выключила его, и приоткрыла крышку кастрюли, чтоб суп не задыхался, а
остывал, и пошла обратно, в комнату. Но до комнаты она не дошла, так как в
дверь постучали костяшками пальцев. А стучала в дверь обычно соседка по
этажу Дуся, чтоб, значит, знали, кто пришел, потому что все остальные, они в
дверь звонили, а Дуся - стучала. Мол, свои это. И муж ее Геннадий тоже
стучал. И сын. И Мария открыла ей, Дусе, дверь, и Дуся прошла на кухню и там
села, и Мария тоже прошла на кухню за ней, и Дуся эта стала что-то говорить,
чтоб провести свое ненужное время, так как ей, она сказала, делать совсем
нечего и неохота. И Сараев сидел в комнате и не давал о себе знать и
признаков своего неуместного присутствия не обнаруживал, потому что не имел
он никакого желания видеться с этой нахальной во всех отношениях Дусей. Не
любил ее Сараев и не хотел, чтоб знала она о его приходе. А не любил он ее с
того случая, когда она Марию к своему врачу отвела, аборт сделать. А у
Сараева с Марией не было общего ребенка в их браке. У нее, у Марии, был свой
- Женя, и у него была дочка - Юля. А совместного не было у них никого. А
тогда мог бы появиться и быть. А эта Дуся взяла и отвела Марию к знакомому
своему врачу-гинекологу, который и ее, Дусю эту, постоянно чистил и
выскребал и спал с ней тоже, конечно. Так что он и не знал никогда
достоверно, чьего ребенка из Дуси достает и уничтожает - своего или ее мужа
Геннадия. И Мария, забеременев, раздумывала и колебалась, рожать ей или не
рожать, а она, Дуся, сказала ей:
и отвела ее к этому своему другу и врачу.
смысле, а Мария ему сказала, что сделала сегодня аборт, и не любил он эту
соседку Дусю и общества ее избегал. А она, как будто бы так и надо, ходила к
ним в любое время дня и суток, как к себе все равно домой, и сидела на кухне
или в комнате и говорила без конца и умолку о своих делах, а Мария ее
слушала. И она не могла отдыхать после работы и ничего не могла делать по
дому, пока Дуся у них сидела. Дети иногда говорят Марии:
безразлично и неинтересно знать, потому что неудобно ей было встать и,
допустим, начать детей кормить в ее присутствии, а сама она, Дуся, ничего
этого не понимала и в толк не брала и сидела сколько хотелось ей и
нравилось. И Сараев не любил ее все больше с каждым прожитым днем и почти
уже стал ненавидеть. Но это было, когда он тут жил с Марией, а сейчас,
конечно, ему эта Дуся была до одного места и не играла роли. И он сидел на
табуретке и ждал, пока она там, в кухне, выговорится полностью и уйдет, и
показываться ей и тем более видеть ее не хотелось ему ни на грамм, потому
что она могла и была способна изменить ему своим видом сложившееся
настроение, и тогда он забыл бы все слова, которые должен был и намеревался
сказать Марии, и все логические доводы и аргументы могли у него из головы
выветриться и исчезнуть или перепутаться с другими, не относящимися к сути
дела, мыслями и стать неубедительными и не важными. И вот, значит, сидел
Сараев на табуретке под люстрой и одной рукой поглаживал лежащего на коленях
кота Вениамина, а других посторонних движений он не делал, чтоб не стукнуть
случайно чем-нибудь или не зашуметь еще каким-нибудь способом. А в кухне в
это время Дуся медленно рассказывала Марии, что она видела, ходя по
государственным и коммерческим магазинам города, и что в них купила, а что
нет из-за сумасшедших и бешеных цен. И она говорила, что сейчас принесет и
покажет Марии колготки и юбку и домашние зимние тапочки на меху. А Мария
говорила - не надо, я потом, позже, зайду к тебе и посмотрю, а Дуся просила
одолжить ей сколько-нибудь денег, так как свои она все растратила в
магазинах, и говорила - заходи, и говорила - я позвоню, и звонила по
телефону, произнося в трубку простейшие слова и звуки, такие, как алло, да,
нет, и опять - да и угу и ну, и она смеялась чему-то, сказанному ей, и
чем-то возмущалась, и еще кому-то звонила, чтобы произносить те же самые
упрощенные слова и сочетания из этих слов и смеяться над кем-то в трубку. И
так истек, наверно, целый час времени, и она наконец встала и потянулась,
треща суставами костей, и сказала:
изваянием на табуртке, и сказала:
связать себе свитер по журналу "Бурда" и нитки у нее уже есть подходящей
расцветки, а вязальной машины нет, но Геннадий, сказала, обещал мне ее
купить со дня на день или даже еще раньше, и он ее уже заказал, и ему
вот-вот привезут ее по приемлемой и доступной цене. И она еще и еще раз
сказала Марии, что ты ж заходи обязательно, колготки посмотреть и юбку, и
ушла к себе или, может, к другой какой-нибудь соседке по длинному коридору
девятого этажа. И Сараев подумал, что вот сейчас он скажет Марии, что так
все-таки нельзя и что дети не виноваты ни в чем и что давай что-нибудь
придумаем совместными усилиями и найдем разумный компромисс как руководство
к действию. Правда, он опасался услышать от Марии опять, что все ей надоело
и опротивело и что Юлю она не держит. А она, Юля, когда уходил Сараев,
сказала ему, что ты иди, а к нам будешь приходить в гости и на день
рождения, а я, сказала, буду жить дома. С Женей и с мамой. А когда он
попробовал и постарался ей что-то объяснить и ее увести с собой, она стала
плакать. И Мария вмешалась в их разговор и сказала:
пришел, чтоб еще раз поговорить с Марией серьезно и сознательно и прийти все
же к какому- то общему знаменателю и пониманию друг друга, так как она
достаточное и ощутимое время пожила сама с детьми и должна была
почувствовать на собственной шкуре, как это трудно и безответственно и что
самой ей не лучше, а хуже и никаких положительных последствий и сдвигов от
развала семьи и общей жизни не произошло, и не замечать этого она, Мария,
как женщина умная и любящая мать, конечно, не могла и не имела права. Хотя
бы из-за детей. И думать только о себе и о своем чисто женском начале,
основанном на непостоянстве чувств и порывов, было сейчас, можно сказать,
преступно и недопустимо. Так, значит, мыслил и понимал Сараев и на основании
своего этого восприятия окружающей действительности собрался он и пришел к
Марии. И вот Мария наконец-то освободилась от соседки Дуси и проводила ее и
заперла дверь на задвижку и вернулась на диван. И она помолчала, ничего не
спрашивая у Сараева, и он помолчал, приводя в надлежащий порядок свои
раздробленные и разбросанные мысли перед тем, как начать разговор, и,
помолчав, сказал:
позвонили, и Мария сказала, что еще кто-нибудь из соседей, наверное,
позвонить хочет по телефону, потому что телефон на этаже один, а автоматы
нигде не работают. И сосед вошел в дверь и сказал:
друг друга и ничего не говорили, потому что как они могли говорить, когда
рядом находился чужой человек, с улицы, тем более что говорил он по телефону
на повышенных тонах и доходя до крика. Видно, там его было плохо слышно. А
по следующему номеру у него было все время занято, и, может быть, даже это
не занято было, а какая-нибудь неисрпавность на линии или повреждение в
кабеле. Но он все равно звонил, набирая номер, потому что, говорил, мне
жизненно надо дозвониться, а автоматы нигде в ближней округе не работают. Я
все обошел. И возле хлебного, и возле хозяйственного, и к универсаму ходил.
И нигде, говорил, ни один автомат не работает. И:
то гудка никакого в трубке нет, ни короткого, ни длинного. И он набирал свой
номер и повторял набор медленнее, а Сараев сидел под светом люстры с котом
на коленях, а Мария, чтобы не сидеть без дела, вязала Юле шарф к шапке,
которую она связала ей раньше и в которой Юля ушла сейчас на тренировку с
Женей. А Сараев следил за ее пальцами и лицом, и было похоже, что она не
слышит соседа и не видит Сараева, и когда сосед сказал: "Ладно, зайду потом
еще раз, занято" - и Сараев встал, переложив кота на диван, чтоб запереть
дверь, Мария так и осталась вязать шарф и никакой реакции на перемещение
Сараева и соседа не проявила. А коту не понравилось лежать на диване, и он
подождал, пока Сараев вернется из коридора и сядет на табуретку, чтобы снова
устроиться на его коленях спать. И Сараев хотел начать говорить с Марией о
главном, ради чего пришел, так как момент сложился подходящий, а она
продолжала вязать шарф, и шарф понемногу удлинялся и, шевелясь, свисал с нее
и с дивана, А Мария от монотонности и однообразия своей работы стала
задремывать и засыпать. И вот руки ее остановились и спицы перестали
двигаться в заданном ритме друг относительно друга, и Мария, опершись спиной
и затылком о стену, а ноги вытянув поперек дивана, замерла и обмякла. И
Сараев сидел на табуретке, а у него на коленях спал кот, а на диване в
сидячем положении и с шарфом в руках спала Мария. "Наверно, устает она на
двух работах и не высыпается ежедневно, - думал про нее Сараев, - поэтому и
заснула сейчас как сурок не к месту".
пришел сказать, а подумал: "Ничего, пускай она поспит, а я посижу. Время у
меня есть."
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Махров Алексей
Василенко Иван
Акунин Борис
Шилова Юлия