Чтение 33–й страницы книги ~Долгая воскресная помолвка~

Мне не хочется вспоминать об этом, мадемуазель Матильда, и тем более
рассказывать. Да и к чему? Скажу только одно: чтобы овладеть этой поганой
траншеей, потребовался целый день, а около холма мы оставили убитыми и
ранеными более ста человек, еще одного лейтенанта и капитана Фавурье.
Вместе с товарищами я был свидетелем его агонии. Он спросил меня
почему-то, сирота ли я. Я ответил "да", и давно. Он сказал: "Я так и
думал". И добавил: "Постарайся остаться ординарцем. Меньше неприятностей
схлопочешь". Позвал старшего сержанта Фавара, взявшего на себя
командование тем, что осталось от наших двух рот. Я слышал, как он сказал
ему, что думает про командира батальона, майора Лавруйя, которого прозвали
Трусом, и еще что-то относительно приказа, полученного тем до начала атаки
и хранившегося у Труса. Заметив, что его слышат много людей, он велел нам
пойти куда-нибудь подальше и надраться. Он был ранен в живот. Потом его
унесли санитары. Он умер по дороге в санчасть.
С двумя товарищами я всю ночь курсировал туда-сюда, чтобы принести воды
и французскую или немецкую жратву, какую удавалось раздобыть. К утру
канонада стихла. Пошел снег. Парни просили курева и спиртного. Я сказал
им, как обычно, что убью отца и мать, но раздобуду им это, и тут только
внезапно понял смысл вопроса славного капитана Язвы. И теперь, когда мне
случается эту поговорку употребить, я всегда вспоминаю капитана, и мне
кажется, что по-настоящему я осиротел после его смерти.
Около полудня на передовой нас сменили ньюфаундлендцы. За ними подошли
шотландцы в юбках и кожаных передниках, а англичане и ирландцы, прибыв из
тыла, сменили всех остальных.
В тот понедельник вечером, сбегав на кухню, я принес супу старшему
сержанту Фавару и капралам, которые были заняты составлением отчета о
потерях. Тут-то я и узнал, что осужденные были исключены из списка потерь
нашего батальона 6 января и приписаны к тем, кто погиб в бою. Капралу
Шардоло это явно не понравилось, он сказал, что это дурно пахнет. Старший
сержант, вероятно, думал так же, он ответил, что приказ есть приказ и что
у Труса есть основания для этого, ничего не попишешь.

Много лет спустя, думая о Селестене Пу - что с ней случается всякий
раз, когда она вспоминает свою молодость, - Матильда видит его светлую
шевелюру и большие розовые круги под глазами. Именно таким он выглядел в
тот августовский воскресный день, когда появился в "МЛМ". Вся остальная
часть его лица была покрыта густым слоем пыли. Он мчался всю ночь, день и
снова ночь, почти без отдыха, еды, останавливаясь лишь у деревенских
колодцев, чтобы утолить жажду, с единственной целью поскорее добраться до
нее. Телеграмма с известием о его приезде пришла только на другой день:

"Обнаружил единственную вошь [тут игра слов: le ou (пу) по-французски
означает "вошь"], оставшуюся после войны, которая, вас интересует ТЧК
посылаю его к вам с надеждой на милость Божью и мотор "триумф" ТЧК счет на
оплату расходов, естественно, будет послан. Подпись: Жермен Пир".

Через несколько дней этот милейший человек без всякого намека на
тщеславие рассказывал ей, как обнаружил дичь, за которой охотился столько
лет.
Одна амазонка из его друзей, какое-то время даже находившаяся с ним не
просто в дружеских отношениях, вздумала на своей машине навестить супруга
в Сен-Кентене. В Компьенском лесу у нее прокололась шина. Не желая пачкать
перчатки, она стала кого-нибудь ждать. Возвращавшийся домой огородник
сменил ей колесо. Она тотчас устремилась вперед. Но при выезде из леса
сдала и запаска. К счастью, она была в населенном пункте, где ей сказали,
что ближайший гараж находится в семи километрах по дороге в Нуайон. Девиз
у дамы следующий: "То, что может сделать мужчина, могу и я". И она пешком
отправляется в гараж, куда добирается усталая, разбитая и почти без ног. К
счастью, ее встречает славный молодой парень. Приносит ей стул и стакан
воды. Увы, хозяина нет на месте, а покрышками они не торгуют. Если бы
кто-нибудь заменил его на заправке, молодой человек поклялся, что убил бы
отца и мать, но сделал бы все, чтобы она смогла уехать на четырех колесах
еще до конца дня. Впрочем, он думает, что ему не придется остаться
сиротой.
Короче, амазонка остается на заправке, а парень уезжает на мотоцикле.
После множества приключений он возвращается на машине дамы, та в полном
восторге. Пришедший тем временем хозяин не без гордости и изрядного
фатализма замечает: "Ведь это Селестен Пу! На войне мы его прозвали Грозой
армий" Даме ничего не остается, как отвезти Селестена Пу к брошенному им
мотоциклу. А уже наступил вечер. Она не любит сидеть за рулем в темноте,
так что предпочитает переночевать в Нуайоне и приехать к супругу на другой
день. Все тот же любезный молодой человек сопровождает ее на мотоцикле до
городской гостиницы. Ей ничего не остается, как пригласить его поужинать с
ней. Поскольку мужчины не могут отказать себе в удовольствии сопроводить
ту, кто им нравится, в постель, она не избежала этой участи.
По словам Жермена Пира, который несколько дней спустя выслушал в Париже
исповедь своей приятельницы, ночь была упоительной. Подробностей он так и
не узнал. Дама продолжала рассказывать, а он уже мчался по дороге в
Нуайон. В тот же вечер, рассказав обо всем служащему гаража, он отправляет
ей телеграмму и одновременно вручает в Божьи руки Грозу армий с его
мотоциклом, который отправляется в Ланды. Все расходы на горючее,
естественно, за ее счет. По его словам, Селестен Пу охотно бросил место,
где уже изрядно задержался, а Оссегор как раз находится на пути в его
дорогой Олерон.
Застав Матильду за рисованием котят, которые, как и он, не любят сидеть
на месте, и представившись, он просит разрешения сначала умыться. Матильда
велит отвести его в ванную. В доме их три. Селестен находит, что насос в
саду качает прилично, и соглашается, чтобы ему принесли полотенце. Вымыв
лицо и тело до пояса, он отправляется к мотоциклу, чтобы сменить рубашку.
Позади его темно-красной машины находится металлический багажник того же
цвета, быть может, чуть меньше, чем сам мотоцикл, пострадавший от пыли, к
которому ремнями прикреплены большой моряцкий мешок, канистры,
нагреватель, палатка и куст дрока для посадки на родном острове. Другим,
чтобы все это разобрать, понадобился бы весь остаток дня, но он не таков,
он обладает гениальной способностью жить в ладу с организованным
беспорядком, то есть потребовалось пять, самое большее шесть минут на
умывание и на объяснение подошедшему Сильвену механических особенностей
его мотоцикла, и вот он уже сидит на террасе с Матильдой, свежевымытый, в
хорошей голубой рубашке без воротничка и с короткими рукавами, готовый
рассказать ей свою жизнь.
Он говорил долго, с паузами, казавшимися ей пыткой. Временами вставал,
чтобы покружить по террасе, засунув руки в карманы, и так много курил, что
окурки заполнили всю пепельницу. Наступил вечер. На террасе и в саду
зажгли лампы. В какой-то момент Бенедикта принесла ему омлет, холодное
мясо и фрукты, поставив все это на стол из ивового дерева. Они с Сильвеном
уже поужинали [у французов слово "обед" заменяет слово "ужин", которое
употребляется крайне редко], как она любит говорить и как выражаются на
острове Олерон. Селестен Пу съел все практически один. Бенедикта находит,
что этот господин отлично воспитан.
Вот он перед ней: курчавые светлые волосы, глаза, похожие на глаза
фарфорового Артюра, первой куклы, которая была у нее, когда ей исполнилось
четыре года, и, как это ни странно, удивительно смахивает на этого Артюра.
Он плотного сложения, с сильными руками и с лицом простодушного ребенка.
От его улыбки можно растаять. Но ему не до улыбок, по ее вине он снова
оказался на войне.
Ей хочется задать ему кучу вопросов, но она отказывается это делать.
Только говорит, что оставляет его ночевать. Спрашивает, торопится ли он.
Тот отвечает - нет, он много разъезжает, у него нет никаких обязательств,
за исключением куста дрока, который он вырыл по дороге и который хорошо бы
поскорее посадить. Он хотел сделать это на Олероне, в саду друга детства,
но, по правде говоря, на его острове нет недостатка в дроках. Матильда
указывает ему на участок сада, где Сильвен никак не может решить, что бы
посадить такое, что соответствует лиловым мыслям. Селестен-Артюр жестом
молча показывает, что, если ей так хочется, ему без разницы, тут или еще
где, он никогда не противоречит.
Говорит еще, что не хочет их беспокоить, не надо отводить ему комнату,
у него на мотоцикле есть все необходимое, ночи теплые, он прекрасно
выспится в лесу между озером и океаном. Но дело в том, что Матильда-то
очень любит противоречить.

Утром, записывая рассказ Селестена Пу, Матильда с огорчением слышит
треск отъезжающего мотоцикла и начинает в ярости трясти колокольчик.
Прибежавшая Бенедикта только пожимает плечами: ее старшему матросу не
терпелось опробовать мотоцикл, гость охотно снял с него снаряжение
путешественника-бродяги, и они вместе поехали покататься. По треску этой
машины ясно, что перед ними изобретение дьявола, делающее более ста
километров в час. Они уже посадили в саду куст дрока и так спешили
ускакать, что побросали весь инвентарь. Матильда говорит: "В хорошенький
переплет мы попали".
Позднее, лежа на массажном столе, она слышит, что мужчины вернулись и
шумно поздравляют друг друга. Похоже. Сильвен все время был за рулем,
машина очень ходкая. Матильда думает, что они могли бы стать добрыми
друзьями, если бы она попросила Селестена остаться тут на некоторое время.
И при одной только этой мысли закрывает глаза.
Теперь три раза в неделю массировать ее приезжает специалист из
санатория, здоровенный мужчина в очках, господин Мишло. Прежний, тренер
Жорж Корню, сбежал три года назад с женой фармацевта из Дакса и женой
рыбака из Кап-Бретона, к счастью, обе они были бездетными сводными