Чтение 33–й страницы книги ~Эроусмит~

научной работы, которая может оказаться очень важной.

Письмо ушло. Готлиб сидел в кресле и думал вслух. Он был явно не совсем
в своем уме:

- Образование! Величайший в мире гимнастический зал! Нельзя доверить
ответственный пост... Не могу я больше преподавать. Но Ханзикер посмеется
надо мною. Я сказал о нем правду, и мне придется... Боже мой, что же мне
делать?

В это тихое исступление, когда дочери пугливо поглядывали в дверь на
отца, плавной поступью вошла надежда.

Зазвонил телефон. Готлиб не ответил. На третий раздраженный звонок он
снял трубку и пробурчал:

- Да, да, в чем дело?

Гнусавый и безучастный голос:

- Это М.Ц.Готлиб?

- Доктор Готлиб!

- Ага! Как видно, это оно и есть. Не отходите. Вас вызывают по
междугородному.

Затем раздалось:

- Профессор Готлиб? Говорит Досон Ханзикер. Из Питтсбурга. Милый друг,
мы с великой радостью примем вас в свои ряды...

- Да... Но я...

- Вы, кажется, критиковали фармацевтические фирмы - о, мы очень
внимательно читаем вырезки! - но мы убеждены, что, когда вы явитесь к нам
и лучше поймете дух нашей старинной фирмы, вы станете ее поклонником.
Кстати, надеюсь, я не вторгся не во-время?

Так, с расстояния в несколько сот миль, из сине-золотой гостиной своей
виллы в Севикли, Ханзикер говорил Максу Готлибу, сидевшему в залатанном
кресле, и Готлиб проскрипел с отчаянным усилием соблюсти достоинство:

- Нет, ничефо.

- Отлично. Мы с радостью предложим вам, для начала, пять тысяч
долларов, и мы не возражаем насчет половинного дня. Мы вам предоставим
помещение, технические силы и материалы - все, что вам понадобится, а вы
идите своим путем, не считаясь с нами, и разрабатывайте те вопросы, какие
полагаете важными. Единственное наше требование: если вы найдете
какую-нибудь сыворотку, которая представит действительно мировую ценность,
мы оставляем за собою право изготовлять ее, а если это причинит нам убытки
- несущественно. Мы не прочь честно заработать, где можно, но главная наша
цель - служение человечеству. Конечно, если сыворотка окажется доходной,
мы будем только рады предоставить вам щедрый процент. Теперь насчет
практических деталей...

Готлиб при тихой и глубокой ненависти к религиозным обрядам имел одну
привычку, которая сильно отдавала обрядностью.

Он часто становился на колени подле своей кровати и предавался
свободному течению мысли. Это было очень похоже на молитву, хотя, конечно,
он при этом не призывал и не чувствовал присутствия никакого высшего
существа, помимо Макса Готлиба. В эту ночь, когда он стоял на коленях и
морщины на его изнуренном лице казались мягче, он думал: "Я был ослом,
ругая коммерсантов! Взять этого купца - у него есть почва под ногами.
Последний приказчик - и тот ценнее, чем запуганный профессор! Толковые
лаборанты. Свобода! Не надо учить кретинов! Du Heiliger! [Святый боже!
(нем.)]

Но контракта с Досон Ханзикером у него не было.

Досон Ханзикер и К^o поместили в медицинских журналах объявления на
целую страницу, изысканным и чопорным шрифтом, уведомляя читателей, что
профессор Макс Готлиб, едва ли не самый выдающийся иммунолог в мире,
приступает к работе в их фирме.

В своей чикагской клинике некий доктор Раунсфилд торжествовал:

- Вот к чему приходят эти сверх-умники. Простите, если кажется, что я
злорадствую.

В лабораториях Эрлиха и Ру, Борде и сэра Дэвида Брюса сокрушенно
вздыхали:

- Как мог старый Макс перейти в лагерь этих торговцев пилюлями? Почему
не пришел он к нам? Что ж, раз он не захотел... Voila [вот вам (франц.)].
Он умер.

В поселке Уитсильвания, в Северной Дакоте, молодой врач с возмущением
изливался перед женой:

- Чтобы он... именно он... Никогда бы я не поверил! Макс Готлиб изменил
и пошел к этим мошенникам!

- Ну и что же! - сказала его жена. - Если он связался с деловым миром,
значит имел на то причины. Я тебе уже сказала раз: для него я ушла бы
от...

- Что ж! - вздохнул муж. - Не будем осуждать. Я очень многому научился
у Готлиба, и я ему благодарен... Ах, Леора, так ужасно, что именно он
оступился!

А Макс Готлиб с тремя своими детьми и бледной, еле двигающейся женой
прибыл на станцию Питтсбург, волоча обшарпанную корзину, эмигрантский тюк
и купленный на Бонд-стрит [улица в Лондоне] чемодан. Из поезда он глядел
на горделивые утесы, на дымный блеск реки, и сердце его молодело. Вот где
пламенная предприимчивость - не плоская земля и плоские умы Уиннемака. У
входа на вокзал каждое замызганное такси как будто сияло ему навстречу, и
он пошел вперед победителем.

В большом доме, принадлежавшем Досон Ханзикеру и К^o, Готлиб нашел такие
лаборатории, о каких он и не мечтал, помогали ему не студенты, а
специалист, сам преподававший бактериологию, и три проворных лаборанта,
один из которых прошел немецкую школу. Готлиба с шумными приветствиями
приняли в личном кабинете Ханзикера, удивительно похожем на кафедральный
собор в миниатюре. Лысый череп Ханзикера принадлежал дельцу, глаза же,
защищенные черепаховыми очками, были полны чувства. Он встал из-за
письменного стола a-la XVII век, предложил Готлибу гаванскую сигару и
сказал, что ждал его с трепетным нетерпением.

В огромной столовой для персонала Готлибу представили чуть не сотню
дельных молодых химиков и биологов, которые встретили его почтительно. Они
ему понравились. Пусть они говорили слишком много о деньгах - почем должна
продаваться новая хинная настойка и скоро ли им повысят жалованье, - зато
они были свободны от напускной важности университетских преподавателей. В
свои студенческие годы юный Макс умел весело смеяться, и теперь в бурных
спорах к нему возвратился смех.

Жена его как будто поправлялась; дочь Мириам нашла превосходного
учителя музыки; сын Роберт поступил с осени в колледж; жили они в
просторном, хоть и ветхом доме; отрадно было освободиться от нудной, из
году в год повторяемой неизбежной рутины преподавания; никогда в жизни
Готлибу так хорошо не работалось. Он не ведал ни о чем, что творилось за
стенами его лаборатории, только изредка ходил в театр или на концерт.

Прошло шесть месяцев, пока он осознал, что его молодых помощников
задевает то, что сам он считал шутливыми выпадами против их меркантилизма.
Им надоело его вечное рвение к математической стройности, и многие из них
видели в нем скучного педанта и звали его между собой старым евреем. Его
это огорчало, потому что он любил пошутить со своими сотрудниками. Он
начал задавать вопросы и обследовать ханзикеровское здание. До сих пор он,
кроме своей лаборатории, видел только столовую, два-три коридора да
кабинет Досона Ханзикера.

При всей его рассеянности и непрактичности из Готлиба мог бы выйти
отличный Шерлок Холмс, - когда бы хоть один человек, годный в Шерлок
Холмсы, согласился стать сыщиком. Его мысль огнем прожигала путь от
видимого к действительному. Он теперь обнаружил, что "Досон Ханзикер и К^o"
- то самое, чем он их считал в прежние дни. Они действительно давали
великолепные антитоксины и вполне доброкачественные препараты, но
производили также и новое "средство от рака", изготовленное из орхидеи,
рекомендованное всякими высокими лицами и обладающее такой же целебной
силой, что тина или мусор. Всевозможным широко рекламируемым "кабинетам
красоты" они продавали миллионы флаконов крема для лица, который с полной
гарантией превращает любого канадского проводника-индейца в
лилейно-нежного ангела. Флакон этого сокровища обходился фирме в шесть
центов, а покупателю в доллар, и с ним никогда не связывалось имя Досона
Ханзикера.

К этому времени Готлиб, после двадцатилетних исканий, достиг успеха в
своей основной работе. Он получил антитоксин в пробирке, открывая этим
возможность иммунизировать человека против ряда болезней без скучного
добывания сыворотки путем иммунизации животных. Это означало революцию,
революцию в иммунологии... если он не ошибся.

Он выдал свою тайну за обедом, на который Ханзикер залучил одного
генерала, ректора одного колледжа и одного пионера-авиатора. Обед был
дорогой, с превосходным рейнвейном - впервые за долгие годы Готлиб отведал
приличного немецкого вина. С нежностью поворачивал он стройный зеленый
бокал; он очнулся от своего полусна и стал возбужденным, веселым,
требовательным. Его слушали с восторгом, и в течение часа он был Великим
Ученым. Щедрее всех на хвалу был Ханзикер. Готлиб дивился, как втянули
этого доброго лысого человека в аферу с чудотворными кремами.

На следующий день Ханзикер вызвал его к себе в кабинет. Вызов в кабинет
Ханзикер обставлял очень лестно (если только вызывалась не просто
какая-нибудь стенографистка). Он посылал вылощенного секретаря в визитке,
который передавал привет от мистера Ханзикера гораздо менее вылощенному
доктору Готлибу и с деликатностью едва распустившейся фиалки давал понять,
что, если это удобно, если это нисколько не помешает опытам доктора