ребенок, оставшиеся в Ленинграде заложниками. Соверши он
побег, ему бы их никогда больше не видать.
сбежать. Их судно из-за густого тумана застряло в узком
проливе между Данией и Швецией и стало на якорь, чтоб избежать
аварии. До датского берега можно было легко добраться вплавь -
метров двести, не больше. Оттуда, из невидимого в тумане
Копенгагена, доносилась музыка, гудки автомобилей, и даже
человеческие голоса можно было различить.
борт, надев на всякий случай пробковый спасательный пояс, и
беззвучно отплыть хотя бы на пятнадцать метров от корабля.
Пространство в пятнадцать метров от борта советского корабля,
где бы это судно ни находилось, считается территориальными
водами СССР, и в этих пределах никакой иностранец не мог бы
ему помочь. Его бы запросто вытащили из воды прыгнувшие за ним
вдогонку молодцы, посланные парторгом, или же застрелил бы в
воде тот же парторг из винтовки, которая хранилась в его каюте
специально для подобного случая, который официально именуется:
попытка незаконного перехода государственной границы СССР, и
по советским законам карается смертью.
туман, и незаметно пересечь эти проклятые пятнадцать метров не
составляло труда. Дальше - территориальные воды Дании и
спасительный берег.
боялся быть откровенным, потому что тот тоже мечтал бежать при
первом удобном случае. Это был латыш из Риги, специалист по
обработке рыбы.
пришел к нему в каюту, и шепотом, хоть дверь была заперта, и
кроме них двоих никого в каюте не было, предложил бежать
сейчас. Латыш все предусмотрел: отнес на корму два
спасательных пояса и веревку, по которой они бесшумно
спустятся вдоль борта в воду.
100.
лихорадочно обдумывал решение.
кто дальше прыгнет, - возбужденно шептал латыш. - Ты - в
Израиль, я - в Америку. Будем в гости друг к другу ездить...
Мы же с тобой, как родственники станем.
а их оставлю? Не могу. Меня совесть загрызет.
двоих детей! И мать с отцом! И братьев! Ради свободы!
никто не помешал.
отважился. Весь рейс он избегал встреч с Б.С., а когда
натыкался, отводил глаза.
стал быстро делать карьеру. А Б.С. закрыли визу за границу и
списали с корабля. Заложил ли его латыш или это было просто
совпадением, он до сих пор не знает. Латыш сейчас занимает в
Риге высокий пост, а Б.С. сидит в Нью-Йорке без жены и сына.
Советская власть терпела, терпела, да и упекла его в тюрьму.
Тут начались протесты во всем мире. Тогда выпустили в Израиль
его жену с сыном, а его оставили за решеткой. Жену в Израиле
встретили как национальную героиню, чуть не на руках носили из
почтения к ее храброму мужу.
в разных странах и битья стекол в окнах советских посольств
его, наконец, отпустили.
вышла замуж. У сынишки был отчим, которому Б.С. сначала хотел
сломать шею, но потом раздумал, чтоб не попасть из советской в
израильскую тюрьму и доставить удовольствие русским
антисемитам.
много.
минах подрывались.
высотах в полевом госпитале и сам был контужен сирийским
снарядом.
впечатления от этой войны, он съязвил:
щепетильную еврейскую аудиторию:
ни в одной из войн. Три тысячи танков с обеих сторон чуть ли
не скребли друг друга бортами и цеплялись стволами орудий. Да
еще умудрялись стрелять. А над ними носились взад и вперед
тяжелые снаряды дальнобойной, артиллерии и падали как раз там,
где живые люди лежали. От шума из ушей текла кровь, и до сих
пор я плохо слышу. Если хорошенько не поковыряю пальцем в ухе.
в догадках: шутит он или говорит всерьез.
всем докапываться до истины он и в Израиле нажил себе кучу
врагов, особенно среди высокого начальства, к которому Б.С.
никогда не испытывал особого почтения. За его спиной
местечковые обыватели стали распускать шепотки, что он -
советский агент, засланный в Израиль с подрывной целью. И
тогда он расплевался с исторической родиной и с одним
чемоданом в руках и очень тощим кошельком приземлился в
Нью-Йорке, чтоб сдать тут экзамен и с американским дипломом в
кармане загребать деньги лопатой и хоть этим как-то окупить
все потери, которые он понес, став еврейским диссидентом в
России.
случайно. По телефону. Бывает же такое! Мама позвонила своей
подруге, а там сидел он. И взял трубку. Мама влюбилась в его
голос. Потом переехал жить к нам, что было выгодно и нам и
ему: мы оплачивали счета пополам. И засел за учебники. С утра
до ночи. Зажав уши руками и бормоча американские названия
всяких медицинских слов.
штурмом, с ходу. Два дня пил как русский матрос, сошедший на
берег. А на третий снова сидел за столом, зажав ладонями уши,
и повторно зубрил с самого начала, чтоб еще раз попытать
счастья на экзаменах.
порой доводя до слез. Со мной поначалу был нейтрален, почти не
замечал. Как комнатную собачонку, которая не лает и не
болтается под ногами. Я, вернувшись из школы, закрывалась в
своей комнате и выходила, лишь когда он меня звал обедать.
Поев, я вежливо благодарила, мыла посуду и снова исчезала за
своей дверью.
сошелся на нем. Я летела из школы домой, чтоб поскорей увидеть
его. Когда он сидел с гостями, следила только за ним и при
этом страшно боялась, что кто-нибудь заметит.
мне все теплей и теплей. Взгляд его становился
трогательно-нежным, когда он смотрел на меня. Это был не
отцовский взгляд, а мужской. Такой мужской, что я не находила
себе места от незнакомого чувства, охватившего меня.
школы. Это уже достаточно, чтобы у такого впечатлительного
ребенка, как я, мозги свихнулись набекрень. Да при том, что
учиться приходится не на родном русском языке, а на
английском, который я хоть и неплохо знаю, но он все же чужой.
Думать-то я думаю по-русски. Значит, все приходится в уме
переводить. А это очень большая нагрузка на хилые мозги