когда простодушный сын степей дивился сталинской прозорливости: уй, дес-
кать, баяй, какой Николашка дурак был, - мой триста (3000, 30000) лоша-
дей держал - никакой налог не платил, сейчас один козлушка держал - Ста-
лин и этого записал.
уже отписала к себе его кузню с выкованным за тридцать лет боя по железу
токарным станком, и если бы не встречная русская смекалка деда, трястись
бы ему со всей оравой в скотском вагоне, а не по-царски, в подводе.
что казахи едят руками, что сидят на кошме, свернув ноги калачиком (ка-
ралькой), что справляют малую нужду сидя, что обивают сундуки цветной
жестью... впрочем, однажды и он не выдержал - отдал обить и наш сундук
(жестяные квадратики сияли такой беспорядочной шахматной радугой, что я
иногда подбирался к ним и лизал то один, то другой).
(я не могу ее вообразить, колонизаторскую избу моих хохлацких предков):
первый образец Казаха вваливается в горницу, а ковальчуковская Праматерь
баба Секлетея машет на него, будто на курицу, прикрывая величавым бюстом
горку поджаристых пирожков с капустой. "Аман с хаты!" - кричит она ему,
а "вин до пирожкив лизе". Я в стотысячный раз хохотал от радости - кто ж
не знает, что "аман" - это "здравствуй!" Но почему он "да пирожки вли-
зе"? - вылизывает их как-то по-особенному - это оставалось непременной,
как пар над борщом, сказочной дымкой древности.
сваленная в подводу (во все стороны торчат руки-ноги-головы), ползет от
станции к Степногорску в поисках лучшей доли (почему такое уныние в са-
мую гордую пору звонкой коллективизации, я не сопоставлял: "коллективи-
зация" хранилась в коридорах другой вселенной - человеческой, - в от-
дельном ящичке с праздничной алой этикеткой), а по всей степи валяются
казахи, казахи, казахи... "И здесь голод, поворачивай обратно". Но
кто-то, как голубь из ковчега, вылетел вперед и вернулся с хлебной кар-
точкой Каззолота в клюве. Панорама - казахи, раскинувшиеся до горизонта,
раскинув руки, - тоже принималась без удивления: так, стало быть, свет в
тот миг был устроен.
ноги каральками, на кошме за бешбармаком и враз сжирали по барану, после
чего, правда, для них возникали уже две возможности: 1) приняться за ка-
захскую борьбу "казакша куреш" (одна рука за плечо, другая за пояс),
шмякнуться оземь или о колено и лопнуть - взорваться, все кругом обрыз-
гав требухою; 2) по дороге домой распевать - после барана-то! - песни во
все горло (называй, что попалось на глаза - и вся песня: один палка, два
струна - вот вся музыка моя), пока лошадь не угодит ногой в яму, а там,
опять-таки, взорваться.
тите, рыгнешь, - не то что бабушка, даже мама укорит: "Ты что, жолдас?"
Жолдас - это товарищ. Друг, товарищ и брат.
лось. Я тоже из своего еврейского стеклянного домика не брошу камнем ни
в черножо..., ни в желтопу... Я тоже люблю казахов и Казахстан - люблю
как декорацию, мимо которой протекла моя юность. Я продолжал любить ка-
захов, даже когда они начали забывать свое место. Правда, для этого мне
пришлось навеки удалиться в Невоград. В ту пору я был до того силен,
умен, красив и удачлив, что от жизни мне требовалось одно - причудли-
вость (остальное я обеспечу себе сам). Казахи были колоритны и в чингис-
ханских треухах, и в пиджаках с депутатскими флажками - на каратауском
асфальте попадались уже и такие (в Степногорске их потолком была шляпа).
Они были достойны составлять мой фон, когда я с борта воздушного лайнера
сходил на каленую каратаускую землю, когда в ноздри (и насквозь - в го-
лову) ударяла полынь, в уши - обезумевшее, до небес стрекотанье на пос-
ледней отчаянной ноте - но не может же быть, чтобы это были скромные
кузнечики? - а в глаза - алое полотнище: "Каратаусцы! Сдадим государству
бл-бл-бл-бл (гирлянду нулей зараз не охватить) пудов зерна!" И чем неле-
пей, тем вернее... До чего интересно уродиться в таком мире!
причудливого колониального собора. Названный Казах новой формации был
уже не "моя твоя не понимай", - теперешний Казах - это был Начальник, ни
бельмеса не смыслящий. Тощий, он прозывался чабаном, жирный - баем.
Русский работал - бай бешбармачил. В больнице Иванов распарывал животы -
Молдабаев подписывал бумаги. А взялся раз за операцию, так распорол не с
того конца и запихал обратно как попало (русские так только чемоданы ук-
ладывают). На заводе инженер - Петров, слесарь - Сидоров, а ордена и
премии получает Абуталипов. В школе, в институте учит Потапов, а выгово-
ры дает и взятки берет Телемтаев. Выйдет к заочникам: нужны четыре ската
для "Волги", - те тут же скидываются (да кто-то на автобазе и работает),
откатывают скаты прямиком на квартиру и - за четыре колеса - все уносят
по четверке.
ности не долг, а право - на определенные поборы. Вот наш одиннадцатый
секретарь, хоть и самодур и лихоимец - но не приходит же открыто всем
семейством в столовую покушать на халяву, распечь да еще прихватить с
собой никелированный трилистник "соль, перец, горчица", - нет, у нас
сознание уже не то (наше сознание пускалось в ход, когда надо было Ста-
лина вывести из крепостного права или из Ивана Грозного).
сторож дядь Гена. "Нашли на кого опираться - на казахов", - брезгливо
брюзжал персональный пенсионер Василий Митрофанович. Идейные ратоборства
с Казахом восхитительной росписью ложились на колониальное барокко ново-
го мира, вырастающего стихийно, как коралловый риф. "Он мне говорит: ес-
ли бы не русские, у меня было бы три жены и триста кобыл. Триста вшей у
тебя было бы, а не триста кобыл! Без русских от трахомы все чесались,
рахиты..." - "Я слушал, слушал: казахи то, казахи се - и спрашиваю: ска-
жи, зародыш развивается по стадиям? Да, говорит, по стадиям. А если он
какую-то стадию пропустит, значит он будет недоразвитый? Да, говорит,
недоразвитый. Тогда смотри: казахи шагнули в социализм, минуя стадию ка-
питализма, - значит, кто они получаются?"
лялся на базар пропустить кисушечку кумыса. Это было единственное жидко-
ватое пятно в причудливом орнаменте моей восточной вселенной: кумыс с
каждым годом жижел и дорожал. Но если воспринимать чисто эстетически - и
эта деталь чудесно вписывалась в общий узор. Лишь когда я окончил уни-
верситет и был стремительно обращаем в еврея... Хотя нет, я далеко не
сразу постиг, что мир - это место, где живут, а не забавляются... Но
лучше по порядку. Впрочем, начало - приевшаяся, как слезная исповедь
благородного побирушки, стандартная история еврейского предательства:
одаренный еврейчик, круглый пятерочник, блестящая дипломная работа, пе-
реведенная впоследствии на три не наших языка, временная безработность,
накапливающаяся обида на Народ, которому он обязан своими круглыми пя-
терками... Неправда, на Народ я не обижался, когда все места кончались
как раз у меня под носом - я не считал Народом партийно-канцелярских
крыс (я обиделся на партию).
дениями по присутственным местам, а в свободное время разгружал арбу-
зы-дыни-персики и страдал исключительно от поноса. Но когда меня чудом
взяли в одно средственное местечко, я с ужасом обнаружил, что я чужак не
для каких-то мертвенных презренных канцелярий, а для самых настоящих,
живущих, жующих, теплокровных и простых людей. Это было еще одно чудо:
ведь я немедленно становился своим и среди салехардских бичей, и среди
мурманских рыбачков, и среди кашкадарьинских хлопкоробов. Но оказалось,
что даже они были недостаточно просты - в наш отдел никого бы из них не
пропустили. Не только еврейское всезнайство (и в самом деле нестерпи-
мое), но и ковальчуковское зубоскальство тоже сделалось бы подозри-
тельным - только не вызвало бы оргвыводов: все-таки именно слово "еврей"
запускает механизм дозволенного Единства, вражда же к человеку без тавра
остается диффузной, не выпадая сверкающим ясным кристаллом. Думаю, слово
"еврей" для моих коллег было только песчинкой, вокруг которой дозволя-
лось наращивать жемчужину административного отчуждения.
рых и третьих, испортили мое видение мира из-за моей несчастной склон-
ности верить своим глазам. Конечно, я говорил себе, что они не настоящие
русские, а настоящие - только те, кто мне нравится, а особенно те, кого
я в глаза не видел - Толстой какой-нибудь, Чехов Антон Палыч...
морить девушек со смеху, ни разу не удалось рассмешить тамошних дам. Они
посеяли во мне сомнение не только в моем остроумии, но даже и в красоте
- пошловатой, "а ля Глазунофф", - а потому общедоступной. Но она, каза-
лось, их только оскорбляла: надо же, еврей в стиле "рюсс"! И это заха-
пал!
ли говорить, что у меня денег куры не клюют), не отказывался ни от какой
работы (пока не выяснилось, что я стараюсь пролезть в каждую тему). Ког-
да меня начали печатать в Москве, это означало связь с академическими
еврейскими кругами (заграничные переводы - это была уже связь с междуна-
родным сионизмом). И все-таки я очень долго лез из своей еврейской кожи
вон, чтобы отмочить что-нибудь настолько выдающееся, что это сделало бы
меня таким, как все. Клянусь, случись в нашем отделе пожар, я с радостью
бы отдал жизнь, спасая из огня ведомости партийной кассы.
первому нуждающемуся, - для этого мне достаточно было спустить с цепи
свою неутолимую жажду делиться и сливаться. Я не понимал, что, пренебре-
гая жадностью, завистью, ленью, я выказывал презрение к жизненным цен-
Орловский Гай Юлий
Панов Вадим
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Витковский Евгений
Сертаков Виталий