Чтение 33–й страницы книги ~Санго из Чегема книга3~

передавая его в чужие руки, добавлял: -- Прочитай, что там написано.

Я читал, и справка подтверждала именно то, что он говорил. Рассказ,
подтвержденный розоватенькой справкой, двигался дальше, пока не упирался в
необходимость нотариального подтверждения голубоватенькой справкой или той,
что вроде рецепта, или той, на которой в середке печать, как пупок.

-- Что ты задергал мою невесточку! -- наконец не выдержала Тата. И
обратилась к ней: -- Да вывали ты их разом!

-- Нет, нет, -- с комической важностью возразил Раиф, -- пусть приносит
те, что мне нужны.

При этом он с любовной снисходительностью посматривал на жену, давая
знать: не всякую справку можно вываливать как бабское лоскутье, иная справка
лишнего глаза не терпит, простушка ты моя.

Взгляд его бесшумно токовал, и она, мгновенно улавливая это токование,
выпрямляла свой стройный стан и, опуская глаза в позе сдержанного
индианского кокетства, говорила:

-- Если бы я хоть знала, чего ты убивался с этим выселком.

Он опять со снисходительной улыбкой направлял на нее токующий взгляд,
под которым она еще больше выпрямлялась, после чего он, не удостоив ее
ответом, продолжал рассказ.

И теперь, когда его собственная жена несколько раз выразила недоумение
по поводу его многолетней борьбы, спросить его об этом было особенно
неудобно. Я боялся, что он тут же намекнет на генетическую родственность
нашей сообразительности. Но при этом я, в отличие от его жены, не мог
рассчитывать на любовную снисходительность и тем более токующий взгляд.

Забавно было слышать, как жена его каждый раз, когда он пытался
пригубить стакан, ворчливо замечала:

-- Твое вино теперь компот. А ты что пьешь?

Он снисходительно выслушивал ее, переводил задумчивый взгляд на
кастрюлю, как бы из любви к жене почти готовый приняться за компот, однако
не принимался и выпивал свой стакан.

Каждый раз, когда Тата напоминала про компот, все начинали смеяться.
Дело в том, что компот вообще не принадлежность абхазской кухни. Абхазцы
переняли его у русских. Ее слова как бы означали, что она теперь переводит
своего мужа в разряд русских мужчин, которые, по ее разумению, только и
делают, что пьют компот. А так как все остальные застольцы прекрасно знали,
что русские мужчины далеко не всегда ограничиваются компотом и даже никогда
не ограничиваются компотом, они начинали веселиться. Превосходство знания --
теплый источник юмора.

Раиф в свое время был неплохим тамадой, то есть человеком, весьма
стойким к питью. Стойким не в смысле устоять перед выпивкой, а в смысле
устоять на ногах после хорошей выпивки. Но здоровье в последние годы слегка
пошатнулось, и жена, жалея его, говорит перед каждым стаканом:

-- Твое вино теперь компот. А ты что пьешь?

Возможно, он ей иногда уступал, но я этого не видел. Кстати, после того
как он выпивал вино, она иногда говорила с запоздалой надеждой:

-- Пусти хотя бы вслед...

Раиф бросал задумчивый взгляд на кастрюлю и, словно решив: нет, и там
не стоит портить вино! -- отворачивался.

Заур, по-видимому решив уравновесить компотные намеки на одряхление
отца, наклонился ко мне и шепнул с библейской простотой:

-- А мой отец еще иногда восходит к маме. В это время его все еще
восходящий отец поднял стакан за всех наших мальчиков, которые служат в
армии, поднес его ко рту и вдруг с дурашливым удивлением отвел его от губ,
как бы пораженный, что нравоучения не воспоследовало. Все рассмеялись.

-- Оставь, ради бега, -- досадливо махнула рукой Тата.

Раиф опять дурашливо посмотрел на жену, потом удивленно на остальных
застольцев, словно спрашивая: "О чем она? Я же ничего не говорил".

Насладившись слабым ходом жены, он опять направил на нее свой токующий
взгляд. Тата опустила глаза и снова замерла в позе статичного индианского
кокетства.

-- Когда она мне приглянулась, -- кивнул он головой на жену, как бы
торопя обратить наше внимание на четкость форм ее индианского кокетства,
пока они не размякли, -- и я стал бывать в Большом Доме, вот что случилось.
Однажды я уезжал... Молодой был, влюбленный... Не то, что сейчас, правда?

Он многозначительно замолк и взглянул на жену.

-- Не в наши годы об этом говорить, -- тихо вымолвила Тата и, замирая,
опустила глаза.

Раиф кивнул в сторону жены, на этот раз обращая внимание на мгновенную
силу своего гипноза. Потом продолжил:

-- Да, молодой был, горячий. Я сел на свою лошадь и уже отъехал в
сторону ворот, и тут на меня нашло. Я огрел лошадь камчой и перескочил через
изгородь. Изгородь была изрядная, но я перемахнул. Да и лошадь была с
перцем... Так вот... Оказывается, Сандро в это время сказал: "Я поцелую
задницу его лошади, если этому длинноносому достанется наша красавица".

Мне это потом передали. Кязым, царство ему небесное, был за меня, но
Сандро был против. Ладно, думаю, а сам затаился. Я выждал время, пока у нас
не родился первый ребенок. Сразу вскидываться некрасиво. Все же молодой
зять. И вот однажды Сандро приезжает к нам домой. Чем могли встретили.
Хлеб-соль, туда-сюда. Я и за столом выждал время, пока все в настроение не
вошли. Значит, выждал время и говорю:

-- Слушай, Сандро, ты сказал, что поцелуешь задницу моей лошади, если я
возьму твою сестренку? Он смеется:

-- Да, сказал!

-- Ну тогда, -- говорю, -- пошли в конюшню, выполняй свое слово!

Но разве этого шайтана поймаешь!

-- Я бы, -- говорит, -- поцеловал, да ведь у тебя теперь другая лошадь,
а я имел в виду ту!

В самом деле, я сменил к этому времени лошадь... Да, Сандро! Во время
войны приезжает к нам и говорит:

-- Помоги мне участочек земли получить. Время трудное, хлеба не
хватает.

Я уже был членом правления. Мы тогда городским помогали. Поговорил с
председателем, выделили ему землицы. Я говорю ему:

-- Я тебе вспашу и засею участок. А ты приезжай мотыжить кукурузу.

-- Спасибо, -- говорит, -- конечно, приеду. С тем и уехал. Пришло время
мотыжить, а его все нет и нет. Уже сорняк выше кукурузы. Встречаю его на
одной свадьбе:

-- Ты чего не едешь мотыжить свою кукурузу? А он мне:

-- Сейчас у меня со временем плохо. Никак не могу. Ты промотыжь мою
кукурузу, чтоб твои труды не пропадали, а я приеду на вторую прополку.

И на вторую прополку не приехал, только приехал собирать урожай.

Тут Заур захохотал и сквозь хохот выкрикнул:

-- Папа сам всю жизнь искал, кто бы на него поработал, а тут сам
попался на Сандро!

-- Как ты, сынок, можешь такое говорить об отце, -- покачала головой
Тата, -- твой отец всю жизнь член правления колхоза... Он, конечно, больше
головой работал, чем руками...

-- Головой своих лошадей! -- со смехом перебил ее Заур.

Отец с добродушным превосходством оглядел своего сына и сказал:

-- Голова худшей из моих лошадей уж на директора школы потянет.

И он снова приступил к рассказу о борьбе с жителями выселка, которые
хотели выделиться в отдельный колхоз. И тут вдруг обнажилась удивительная
деталь. Оказывается, эта его многолетняя борьба была глубоко
законспирирована от жителей самого выселка. Оказывается, в один прекрасный
день Раиф пришел в обком партии с заявлением, написанным хорошим городским
адвокатом. Он положил его на стол и еще устно рассказал работнику обкома о
неимоверном вреде отделения небольшого выселка от богатого, сильного
хозяйства.

И так случилось, что на обратном пути у автобусной станции он встретил
нескольких жителей выселка, делегированных в обком партии с совершенно
противоположной целью.

Раиф им, конечно, ничего не рассказал о своем посещении обкома, и они
вместе пошли в ресторан, чтобы перекусить и обсудить проект жалобы. Выслушав
их, Раиф предложил им включить в жалобу просьбу о необходимости в новом
колхозе новой школы, потому что детям выселка далековато идти в школу на
центральную усадьбу.

-- Зачем? -- насторожились делегаты.

-- Я слышал, что секретарь обкома очень любит детей, -- сказал им Раиф.

Бедняги включили в свою жалобу и просьбу о новой школе, которая как
последняя соломинка надломила спину верблюду.

Оказывается, эта многолетняя тяжба надоела секретарю обкома, и он решил
сам на месте во всем разобраться. Раиф сказал, что секретарь обкома, приехав
в деревню, не председателя посадил в свою машину, а его. Председатель
склонялся отпустить жителей выселка на все четыре стороны, и это, видно, не
понравилось секретарю обкома. Объехав вместе с Раифом все бригады, он
убедился, что выселок находится от центральной усадьбы не намного дальше,
чем другие края деревни, и что у колхоза достаточно машин, чтобы в случае
необходимости возить людей на любые места работы.

В тот же день было устроено общее собрание колхозников, где секретарь
обкома выступил со своими соображениями о нецелесообразности распыления
большого хозяйства. В конце он сказал:

-- Если мы будем строить школы для каждой бригады, мы разоримся и нас
прогонят.

Речь секретаря обкома, в особенности ее концовка, вызвала бурные
аплодисменты, и подавляющее большинство крестьян проголосовало за братство и
дружбу с эндурцами в рамках одного колхоза.

-- Но почему же все-таки ты не дал им выделиться? -- вырвалось у меня.

-- Они и так богаче нас, -- просто сказал Раиф.

-- Почему? -- спросил я.

-- Надо же правду говорить, -- отвечал он, мирно сокрушаясь, -- они