бледностью ее лицо, и, зная ее характер, понял, что скандала
не миновать.
охраны коменданта и его чубатый шофер Вася. Когда наконец
майора усадили во главе стола и все снова вернулись на свои
места, тамада, лысый еврей из нашего оркестра, льстиво
предложил Григорию Ивановичу сказать первый тост.
прочищая горло, и, не поворачивая головы, взмахом руки велел
охране покинуть помещение. Автоматчики и шофер тут же исчезли
за дверью, плотно притворив ее за собой.
грубый, так сказать, солдафон...
протестуя, весь стол. - Вы нам, Григорий Иванович, как отец
родной.
гробу видеть, а не на этой свадьбе. Хотя этот кое-кто мне
кое-чем обязан.
на Лайму. Она не отвела взгляда. Только рука, державшая бокал,
задрожала, и вино плеснулось через край на скатерть. Лилипут,
сидевший по левую сторону от нас, завертел своей маленькой
головкой с прямым пробором на зализанных волосиках, и на его
сморщенном старом лице отразилась тревога. Он поднялся на стул
с ногами и салфеткой стал промокать расползавшееся по скатерти
пятно от пролитого вина.
волнения с сильным литовским акцентом. - Я вам обязана. Я у
вас в долгу. За то, что осталась сиротой. За то, что Литва
потеряла независимость. За то, что я должна говорить не на
своем, а на вашем, чужом мне языке. Чем я смогу с вами за это
все рассчитаться? А, комендант? Как мне вернуть вам долг?
такой речи я от нее не ожидал и остался сидеть, как
пригвожденный к стулу, а в моей голове, как удары метронома,
повторялась одна и та же мысль:
называемый дружный коллектив работников ресторана "Версаль",
замерли, не шевелясь, словно им зачитывали результаты ревизии,
за которой последует длительное тюремное заключение для всех
без исключения.
язвительная хищная улыбка, приподняв пушистые кончики усов и
открыв прокуренные желтые зубы.
произнес он и с бокалом в руке двинулся вдоль стола к Лайме на
своих массивных ногах, затянутых в широкие синие галифе. Стало
так тихо, что явственно был слышен скрип его сапог, хоть он
ступал по мягкому ковру.
губами лицом Лаймы, но смеялись жестоко и угрожающе. Для меня
не оставалось никакого сомнения, что все это завершится
плевком ему в лицо, и я, спасая Лайму и себя, шагнул вперед,
стал между ними и срывающимся голосом прокричал:
не приглашал!
взглядом - его самого удивила моя прыть - и мягко, беззлобно
сказал:
граммов двести водки, швырнул бокал об пол. Но, упав на ковер,
бокал не разбился.
вам счастья.
приложив руку к фуражке, и, грузно шагая, направился к выходу.
полудня. Потом мы обедали и уходили в музыкальную школу. Оба
продолжали учиться. Из школы - в ресторан. Домой возвращались
во втором, а то и в третьем часу ночи.
Лайма все это принимала как должное. Мне порой казалось, что
она вообще не замечает меня. Лишь испытывала неудобство в
постели оттого, что я лежал рядом и стеснял ее, мешал свободно
раскинуться во всю ширину кровати.
перерывах, когда оркестр делал паузу, перехватывая, воровато
отвернувшись, рюмку, которую ей подносил, прикрывая ладонью,
официант. Потом открыто. Подсаживаясь к столам, где ее щедро
спаивали офицеры. Иногда она уезжала с ними. И уж не являлась
домой. А приходила в ресторан на другой день к вечеру с
кругами под глазами, а иногда и с тщательно припудренным
синяком на шее.
ночью, когда мы, не поймав такси, задыхаясь, поднимались по
бесчисленным ступеням лестницы вдоль тускло поблескивавших
рельсов неработающего фуникулера. - Я снова беременна.
стало легче идти в гору.
и спиной привалилась к наклонным перилам. - Не от тебя.
толкнуть, она полетит через перила вниз по склону горы, между
тусклыми линиями рельсов и зигзагами маршей деревянной
лестницы. Вниз, до самой станции фуникулера, где ночует,
высунув застекленный нос, красный вагон.
как плевок, и я отшатнулся, выпустив из рук ее плечи. И побрел
вверх. Ступень за ступенью.
открытыми. И в школе ее не было на следующий день. Не явилась
она и в ресторан. Оркестр играл без певицы. Недоумевающей
публике объяснили, что Лайма больна.
официанта вызвала меня с эстрады в коридор. Я понял, что это
от Лаймы. Женщина представилась ее школьной подругой и
сказала, что Лайма лежит у нее, в Шанцах. После аборта.
Который прошел удачно. Ничто здоровью Лаймы не угрожает.
Уплатить за аборт. Я спросил, сколько? Она назвала сумму. У
меня с собой таких денег не оказалось. Я попросил ее
подождать. Вернулся в оркестр, попросил у коллег. Они
скинулись, и я вручил женщине деньги.
оба молчали. Не было сказано ни слова. Я спал внизу, на
диване.
стала приводить лицо в порядок. Я сзади наблюдал за ней в
зеркале. Она по-прежнему была хороша. Какой-то злой, ядовитой
красотой, от которой исходил дурман, опьянявший меня и
лишавший воли, словно большая доза алкоголя.
щеточку с черной краской.
губами, чуя, что меня ждет новый удар.
понесла.
голове, по плечам. Она свалилась на пол, свернувшись
Трубников Александр
Лондон Джек
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Доценко Виктор
Гуль Роман Борисович