думали одинаково: шеф кончился и опять началось прежнее, ни то
ни се, шалтай-болтай...
есть, еду к маме. У нее квартира. Буду лежать на диване. До
конца жизни. Жрать продукты с рынка, гулять, и вообще я теперь
скупее стал в желаньях... Да и надоело тут, Борь...
унываю.
Затем, развернув пакет и всмотревшись в его содержимое, раскрыл
рот.
и тюбик с кремом от геморроя. Выпорхнула и записка, упала на
пол. Боря записку услужливо поднял, успев прочесть ее текст:
телефону он не подходит, по моим данным - скрывается. Ваши
дружки-кооператоры в Союзе - банкроты и трепачи. В сырье им
отказали. Я поставил завод, а платить им нечем. Твои камни -
половина того, что я потерял. Спасибо вам! Вы очень дорогие
родственники.
изучаемую полицейскими. Равно, впрочем, как и Алик.
Бернацкому, бросив брезгливый взгляд на распотрошенные рулоны.
понятной лишь ему одному.
брюках ремень.
собора - каменной сказки. Ныли ноги от долгой ходьбы по городу,
подмывало отправиться в маленькую семейную гостиницу "Элштадт",
где он остановился.
уцелевшей после бомбежек прошлой войны улочке, неподалеку от
набережной грязноватого быстрого Рейна.
прошлая жизнь представлялась кошмарным сном; мир восторженного
созерцания готического чуда Кельнского собора с древним
мрамором могильных плит, водруженных над прахом тевтонских
рыцарей, бело-красными ризами священников, тысячами свечей,
тепло и ровно горевших под монументальными сводами каменного
исполина; мир чистых, сверкающих зеркальными витринами улиц,
уютных кабачков, пиццерий и ломящихся изобилием товаров
магазинов.
ближайший рейс в Германию, ибо находился в лихорадке
горячечного страха от всего им содеянного, под властью
единственной мысли: бежать куда угодно и как можно скорее.
Михаил возвращался в отель, где, лежа на чистеньких голубых
простынях, листал книги из гостиничной библиотеки на
недоступном ему немецком языке, пил легкое сухое вино,
наслаждался фруктами, отдавая предпочтение черному винограду,
чьи терпкие плоды давил языком о небо, долго смакуя мякоть
ягоды, и наконец засыпал, умиротворенно прислушиваясь к шуму
толпы, всю ночь сновавшей по усеянной пивнушками улице.
планов на будущее.
составить компанию?
сумасшедшего, взглянула на Михаила и ушла прочь.
вспоминая доступных московских раскрасавиц.
площади перед собором, собирая подаяние за талант в
расставленные возле своих произведений тарелки; неподалеку на
лавочке пили пиво из банок и бренчали на гитарах какие-то
бродяги, опять-таки в надежде содрать мзду у прохожих; шумел
суетой встреч-расставаний близлежащий Кельнский вокзал...
Все лучше...
предварительного заключения и - содрогнулся.
останется. Тут он чужой. И все чужое. Жестокая Германия.
Непонятная. Хотя и красивая и благоденствующая.
проверит дееспособность присланного Борисом паспорта.
мнился ему волшебный Брайтон-Бич, где всем, как он, наверное, и
место, и все там счастливы, дружны, пьют в блеске витрин и
бриллиантов шампанское с русской водкой и уж всегда готовы
протянуть руку помощи, не говоря об элементарной моральной
поддержке...
с мостом "подземки", тесные ресторанчики, поток прохожих, где
не мелькнет ни единого русского лица, - очерченный океанским
прибоем краешек задворок Америки.
благополучия, хорошего вкуса, традиций и даже большого
изобилия. Но Миша того не ведал. Мишу влекла американская
сказка. И надежда. И ужас перед оставленной им проклятой Богом
Страной Советов, куда собирался сейчас некто Алик Бернацкий,
чудак.
загадочной символичностью для несчастных, мятущихся и убогих?
Или полем боя для истомившихся нерастраченной силой? Или
насыщением для ненасытных? Или манящей к себе сутью Большого
Дьявола?
Трубников Александр
Прозоров Александр
Пехов Алексей
Глуховский Дмитрий
Сапковский Анджей
Сертаков Виталий