существую и что они существуют. И если бы я владел искусством
убеждать, я подсел бы к этому седовласому красавцу и объяснил
бы ему, что такое существование. Представив, какое у него
сделалось бы при этом лицо, я разражаюсь хохотом. Самоучка
смотрит на меня с удивлением. Я хотел бы перестать смеяться, но
не могу -- я хохочу до слез.
какие мы ни на есть, едим и пьем, чтобы сохранить свое
драгоценное существование, а между тем в существовании нет
никакого, ну ни малейшего смысла.
слишком громко -- многие обернулись в мою сторону. К тому же я
жалею, что наговорил лишнего. В конечном счете это никого не
касается.
хотите сказать, мсье, что жизнь не имеет цели? Кажется, это и
называют пессимизмом, не так ли? -- Подумав немного, он мягко
добавляет: -- Несколько лет назад я читал книгу одного
американского автора, она называлась: "Стоит ли жизнь того,
чтобы ее прожить?" Не правда ли, вы задаете себе именно этот
вопрос?
я не собираюсь пускаться в объяснения.
оптимизму, -- тоном утешителя говорит Самоучка. -- Жизнь
приобретает смысл, если мы сами придаем его ей. Сначала надо
начать действовать, за что-нибудь взяться. А когда потом
станешь размышлять, отступать поздно -- ты уже занят делом. А
вы что думаете на этот счет, мсье?
себя постоянно тешат коммивояжер, молодая чета и седовласый
господин.
жизни незачем ходить так далеко.
ровно столько времени, сколько ему понадобилось, чтобы
тщательно и неумолимо расправиться с половиной порции тушеного
мяса и большим ломтем хлеба. "Есть люди..." Ну что ж, этот
слюнтяй нарисовал свой исчерпывающий автопортрет, только он не
умеет выразить свою мысль словами. Спору нет, в его глазах
душа, она так и льется через край, -- да только одной души тут
мало. Было время, я встречался с гуманистами-парижанами, они
тоже сотни раз твердили мне: "Есть люди", но то был совсем
другой коленкор! В особенности неподражаем был Вирган. Он
снимал очки, словно обнажая себя в своей человеческой плоти,
впивался в меня своими трогательными глазами, своим тяжелым,
усталым взглядом, казалось, раздевая им меня, чтобы выявить мою
человеческую сущность, и потом мелодично шептал: "Есть люди,
старина, есть люди", придавая этому "есть" какую-то неуклюжую
мощь, словно его любовь к людям, вечно обновляясь и дивясь,
путается в своих могучих крыльях.
наивна и первозданна -- это гуманист-провинциал.
что вы ими особенно интересуетесь. Вы всегда один, всегда
сидите уткнувшись в книгу.
ошибаетесь, и еще как!
мясо. Лицо его сияет, как заря. За его спиной молодая женщина
тихонько рассмеялась. Ее спутник наклонился к ней и что-то
зашептал ей на ухо.
Самоучка. -- Я уже давно должен был вам сказать... Но я так
застенчив, мсье... я ждал подходящего случая.
скажу... -- Он умолкает, покраснев. -- Но может, я вам надоел?
соединяющие широту взглядов с проницательным умом. Вот уже
несколько месяцев я хотел поговорить с вами, рассказать вам,
кем я был и кем стал...
принесли. Рядом со своей я вдруг обнаруживаю оловянное блюдо с
коричневой подливкой, в которой плавает куриная нога. Это мне
предстоит съесть.
Германии. Там все и началось. До войны я был одинок, но этого
не сознавал. Я жил с родителями, славными людьми, но мы не
понимали друг друга. Когда я думаю об этих годах... Как я мог
так жить? Я был мертвецом, мсье, и не подозревал об этом. Я
собирал марки. -- Взглянув на меня, он прерывает свой рассказ.
-- Вы побледнели, мсье. У вас усталый вид. Может быть, вам со
мной скучно?
почему. Два года я не мог этого понять, ведь на фронте остается
мало времени для размышлений, и к тому же солдаты были слишком
грубы. В конце 1917 года я попал в плен. Потом мне
рассказывали, что в плену многие солдаты вновь обрели детскую
веру. Я, мсье, -- потупив глаза, говорит Самоучка, -- в Бога не
верю. Его существование опровергнуто Наукой. Но в
концентрационном лагере я научился верить в людей.
Впрочем, с нами хорошо обращались. Но я имел в виду другое. В
последние месяцы войны работать нас заставляли редко. Когда шел
дождь, нас загоняли в большой дощатый сарай, и мы, почти две
сотни человек, стояли там впритирку друг к другу. Дверь
запирали, и нас, стиснутых со всех сторон, оставляли почти в
полной темноте. -- Он помялся. -- Не знаю, сумею ли я вам
объяснить, мсье. Все эти люди находились рядом с тобой, ты их
едва различал, но чувствовал, как они сдавливают тебя, слышал,
как они дышат... Как-то раз -- нас еще только начали запирать в
этот сарай -- теснота в нем была такая, что я чуть не
задохнулся, и вдруг меня захлестнула неимоверная радость, я
едва не упал в обморок -- я почувствовал, что люблю этих людей,
как братьев, я хотел их всех обнять. С тех пор каждый раз,
оказавшись в этом сарае, я испытывал такую же радость.
Самоучка давно управился со своим мясом, и официантка ждет,
чтобы сменить тарелки.
мне удавалось обмануть бдительность часовых, я пробирался туда
совершенно один и там, в темноте, вспоминая пережитые мной в
этом сарае радости, впадал прямо-таки в экстаз. Часы шли, я их
не замечал. Случалось, я даже рыдал.
охватившую меня вдруг неистовую ярость. Да-да, ярость больного:
руки у меня стали трястись, кровь прихлынула к лицу, и в
довершение всего задрожали еще и губы. И все только потому, что
цыпленок оказался холодным. Впрочем, я и сам оставался
холодным, и это было самым мучительным; я хочу сказать, что
внутри я оставался таким, каким был последние полтора суток, --
совершенно холодным, оледенелым. Гнев вихрем пронесся по мне,
похожий на озноб, на ответную реакцию сознания, пытающегося
побороть это понижение температуры. Пустая попытка -- конечно,
я мог бы, придравшись к какому-нибудь пустяку, накинуться с
кулаками на Самоучку или официантку, осыпав их бранью. Но при
этом я не весь бы участвовал в игре. Моя ярость бушевала на
поверхности, да и оказалась мимолетной, у меня было мучительное
ощущение, что я -- охваченная пламенем глыба льда, этакий
омлет-сюрприз. Поверхностная буря улеглась, и я услышал голос
Самоучки:
в Бога, мсье. Но разве нельзя сказать, что истинное таинство
мессы состоит в причащении людей друг другу. Службу отправлял
войсковой священник-француз, которому отняли руку. У нас была
фисгармония. Мы слушали стоя, обнажив головы, и, упиваясь
звуками фисгармонии, я чувствовал, что составляю единое целое с
окружающими меня людьми. Ах, мсье, как я любил эти мессы. И
сейчас еще в память о них я иногда по утрам в воскресенье хожу
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Орловский Гай Юлий
Браун Дэн
Никитин Юрий