
Анна, и Падов, и Ремин, и даже Игорек взвыли; юные - Сашенька и Вадимушка -
сидящие бок о бок, насторожились.

Ремин, шатаясь, отошел в сторону, к окну. Искаженный свет выделил его
белое лицо; казалось, что-то ворочалось по углам; но старые бутылки из-под
водки, нелепое тряпье на полу были безжизненны.

- Наше "я" - единственная реальность и высшая ценность, - заговорил
Ремин, - надо не только верить в его бессмертие и в его абсолютность; не
только любить свое "я" бесконечной духовной любовью; надо попытаться
реализовать это высшее Я при жизни, жить им; испытывать от этого
наслаждение; перевернуть все на сто восемьдесят градусов; и тогда мир
превратится в стадо теней; все, что есть в нас тварного, зависимого,
исчезнет; а Бог - это понятие имеет смысл только, если оно не отделено от
"я"... - Ремин захлебывался. - Жить в "я", жить новой духовностью...

Было такое чувство, будто все метались в самих себе и к себе; руки Анны
словно тянулись ввысь; казалось, воздух дрожал от тайных желаний и всплеска
спасения; один Христофоров угрюмо молчал.

Анна, мельком взглянув на него, вдруг почувствовала ощущение какого-то
органического превосходства; не удержавшись, чуть согнувшись, так что по
всему телу прошло это ощущение превосходства, его дрожь, она подсела и с
умилением погладила руку Христофорова; ему показалось, что где-то сзади
него, в углу, запричитала помойная крыса.

- Одна деталь, Алешенька, одна деталь, - прошипела Анна, погрузив
Христофорова в свои глаза. - Я хочу сказать об усладе солипсизма. Причем,
это особенный необычный солипсизм... Так вот, Алешенька, - погладила она
Христофорова, - тебе никогда не познать, понимаешь... никогда, какое
наслаждение считать себя не просто центром мира, но и единственно
существующим... А всего остального - нет... Тень... И даже не тень, ...А как
бы нет... Какая это радость, какое самоутверждение... Никакая гениальность,
никакое посвящение с этим не сравнится... Подумай только, вживись, столкнись
с этим фактом - ничего нет, кроме меня, - ноздри Анны как-то даже чувственно
задрожали от наслаждения.

Христофорова передернуло от отвращения. - Какой это восторг, какая тайна,
какое объятие!.. Чувство исчезнования мира пред солнцем "я"!!... Ничего нет,
кроме меня!.. Это надо ощутить во всей полноте, каждой клеточкой, каждой
минутой существования; жить и дрожать этим... А "абсурд", чем абсурднее, тем
истиннее...

ведь "я" над всем, и ему плевать... Тьфу - миру, все в "я"...

Падов затрясся от восторга; в пыли и тенях этой странной, огромной
комнаты он пополз к Анне и Христофорову.

- Солипсизьм - слово-то какое, - утробно захихикал Падов. - Правда,
Аннуля, в самом этом слове есть что-то склизкое, тайное, извивное... Даже
сексуальное.

Анна захохотала.

- Представляю себе: два солипсиста в постельке, он и она, - Аннуля
подмигнула Падову. - А недурственно: любовь между двумя солипсульками.

Падов завопил, протянув к ней руки: "Родная!" Он, так и причмокивая,
просюсюкал это извивно-сексуальное слово: "Солипсулька!" В этот момент
Христофоров вскочил с места. Больше он не мог терпеть. Картина целующихся
солипсистов стояла в его глазах, как кошмар. Он даже забыл, что любил
когда-то Анну, с него хватало и чисто трансцендентного ужаса. Оттолкнув
какую-то табуретку, Христофоров двинулся к выходу.

- А как же папенька!! - провыл ему вслед Падов.

Но Христофоров уже хлопнул дверью. Его встретили дождь, ветер и
прячущееся солнце.

Тем временем в комнате Падовского гнезда, накаленной от обнажившихся душ,
продолжалась мистерия веры в "я".

Но старые, темные силы противостояния и ухода вдруг снова оживились в
Падове.

- Господа! - произнес он. - Хорошо, вы стремитесь к бессмертному вечному
Я, которое в вас самих. В человеке есть разные "я". Все дело в том, к какому
"я" вы стремитесь!.. Есть своего рода Я на уровне Брахмана, Бога в самом
себе, Абсолюта; есть Я на уровне богов; есть наконец, псевдо-я, эго, иллюзия
Я, есть и другое... Допустим-допустим, я не спорю, вы найдете может быть,
скажем в пределах индуизма правильный путь к высшему Я, путь к Богу, который
внутри вас, и который неотличим даже от Брахмана, от Абсолюта; и это ваше
высшее Я, этот Бог, и окажется вашим подлинным, реальным Я; пропадет
ненавистное отчуждение Я от Бога, рухнет дуализм... Может быть, иное: вы
придете к этом вечному в пределах глубевской религии Я, которая еще более
радикальна, чем индуизм, и которая идет несколько другими путями... Может
быть... Но вот что: если я захочу послать все в Бездну: и это я, и
абсолютную реальность, и Нирвану, и Бога, и даже Бога, который во мне и
который есть мое же высшее Я... Если я все это захочу отвергнуть! Что вы на
это скажете!? Конечно это все прекрасно, и к тому же бессмертие,
человеческая тоска и надежда... Но я слышу зов какой-то бездны...

К тому же я извечный негативист, отрицатель... Наконец, другой момент: а
что если появление иного принципа? У окна захохотал Ремин.