как бы вы определили, вы же видели здесь жуликов, отличить можете...
Фокс этот - преступник или нет?
занимается...
открыл рот, Жеглов выхватил из планшета фотографию Груздева - в фас и
профиль - и протянул Моториной:
присматривалась, потом сказала нетвердо:
такой симпатичный...
видела, неужели не запомнила?
на карточке - не тот. Фокс - он вроде тебя,- сказала она Жеглову.-
Высокий, весь такой ладный, быстрый. Брови у него вразлет, а волосы
курчавые, черные...
вещи свои заберу...
Но он и с ними не откровенничает.- Жеглов встал и повернулся к
Моториной: - У вас останутся два наших сотрудника. Теперь они будут
вашими жильцами!
засады выходить не разрешается...
Шагая к автобусу по немыслимым колдобинам Седьмого проезда, я с
наслаждением вдыхал свежий ночной воздух, который казался еще слаще
после духовитой атмосферы Веркиного дома, и размышлял о том, какое
все-таки чудо - личный сыск, когда в огромном многомиллионном городе не
растворился, не исчез в людском скопище тонюсенький ручеек следов,
начавшийся в квартире Груздевых, ушедший под землю, забивший нежданным
ключиком во второсортном ресторанчике "Нарва", сделавший столько
прихотливых извивов и вышедший на ровное место в Седьмом проезде
Марьиной рощи. Один лишь вопрос имеется: судя по всему, этот Фокс -
тертый калач и, какой бы он ни был окраски, он из преступного мира. А
Груздев все-таки врач, кандидат наук, человек почтенной специальности, и
совершенно непонятно, что его может связывать с уголовником. Правда, я
уже слышал о таком: Груздев мог нанять Фокса или как-нибудь иначе
заставить его принять участие в преступлении, но, честно говоря,
подобный вариант представлялся мне более похожим на рассказы Гриши
Шесть-на девять.
дверным рычагом, и "фердинанд" тронулся. На улицах было пустынно, и
ехали быстро - промелькнул детский парк, заброшенное кладбище, выехали
на Трифоновскую, потом на Октябрьскую. На площади Коммуны Тараскин вдруг
сказал радостно:
висели малярские люльки. Омерзительные зеленые разводы, маскировавшие
театр при воздушных налетах под немыслимые, ненастоящие деревья, теперь
тщательно закрашивали, и к огромным колоннам возвращалась их прежняя
строгая красота...
проверить, чемодан с вещичками посмотрим внимательно. А вы с Тараскиным
едете дальше, на Божедомку, выявляете женщину, о которой говорил Кирпич.
Сделаешь быстро установочку на нее, оглядишься - и к ней. Только
осторожно: если тот орелик у нее, можете на пулю нарваться. А дальше -
по обстоятельствам. Жду!
выскочили на улицу, а мы с Тараскиным поехали на Божедомку.
тротуару неторопливой, фланирующей походкой, чтобы не привлекать
внимания - так, два немного загулявших приятеля. Освещение было тусклое,
фонари на редких столбах светили словно нехотя, и разбойно посвистывал в
подворотнях пронизывающий, едкий октябрьский ветерок. Под номером семь
оказалось, собственно говоря, не один, а целых три дома, и на каждом из
них была табличка: "Дом 7, строение 1", "Дом 7, строение 2", "Дом 7,
строение З". Домишки неважные, ветхие, скособоченные, обшитые
почерневшими трухлявыми досками. Кирпич указал "строение 2", но списка
жильцов в подъезде не было, да и что от него толку, когда нам неизвестна
фамилия знакомой Фокса? Надо было искать дворника.
я не успел согласиться, как из двора вышел человек в подшитых валенках,
зимней шапке-ушанке, с огромной железной бляхой на фартуке - дворник.
Попыхивая невероятных размеров "козьей ногой", он подошел к нам,
подозрительно присмотрелся и спросил неожиданно тонким, скрипучим
голосом:
удостоверение и с удовольствием - предъявлять его приходилось впервые -
показал дворнику. И сказал вполголоса:
дымзавесу химики протянули, и сказал вполголоса, будто огромную тайну
нам доверил:
Спят, должно...
домоуправу, который, как вскоре выяснилось, не спал, а сидел в конторе с
большой кружкой чая в единственной руке и читал "Пещеру Лейхствейса",
засаленную и растрепанную.
для нас в данный момент более интересную. В строении N 2 проживало
четыре семьи. Муж и жена Файнштейн, оба рождения 1873 года. Суетовы -
Марья Фоминична, 1903 года рождения, и ее сыновья-близнецы, тридцать
пятого года рождения. Фамилия Суетова Ивана Николаевича, 1900 года, была
прочеркнута, и сбоку красными чернилами написано: "Погиб на фронте Отеч.
войны 17 дек. 1941 года". Курнаковым досталось два таких прочерка, а
значились женщины,- видимо, свекровь и сноха, Курнакова Зиновия, 1890
года, и Курнакова Раиса, 1920 года. Завершался список квартиросъемщиков
"строения 2" Соболевской Ингрид Карловной, 1915 года рождения.
попросил управляющего:
чиркнул по нему спичкой, закурил.- Соболевская - женщина интеллигентная,
певицей работает, разъезжает часто. Ведет себя скромно, квартплату
вносит своевременно...
как война началась, он погиб в ополчении. Она и вернулась... Приличная
жилица, себя соблюдает, не то что Катька Мокрухина из двадцать седьмой,
спокою от нее ни днем ни ночью нет...
сказал домоуправ, и дворник обиженно замолчал.- Теперь Курнаковы.
Зиновия Васильевна на фабрике работает, ткачиха, а невестка, Рая, та
дома по хозяйству - больная она, после контузии видит плохо, ей лицо
повредило... А так люди хорошие, простые...
попрощались с домоу правом, позвали с собой дворника и вышли. На втором
этаже слабо светилось из-за тюлевой занавески одно окно. Дворник показал
на него, бормотнул:
парень к ней ходит, довольно молодой...
какой он из себя?
и тактически было неправильно показывать Кирпичу, что ищем мы и сами не
знаем кого, и теперь, кроме скупой Веркиной характеристики: "Ладный,
брови вразлет, высокий, черный", я ничего о Фоксе и сказать не мог. Так
я и объяснил:
что он говорит это скорее из желания сделать приятное работникам
милиции, беспокоящимся в такую поздноту. И совершенно бездумно повторил:
- Высокий, ладный...