Чтение 33–й страницы книги ~Черная весна~

распахивающиеся ворота и выбегающие из них люди: все слегка обалдевшие от долгой
изоляции и тщетного ожидания, что война окончится. Когда распахнулись ворота, я
вновь оказался на улице рядом с моим другом Стенли; мы сидели на приступке перед
домом, где вечером ели кислые лепешки. Ниже по улице виднелась церковь прихода
отца Кэрролла. А ныне -- ныне тоже вечер, в окна врывается звон колоколов,
призывающих к вечерне, мы с Карлом сидим в полутемной комнате в мире и покое. Мы
в Клиши, и война давно кончилась. Но вплотную подступает черед другой войны; она
прячется где-то в темноте; и, быть может, именно темнота побудила Карла
вспомнить о материнской утробе и о приближении ночи. Ночи, когда стоишь один на
один с внешним миром и, как бы страшно ни было, приходится испить свою чашу до
дна. "Мне не хотелось идти воевать, -- говорит Карл. -- Черт побери, мне же было
всего восемнадцать!" Как раз в этот момент кто-то включает граммофон и в уши нам
вливается вальс из "Веселой вдовы". За окном все тихо и спокойно -- совсем как
перед войной. Стенли нашептывает мне на пороге что-то о Боге -- о католическом
Боге. В вазе на столе еще осталась редиска, и Карл уминает ее в темноте.
"Знаешь, хорошо чувствовать, что ты жив, как бы беден ты ни был", --
проговаривает Карл с полным ртом. Смутно различаю в темноте, как он протягивает
руку к вазе и достает оттуда еще одну редиску. Как хорошо чувствовать, что ты
жив! Как бы для того, чтобы убедить самого себя в том, что он жив и свободен,
как птица, Карл
__________
* "Битва" (фр.) -- роман популярного в начале столетия Французского беллетриста
Клода Фаррера, широко эксплуатировавшего в своих книгах мотив противостояния
Востока и Запада.
643
отправляет редиску себе в рот. И вся моя улица, свободная, как птица,
разражается во мне веселым чириканьем; я вновь вижу мальчишек, которым снесло
головы пулей или разворотило кишки штыком, -- мальчишек вроде Элфи Бечи, Тома
Фаулера, Джонни Данна, Сильвестра Геллера, Харри Мартина, Джонни Пола, Эдди
Карни, Лестера Рирдона, Джорджи Мейна, Стенли Воровски, Луиса Пироссо, Робби
Хайслопа, Эдди Гормана, Боба Мэлони. Мальчишки с северной стороны округа и
мальчишки с южной -- всех их свалили в выгребную кучу и развесили на колючей
проволоке их внутренности. Хоть бы кто-нибудь из них уцелел! Но нет, не вернулся
ни один. Даже великий Лестер Рирдон. Все прошлое сметено с лица земли.
Как хорошо чувствовать себя живым и свободным, как птица. Ворота распахнуты, и я
волен странствовать где мне вздумается. Но где Эдди Карни? И где Стенли?
Вот весна, о которой пел Иисус на кресте с губкой у окровавленного рта под
лягушечий хор. В каждом чреве -- скрежет железных подков, в каждой могиле --
рокот патронных гильз. Над павшей утробой небес нависает арка несказанной муки,
в которой копошатся черви-ангелы. В последнем чреве последнего кита весь мир
превратился в кровоточащую язву. Когда в следующий раз прозвучит труба
архангела, впечатление будет такое, словно кто-то нажал кнопку: первый павший
обрушится на соседнего, тот на следующего и так без конца по всему миру, от
Нью-Йорка до Нагасаки, от Арктики до Антарктики. А когда падет человек, он
придавит собою слона, и слон падет на корову, корова на лошадь, лошадь на
ягненка, и так, один за другим, полягут все -- полягут ротой оловянных
солдатиков, сдунутых ветром. Мир вспыхнет и потухнет, как римская свеча. На
обезлюдевшую поверхность земли не пробьется ни одна травинка. Сверхдоза
снотворного, за которой не следует пробуждение. Ночь и покой, а в них -- ни
шепота, ни стона. Обволакивающая зловещая тьма, взмах неслышных крыл.

БУРЛЕСК
Сонное спокойствие Швенингена анестезией растекается по жилам.
Стою в баре, гляжу на английскую шлюху с выбитыми передними зубами, и вдруг меня
осеняет: "Не плюйте на пол!" Всплывает, как из недр давнего сна...
Дело было в баре "У Фредди", что на рю Пигаль, и
644
женоподобный юноша с атласными пальцами, облаченный в прозрачную белую шелковую
блузу с широченными рукавами, только что отгнусавил "Прощай, Мексика!" Она
сказала, что ничем особенным не занята, так, прохлаждается. Работает в оркестре
на крупной радиостанции, да вот незадача -- подцепила ящур. Не переставая бегала
в клозет и обратно, шурша вышитыми бисером занавесками. У ее арфы прямо-таки
ангельский тембр. Моя собеседница была слегка под кайфом, однако держаться
старалась как настоящая леди. А в кармане у меня лежало письмо от сумасшедшего
Голландца; он только что вернулся из Софии. "В ту субботу -- говорилось в нем,
-- у меня было лишь одно желание: чтобы ты оказался со мной рядом". (Он, правда,
не уточнял, где именно.) "Могу сказать тебе одно: после шумного суматошного
Нью-Йорка сонное спокойствие Швенингена анестезией растекается по жилам". В
Софии Голландец пустился во все тяжкие, взяв себе в любовницы примадонну
местного королевского оперного театра. Ибо, добавлял он, чтобы утвердиться в
глазах софийского высшего света, ему как воздух необходима была репутация
отчаянного донжуана. А теперь он намерен со всем этим завязать и по трезвой
лавочке начать новую жизнь в Швенингене.
Весь вечер мне и в голову не приходило вспомнить об этом письме. Но стоило
английской шлюхе раскрыть пасть, демонстрируя, что все ее передние зубы выбиты,
и в моих глазах опять замелькало: "Не плюйте на пол!" Мы с сумасшедшим
Голландцем пробирались через гетто. При этом он был в ливрее рассыльного.
Впрочем, в тот день он уже доставил по адресу все, что требовалось, и вечер у
него был свободен. Мы двигались по направлению к "Кафе-Рояль", надеясь
опрокинуть там кружку-другую пива и посидеть в тишине. Точнее, я снисходил до
того, что разрешал ему выпить пива и побыть в моем обществе, ибо, во-первых, я
был его начальником, а во-вторых, он находился не на работе и потому мог
распоряжаться собой как заблагорассудится.
Мы шли к северу по Второй авеню, пока я внезапно не заприметил витрину с
подсвеченным крестом и окружавшей его надписью: "Тот, Кто Уверует В Меня, Не
Умрет..." Мы вошли внутрь; кто-то с возвышения обращался к собравшимся:
"Приготовьтесь, мисс Пауэлл! Итак, братья, кто приобщит нас к своему
свидетельству? Да, гимн 73-й. После собрания все мы отправимся сказать слова
утешения страждущей сестре нашей миссис Бланшар. А теперь вос-
645
поем гимн 73-й: "Господь, укрепи мя на горних высотах..." Как я уже говорил,
когда я увидел, как рабочий красит в яркие, радостные цвета наш новый шпиль,
строки этого чудесного старого гимна сами подступили к моим губам. Итак:
Господь, укрепи мя на горних высотах...
Молитвенный зал был очень мал; со стен отовсюду свисали библейские речения типа
"Господь -- мой Пастырь" и т.п. Самая заметная надпись красовалась, однако, над
алтарем: "Не плюйте на пол!" Собравшиеся упоенно распевали гимн 73-й во здравие
нового шпиля. Нам повезло больше других: войдя с опозданием, мы и так оказались
на высотах. От нечего делать я принялся читать и перечитывать тексты на
плакатах, особенно этот непревзойденный, нависающий над кафедрой: "Не плюйте на
пол!" Сестра Пауэлл несла вахту на органе; вид у нее был донельзя духовный и
целомудренный. Человек на возвышении пел громче других и, хотя явно знал слова
наизусть, держал перед собой раскрытую молитвенную книгу. Он напоминал кузнеца
при исполнении обязанностей штатного проповедника. Говорил зычно и истово. А
между гимнами делал все что мог, дабы побудить собравшихся приобщать друг друга
к опыту своих откровений. Время от времени ему помогал человек из публики,
скрипучим голосом возглашавший:
"Господа великого и всемогущего славлю-ю-ю!..."
AMEN! GLORY! GLORY! HALLELUJAH!*
-- Итак, -- рычит кузнец, -- кто приобщит нас? Ты, брат Итон, не приобщишь ли
нас к своему свидетельству?
Брат Итон поднимается на ноги и печально заявляет: "Он меня выкупил".
AMEN! AMEN! HALLELUJAH!**
Сестрица Пауэлл вытирает ладони платочком. Делает это одухотворенно. Потом
невидящим взором вперяется в стену перед собой. Вид у нее такой, будто Господь
только что снизошел к ней. Это очень впечатляет.
Братец Итон, которого выкупили, смиренно сидит на месте сложив руки. Кузнец
объясняет: существование брата Итона выкуплено драгоценной кровью Сына Божия,
пролитой на кресте, на горе Голгофской. Не хочет ли еще кто-нибудь приобщить
нас1 Ну пожалуйста! Чуть позже, продолжает он, мы все вместе навестим страждущую
нашу сестру Бланшар, чей горячо любимый сын отошел минувшей ночью. Итак, кто
приобщит нас?..
_____________
* Аминь. Слава. Слава. Аллилуйя! (лат., англ.)
** Аминь. Аминь. Аллилуйя! (лад.).
646
Срывающийся голос с места: "Знаете, не умею я складно свидетельствовать. Но есть
одно место, от которого во мне все переворачивается... В послании апостола Павла
к колоссянам, глава третья. Вот оно: "Если вы воскресли со Христом, то ищите
горнего..." И вправду, братья. Помолчим и подумаем. Встанем на колени и
задумаемся о Нем. Вслушаемся в Его голос. В Его свидетельство. Братья, это
место... оно мне очень дорого. Послание к колоссянам, глава третья: "Если вы
воскресли со Христом, то ищите горнего..."
СЛУШАЙТЕ! СЛУШАЙТЕ! СЛАВЬТЕ ГОСПОДА! АЛЛИЛУЙЯ!
"Сестра Пауэлл, приговьтесь к следующему гимну! -- Он вытирает лицо. -- Прежде
чем мы сойдем бросить последний взгляд на дорогого сына сестры Бланшар, давайте
споем еще один гимн: "Мы обретаем друга в Иисусе!" Я думаю, все мы знаем его
наизусть. Помните: если вы не очистились, омытые кровью Агнца, неважно, в
скольких книгах записано ваше имя. Не отверзайте от Него глаз и ушей ваших!
Люди, взыскуйте Его ныне и присно... сейчас! Итак, все вместе: "Мы обретаем
друга в Иисусе!.." Гимн 97-й. Встанем и воспоем, прежде чем все вместе спустимся
к сестре Бланшар. Итак, гимн 97-й... "Мы обретаем друга в Иисусе..."
Все продумано заранее. Вместе спускаемся к дорогому опочившему отпрыску сестрицы
Бланшар. Все без исключения: колоссяне, фарисеи, прелюбодеи, злыдни, треснувшие
сопрано -- все вместе -- бросить последний взгляд... Не знаю, что стало с
сумасшедшим Голландцем, алкавшим столь немногого -- кружки пива. Выстроившись
рядком, тащимся к сестре Бланшар: тромбоны и калиопы, гимн 73-й и грозное
объявление "Не плюйте на пол!" Брат Причард, будь любезен выключить свет! А вы,