Чтение 33–й страницы книги ~Охота на овец~

было на самом деле.
Моя бывшая жена вела подробный дневник своей половой жизни. Однако то были вовсе
не какие-нибудь лирические заметки. Еще в девичестве, после первых же месячных,
завела она толстую школьную тетрадь, где производила скрупулезный учет всех
своих менструальных циклов, и где в качестве "побочного фактора" иногда
упоминался секс. Таких тетрадей у нее было восемь, и хранила она их в ящике
туалетного столика, который запирала на ключ, вместе с самыми личными письмами и
фотографиями. Записок этих она никогда никому не показывала. Насколько подробно
она касалась в них секса как такового, я не знал. И теперь, поскольку мы с ней
расстались, не узнаю уже никогда.
- Если я вдруг умру, - повторяла она не раз, - тетради эти сожги. Облей
хорошенько керосином и сожги, а пепел в землю зарой. И учти: если хоть одна
живая душа узнает оттуда хоть слово - я эту душу прокляну с того света!
- Но я-то уже столько лет с тобой сплю! Знаю каждый уголок, каждую клеточку
твоего тела. Меня-то чего стесняться?
- Клетки тела полностью, на все сто процентов, обновляются каждый месяц. Мы все
время меняемся. Вот, даже прямо сейчас! - и она поднесла близко-близко к моим
глазам кисть тонкой руки. - Все, что ты знаешь обо мне - не больше, чем твои же
воспоминания!..
Даже за месяц до развода эта женщина оставалась в высшей степени рассудительной.
И очень точно знала, как обращаться с реальностью своей жизни. По принципу:
однажды захлопнувшиеся двери уже никогда не откроются снова, но это вовсе не
значит, что нужно мешать дверям закрываться.
Все, что я знаю о ней сейчас - не больше, чем мои же воспоминания. Воспоминания,
отходящие все дальше и дальше в прошлое, отмирающие, точно старые клетки тела.
Так, что уже никогда не вспомнить, сколько раз мы с ней все-таки занимались
любовью.

2. ПРОФЕССОР ОВЦА
Проснувшись на следующее утро в восемь, мы спустились на лифте вниз, вышли на
улицу и отправились завтракать в ближайшую забегаловку. Ни ресторана, ни даже
захудалого буфета в отеле "Дельфин" не оказалось.
- Как я уже говорил вчера, нам нужно разделиться, - сказал я, передавая ей копию
снимка с овцами. - Я попробую выяснить, где находится место с горами на
фотографии. Ты соберешь информацию о всех пастбищах, где выращивают овец. Как
действовать - думаю, объяснять не нужно. Самая, казалось бы, незначительная
деталь может пригодиться. Любая мелочь - и уже не придется мотаться по всему
Хоккайдо, тыкаясь наугад...
- Не беспокойся, я сделаю все как нужно.
- Тогда - встречаемся вечером в отеле!
- Ты, главное, не переживай, - сказала она, надевая темные очки. - Вот увидишь,
мы все в два счета найдем!
- Хорошо бы, - вздохнул я.

Как и следовало ожидать, "в два счета" дело не разрешалось, хоть тресни. Я
сходил в Отдел путешествий губернаторства Хоккайдо, обошел с дюжину
туристических фирм и экскурсионных бюро, нанес визит в местное Общество
альпинистов - побывал во всех местах, хоть как-нибудь связанных с поездками в
горы и экскурсиями на природу. Никто из опрошенных мною не мог сказать ничего
определенного при взгляде на фотографию.
- Обычный горный пейзаж, каких тысячи, - говорили мне, разводя руками. - Тем
более, заснят такой небольшой фрагмент...
Я пробегал по городу целый день, но все, что мне удалось разузнать, сводилось к
одному и тому же: горы на фотографии выглядели слишком обычно, чтобы по столь
маленькому фрагменту можно было их опознать.
В книжном магазине я приобрел атлас острова и книгу "Горы Хоккайдо", потом зашел
в кафетерий, сел за столик, заказал сразу два имбирных лимонада и погрузился в
чтение.
На Хоккайдо было невероятное множество гор, и подавляющее большинство из них
походило друг на друга по цвету и форме. Запасшись терпением, я принялся сличать
одну за другой иллюстрации в книге с пейзажем на фотографии Крысы. Уже через
десять минут у меня заболела голова. Самое ужасное заключалось в том, что все
горы в этом фолианте, даже взятые вместе, не составляли и тысячной доли всех гор
на Хоккайдо. Мало того, стоило взглянуть на одни и те же горы под хоть немного
другим углом - и их уже было ни за что не узнать. "Горы - живые, - говорилось в
предисловии к книге. - От сезона, от времени суток, от угла зрения и от
состояния нашей души зависит то, как они в очередной раз изменят перед нами свой
облик. Неизменным остается лишь одно: сколько бы мы ни смотрели на горы - мы
всегда сможем постичь лишь ничтожную частичку того, что они из себя
представляют..."
- Просто черт знает что!.. - подумал я вслух. Затем вздохнул - и продолжил
занятие, в безнадежности которого меня только что убедили. Когда колокол на
башне неподалеку пробил пять часов, я вышел из кафетерия, сел на скамейку в
парке и принялся грызть жареную кукурузу, заодно подкармливая голубей.
Подруга моя перекопала куда больше информации, чем успел сделать я, но по
результатам затраченных усилий мы с ней оказались примерно равны. За скудным
ужином в тесной забегаловке на задворках отеля "Дельфин" мы рассказывали друг
другу, как прожили этот день.
- В губернаторстве, в Отделе животноводства, я не узнала почти ничего, - сказала
она. - Получается, что овцами никто не занимается - они просто никому не нужны.
Разводить их крайне невыгодно. По крайней мере, крупными стадами и на больших
пастбищах...
- Ну, что ж. Легче будет найти то, что нужно!
- Как бы не так! Будь овцеводство развито, как другие отрасли - люди бы
объединяли интересы и действовали сообща, и тогда можно было бы обратиться в
какую-нибудь "Ассоциацию Овцеводов Хоккайдо" с конкретной конторой, адресом,
телефоном. А тут - сплошь мелкие разрозненные предприниматели; как их всех
вычислять - одному Богу известно. Люди в этих краях то и дело заводят себе
"немножко овец" - примерно так же, как заводят собак или кошек... В общем, мне
удалось раздобыть адреса тридцати довольно крупных овцеводов, но все - из
материалов четырехлетней давности. За четыре года каждый из них мог запросто
куда-нибудь переехать. У нас же сельскохозяйственная политика через каждые три
года меняется, как у кошки глаза...
- В общем, черт-те что! - сказал я, отхлебнув пива. - Ни малейшей зацепки. По
всему Хоккайдо - сотни гор, похожих друг на друга. Как искать всех этих
овцеводов - тоже не ясно...
- Ну, пока всего один день прошел! Все еще только начинается!
- А как там твои уши? Никакого послания не принимают?
- Нет. Пока не принимают, - ответила она, съела кусочек жареной рыбы и запила
бульоном из чашки. - И я даже знаю, почему. Видишь ли, послание приходит только
в двух случаях: или когда я совсем уже сбилась с дороги, или же в минуты
крайнего душевного истощения. Сейчас ни того, ни другого не происходит.
- Значит, покуда совсем тонуть не начнешь - спасительной веревки не бросят, так,
что ли?
- Именно. Сейчас я с тобой - и уже этого достаточно; никакой нужды в послании
нет. У нас с тобой есть все необходимое, чтобы найти овцу.
- Что-то я не совсем понимаю, - сказал я. - Нас же буквально загнали в угол!
Если овца не найдется - со всей нашей жизнью ТАКОЕ начнется!.. Уж не знаю, что
именно - но раз они обещали, значит, так оно и будет, можно не сомневаться. В
этом деле они - профессионалы. Даже если умрет Сэнсэй - Организация его
останется, и чуть не из каждого канализационного люка Японии нас будут
преследовать до скончания века... Я понимаю, что по-идиотски звучит - но все
ведь действительно так!
- Как в том фильме, "Агрессор" - по телевизору, помнишь? Идиотизм, но очень
похоже...
- Если чем и похоже, то именно идиотизмом... В общем, мы крепко влипли. "Мы" -
то есть, и я, и ты. Сначала влип я один, но по дороге еще и ты ко мне в лодку
запрыгнула. И по-твоему, мы не идем ко дну?
- Ха! Так ведь мне же это все нравится! Мне так - всяко лучше, чем спать с кем
ни попадя, сжигать уши фотовспышкой да портить глаза над каким-нибудь "Словарем
японских имен"! То, что сейчас, гораздо больше похоже на жизнь...
- Ты хочешь сказать, - подытожил я, - что лично ты ни к какому дну не идешь, а
потому и веревки никакой не будет?
- Ну конечно! Мы с тобой сами найдем овцу. Не такие уж мы безнадежные недоумки,
чтобы этого не суметь!
"В общем, конечно, так!.." - мелькнуло у меня в голове.
Возвратившись в отель, мы предались "акту соития". Лично мне нравится слово
"соитие". Оно всегда ассоциировалось у меня с некой возможностью самореализации
- пусть даже и в таких вот ограниченных масштабах.

Однако и третьи, и четвертые сутки нашего пребывания в Саппоро прошли безо
всякого толку. Мы просыпались в восемь, съедали по утреннему комплексу в
забегаловке по соседству, расставались на целый день, встречались за ужином,
обменивались добытой информацией, возвращались в отель, занимались сексом и
засыпали. Я выкинул свои старые теннисные туфли, купил взамен легкие кроссовки и
успел показать фотографию с овцами сотням разных людей. Она перерыла в
губернаторстве и библиотеке огромное количество документов и составила длиннющий
список овцеводческих фирм, из которых обзвонила уже около половины. Но все было
безрезультатно. Никто из опрошенных мною не опознал долины на фотографии; ни в
одной овцеводческой фирме не знали об овце со звездой на спине. Один старикан
уверял меня, будто видел именно этот пейзаж еще до войны на юге Сахалина, но я
не мог поверить, что Крыса в своих скитаниях забрался на Сахалин. С Сахалина в
Токио срочную почту не пересылают.
Так прошел пятый день, за ним шестой - и неуютный промозглый октябрь начал
наползать на город, как сырая холодная жаба. Солнце еще было ярким, но ветер,
окрепнув, пронизывал до самого сердца, и вечерами я уже надевал поверх майки
ветровку из тонкой шерсти.
Саппоро - город настолько прямолинейный, что хоть с тоски помирай. Я никогда
раньше не подозревал, до какой степени изношенности может человек довести свое
тело, вышагивая по городу с таким количеством прямых линий. Мой же организм