наконец, безошибочным чувством времени, не позволявшим ему действовать
слишком рано или слишком поздно. Все это, вместе с отсутствием нравственных
правил, неспособностью к раскаянию или жалости и уменьем внушать людям
симпатию, не платя за нее ни взаимностью, ни доверием, но в то же время
искренне и горячо уверяя их в своей дружбе - дружбе человека, настолько
заинтересованного в преуспеянии друзей, что они у него автоматически
превращались в сообщников, - все это сделало его тем, чем он был теперь. А
был он теперь стариком в шелковой полосатой пижаме, прикрывавшей впалую
старческую грудь, вздутый животик, дряблые ножки и то, ныне бесполезное, чем
он так когда-то гордился; и он лежал на кровати и не мог заснуть, потому что
наконец, впервые в жизни, узнал раскаяние.
тогда уплатить налог без всяких фокусов, и если б он это сделал, не о чем
сейчас было бы беспокоиться. Он лежал и думал об этом и в конце концов
заснул; но так как раскаяние нашло уже трещину и все время просачивалось в
нее, он не знал, что спит, потому что его мозг продолжал ту же работу, что и
наяву. Таким образом, он не имел отдыха, и в его возрасте немного нужно было
таких ночей, чтобы доконать его.
себя тревоги до тех пор, пока не познакомился с бессонницей. Он и теперь
спасался от тревог во сне, но стоило ему проснуться, они наступали со всех
сторон, и оттого, что он был стар и немощен, им нетрудно было одолеть его.
что с ними случилось из-за него и как они кончили; кто из них расстался с
особняком в аристократическом квартале и держит теперь дешевый пансион на
окраине; у кого дочери, едва начавшие выезжать в свет, работают теперь
ассистентками зубного врача, если только есть работа; кто в шестьдесят три
года пошел в ночные сторожа, в результате очередного ажиотажа на бирже; кто
застрелился в одно прекрасное утро перед завтраком, и кем из детей был
обнаружен труп, и что творилось после этого в доме; кто теперь каждое утро
ездит надземкой на службу, если только есть служба; кто пытался продавать
сначала акции, потом автомобили, потом хозяйственные принадлежности и
приборы (торговцев не пускаем, уходите отсюда, и дверь с силой захлопнута
перед носом), и наконец, в некоторое отличие от отца, бросившегося с сорок
второго этажа - камнем, как ястреб, только без шороха крыльев, - ступил на
третий рельс перед проходом ороро-элджинского поезда, не вынув из карманов
пальто не находящие сбыта отжималки для фруктового сока, они же сбивалки для
яичных белков. {Разрешите только продемонстрировать вам, сударыня. Вы.
прикрепляете вот здесь, завинчиваете вот этот маленький винтик. Теперь
смотрите. Нет, мне не нужно.} Да вы только попробуйте. Не нужно. Уходите.
стандартных домов, где никто ничего не хотел покупать, привел его прямо к
рельсам Ороро-Элджинской.
наглухо запирали двери гаража и запускали мотор; третьи прибегали к
отечественной традиции кольта или смит-и-вессона - этих остроумных
механизмов, позволяющих покончить с бессонницей, забыть о раскаянии,
излечиться от рака, избежать банкротства и сразу разделаться с самыми
безвыходными положениями одним нажимом указательного пальца; этих
великолепных изделий американской промышленности, таких портативных, таких
надежных, так хорошо приспособленных для того, чтобы положить конец
американскому радужному сну, когда он переходит в кошмар, и имеющих только
одно неудобство - для родственников, которым приходится потом все приводить
в порядок.
но его это не тревожило. Кто-нибудь должен же проигрывать, а тревожатся
только простачки.
ловко пять лет тому назад, и в его возрасте этого достаточно, чтобы через
несколько минут желание изменить то, что уже не может быть изменено, открыло
лазейку тревоге. Только простачки тревожатся. Но тревогу можно приглушить,
если выпить шотландского с содовой. К черту доктора и его советы. И вот он
звонит стюарду, и тот, заспанный, приносит стакан, и когда все выпито,
спекулянт уже не простачок больше; ни перед кем, кроме смерти.
У отца совесть чиста, и он спит крепким сном, повернувшись на бок, шхуна
борется с ураганом в рамке над его изголовьем, настольная лампа горит, книга
упала и лежит на полу у постели. Мать спит спокойно и видит во сне свой
садик. Ей под пятьдесят, но это красивая, здоровая, хорошо сохранившаяся
женщина, и она еще привлекательна, когда спит. Дочке снится жених, который
завтра должен прилететь самолетом, и она ворочается во сне и чему-то
улыбается и, не просыпаясь, подтягивает колени чуть не к самому подбородку,
и, свернувшаяся, как котенок, вся в светлых кудряшках, с гладкой и нежной
кожей, она похожа во сне на свою мать в юности.
с сильно развитым чувством гражданского достоинства и со многими заслугами,
в свое время противник сухого закона, не ханжа, великодушен, разумен, добр и
почти никогда не выходит из себя. Команда яхты получает хорошее жалованье,
хорошее помещение и сытную пищу. Все они высоко ценят хозяина и любят его
жену и дочку. Жених - член общества "Череп и кости"(1), подающий надежды,
пользующийся всеобщим уважением, который пока еще больше думает о других,
чем о себе, и был бы слишком хорош для всякой девушки, кроме прелестной
Фрэнсис. Вероятно, он и для Фрэнсис чуточку слишком хорош, но пройдут годы,
прежде чем она это узнает, а если все сложится удачно, может и совсем не
узнать. Мужчины, которые всегда на высоте в "Черепе", редко оказываются на
высоте в постели; ---------------------------------------(1) "Череп и кости"
- студенческая организация, куда доступ открыт только отпрыскам
аристократических семейств.
но для прелестных девушек вроде Фрэнсис замысел значит не меньше, чем выполнение.
которые они расходуют с такой пользой и удовольствием, чувствуя себя при
этом вполне счастливыми? Эти деньги взялись от продажи миллионов бутылок
одного широко распространенного продукта, который обходится фабриканту в три
цента кварта, а продается по доллару за большую бутылку, пятьдесят центов за
среднюю и двадцать пять за маленькую. Но выгоднее покупать большую, и если
вы зарабатываете десять долларов в неделю, вы платите совершенно ту же цену,
как если бы вы были миллионером, а качество продукта в самом деле высокое.
Он дает тот именно эффект, который обещан, и еще многие другие. Благодарные
клиенты со всех концов света пишут письма об открытых ими новых случаях
применения, а старые клиенты так же верны ему, как Гарольд Томкинс, жених,
"Черепу и костям", или Стэнли Болдуин-Хэрроуской школе(1). Там, где деньги
наживаются таким путем, самоубийств не бывает, и каждый спит спокойным сном
на яхте "Аль-зира", капитан Ион Якобсон, команда четырнадцать человек,
пассажиры: владелец с семьей.
длину, на борту которой находятся двое из тех трехсот двадцати четырех
эстонцев, которые плавают по всем морям мира на судах от двадцати восьми до
тридцати шести футов в длину и отовсюду шлют корреспонденции в эстонские
газеты. Эти корреспонденции весьма популярны в Эстонии, и авторы их получают
от доллара до доллара тридцати центов за столбец. Они занимают место в
американских газетах, отводимое бейсбольной и футбольной хронике, и
печатаются под общим заголовком "Саги наших бесстрашных путешественников".
Ни одна гавань для морских яхт в южных водах не обходится без парочки
загорелых, просоленных белобрысых эстонцев, мирно ожидающих гонорара за
последнюю корреспонденцию. Как только гонорар будет получен, они
рас---------------------------------------(1) Хэрроуская школа -
аристократический колледж в Англии.
пустят паруса и отправятся в другую гавань, где напишут другую сагу. Они тоже вполне счастливы. Почти так же счастливы, как пассажиры "Альзиры". Великое дело быть бесстрашным путешественником.
любовница Дороти, жена высокооплачиваемого голливудского режиссера Джона
Холлиса, который еще надеется, что его мозг переживет печень, и готовится
под конец объявить себя коммунистом во спасение своей души, так как прочие
органы уже настолько прогнили, что спасти их невозможно. Зять, могучего
сложения, плакатно-красивый, лежит на спине и храпит, но Дороти Холлис, жене
кинорежиссера, не спится, и она, накинув халат, выходит на палубу и
всматривается в темные воды гавани, пересеченной прямой линией волнолома. На
палубе прохладно, и ветер развевает ее волосы, и она отводит их с загорелого
лба и, плотнее запахнув халат, потому что от холода у нее отвердели соски,
замечает огни катера, подходящего к волнолому со стороны моря. Она видит,
как они быстро и неуклонно подвигаются вперед, и у самого входа в гавань на
катере зажигается прожектор, и сноп света, ослепив ее по пути, скользит к
причалу береговой охраны, где выхватывает из темноты группу ожидающих и
черный лак санитарного автомобиля, принадлежащего похоронному бюро, так что
ему случается также служить катафалком.
поспать. Бедный Эдди пьян как стелька. Он меня любит, и он очень славный, но
он всегда так напивается, что сразу же засыпает. Он такой милый. Конечно,
если б я вышла за него замуж, он бы спутался с кем-нибудь еще. А все-таки он
милый. Бедный мальчик, он совсем пьян. Хоть бы его не мутило утром. Пойду
уложу волосы и постараюсь все-таки немножко поспать. А то стану совсем
страшилищем. Я хочу быть красивой для него. Он милый. Как жаль, что я не
взяла горничной. Нельзя было. Даже Бэйтс и то нельзя было. Как-то бедный
Джон себя чувствует? Он тоже очень милый. Надеюсь, ему лучше. Эта несчастная
печень. Без меня там некому о нем позаботиться. Надо хоть немного поспать,
не то буду выглядеть завтра совершенным страшилищем. Эдди милый. И Джон
тоже, и его печень. Ах, эта несчастная печень. Эдди милый. Как жаль, что он
так сильно напился. Он такой большой, и веселый, и сильный, и вообще. Может
быть, завтра он так не напьется.
принялась щеткою расчесывать волосы. Ежевечерняя сотня взмахов. Она
Шилова Юлия
Ибсен Генрик
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий
Маккарти Кормак
Круз Андрей