убивать с первого выстрела дичь на охоте, играть в гольф, в поло, в
лаунтеннис, пилотировать аэроплан, он должен уметь рассказывать монологи,
играть комедии, исполнять свою партию на пианино или в оркестре, в случае
необходимости напевать какой-либо мотив, сочинять четверостишия и сонеты,
излагать точку зрения, играть в бридж и совершать дальние путешествия".
продолжает:
дать ей пройти по лестнице, сходит с тротуара, чтобы не разъединять идущих
рядом людей. Он ни в коем случае не должен позволять себе отпускать шутки в
адрес священника и его веры, даже если она отличается от его собственной, и
в адрес старика. Он никогда не должен разговаривать с сигарой во рту и в
шляпе на голове не только с женщиной, ноне мужчиной, которого он почитает".
пренебрежением отбрасывая книжонку.
не вижу ничего оскорбительного в словах "Добрый день, мадам", обращенные
священнику, чтобы как-то разрядить атмосферу. Я также считаю, что уступать в
автобусе насиженное местечко будет тогда нормально, когда девчонка стара,
как Иерусалим, или беременна до самых бровей, иначе ты будешь выглядеть так,
будто хочешь сыграть с ней в игру "Впусти меня туда"! И еще, сходить с
тротуара, чтобы не разъединять двух мужиков, которые треплются между собой,
значит подвергать себя риску попасть под тачку, которая проезжает мимо, и
отправиться на скорой прямехонько в больницу.
никакой нужды сосать "Корону" -- он все равно не будет походить на Черчилля.
У него легкие покрываются копотью, а губы приобретают плохую привычку
складываться в виде ж... курицы-рекордсменки по несению яиц. Но давайте
вернемся к первому параграфу.
послушать, то выходит, что молодой человек их эпохи сразу же годился для
работы у Ранси!
Рассказывать монологи! Играть комедии! Исполнять свою партию в оркестре!
Сочинять четверостишия!
Заватта не умеет все это делать! И этим козлам поручали готовить празднества
по случаю годовщины французского союза! И они называют это главой,
предназначенной для воспитания молодежи!
естественным в своих поступках, он не просто делает вид, он делает смачный
плевок.
рассмотрим его проблемы, как если бы мы рассматривали Пизанскую башню, имея
в виду, что при достижении критического угла наклона, она может упасть. А
для молодого человека критический угол -- это его
дваждынаденьвконвульсияхдрожащийпестерь, так или не так?
комментирует с проникновенной силой своего голосового органа:
потом неизбежно наступает момент, когда подростку надоедает пользоваться
услугами вдовушки Ладони, и он не прочь поиграть в игру "Взгромоздись куда
повыше". Рано или поздно к нему приходит желание взять в руки письменный
прибор и начать писать самому. И тогда молодой волчонок начинает рыскать
вокруг в поисках свежатинки. И что же он видит? Своих маленьких кузин и
подружек своей маман.
воскресеньям наши семьи ездили друг к другу в гости. Ее звали Иветта.
Симпатичная девчонка, правда немного бледноватая, вся физиономия в
веснушках, а взгляд такой томный, как у Тино Росси (в ту эпоху, о которой я
толкую, он был ее идолом).
на тебя, ты начинал себя спрашивать, видит она или нет, что у тебя грязные
ногти и сомнительный зад -- такой она казалась всевидящей, и видела даже то,
что не видно. Мы были совсем пацанами и часто дрались. Мы играли в
папу-маму. Она была мазер, а я фазер и, в общем, было нормально, что мы
колотили друг друга -- надо, чтобы все было как взаправду. Все шло как по
маслу, пока она укачивала своего толстощекого голыша. Но коща она начинала
кормить его, тут-то все и портилось. Она готовила ему разные вкусные штучки
в какой-то жестянке. Натюрлих, голыш не мог хавать, потому что он был
целлулоидный. И все эти микроскопические пирожки, крошечные салаты и
малюсенькие кусочки сала лопал я. Клипкляп! И в два глотка от ее стряпни
ничего не оставалось. Иветта выходила из себя. Она обзывала меня ненасытным
обжорой, который не думает о своем ребенке, и всякими другими словами,
которых я уже не помню. В конце концов мое достоинство взыгрывало, и я
отвешивал ей оплеуху. В ответ она царапала меня когтями. Нас приходилось
разнимать силой. За это родители секли нас крапивой. И у меня всегда были
красные икры. И вдруг однажды мы перестали драться. Она сама проявила
инициативу. Когда она стала кормить своего пупсика, она сказала ему: "Пьеро,
какой ты паршивый мальчишка. Посмотри на своего папу, как он хорошо кушает.
Бери с него пример, Пьеро". И она стала кормить меня с ложечки. Она кормила
меня и приговаривала своему пупсу, который смотрел на нее своим тупым
взглядом: "Смотри, как он хорошо кушает, наш дорогой папочка. Смотри, как
это легко. И еще одну! Сейчас он все съест". Хотите верьте, хотите нет, но
это волновало меня. Под конец я уже больше не мог рубать, и хотя порции были
совсем крошечными, они застревали у меня в горле.
громадного флюса. Когда все было закончено, Иветта положила в кроватку
своего паршивого пупса, который упрямо не хотел питаться свежим воздухом.
"Будешь теперь знать, негодный мальчишка!" -- ругала она его. А все это
происходило на сеновале в конюшне, на сене, которое так приятно пахло.
баиньки. А если ты будешь хныкать, получишь по попе, Пьеро". В одиннадцать
лет в ней уже было столько материнства, как у настоящей женщины! Мы легли
рядышком в сено, завернувшисьв мешок из-под картошки, который в этих
обстоятельствах служил нам одеялом. От ее тепла, ее запаха и запаха сена у
меня стала кружиться голова. И я ее обнял, да так сильно, что она вскрикнула
от боли.
-- это ласкательное от Александр.
поцеловал ее в крепко сжатые губы. Она немножко посопротивлялась,
совсем-совсем немножко, самую малость. Это был совсем новый изумительный
экстаз, парни. Наши сердца колотились под мешком. Мы замерли. Нам было
жарко. Нам было хорошо, можно сказать, мы были счастливы. И вдруг под нами,
в своей конюшне громко пернул жеребец Гамэн, как всегда он это делал после
своей порции овса. Мы сначала притворились, будто ничего не слышали. Но это
было выше наших сил, и мы стали ржать, как малахольные. Да так, что не могли
остановиться. Я на что угодно поспорю, что любого разберет ржачка, когда
пернет лошадь! Я убрал губы и руки. Это был консе. Потом, в другие
воскресенья, мы делали робкие попытки вернуть те мгновения и даже пойти
дальше, но всякий раз мы замирали, ожидая, когда бухнет Гамэн, и это мешало
нам поверить в реальность происходящего.
не наберешься. С ними у тебя всегда слишком много задних мыслей. К тому же
они слишком молоды, чтобы, так сказать, довести дело до конца. Они лишь
вызывают наслаждение, возбуждают его. Ты об этом начинаешь мечтать и
распаляться. Я, если говорить на полном серьезе, я всегда мечтал о своей
крестной, -- я вам об этом уже объяснял, -- а первая взрослая женщина,
которую я имел, вы это знаете, была жена мясника. За исключением этих, была
еще одна, на которую я имел виды, это мадам Ляфиг, подруга моей матери. Она
была портнихой в деревне. Она закончила курсы в монастыре. Она даже шила
свадебные платья -- вот какая она была мастерица. Прекрасная женщина.
Загадочная улыбка, пышные, как пена волосы, а взгляд такой, как будто она
снимает с вас мерку. Когда я смотрел на нее, стоящую на коленях перед моей
матерью и подшивающую подол ее платья, не отрывая взгляда от ее огромной
задницы, у меня уши горели огнем. Когда она слишком наклонялась, юбка у нее
задиралась. А у меня был идеальный наблюдательный пункт за печкой. О, эти
ляжки, мадам! У меня кружилась голова. Я бы весь остаток жизни провел под ее
юбками, о горе мне! Устроившись там, как в палатке. В тепле. После каждого
ее прихода к нам мне нужно было несколько дней, чтобы прийти в себя! А ведь
она к нам приходила очень часто! Ну, и не только, конечно, шить туалеты для
маман, но и как подружка: попить кофейку или посплетничать, а также на рагу,
когда у них, или у нас резали поросенка.
день, когда я смогу переспать с мадам Ляфиг. Тем более, что она была
серьезная дама. Хоть и хохотушка, но женщина достойная. А муж у нее был
здоровенный блондин. Когда он смотрел на меня своими бледными глазами, у
меня поджилки тряслись от страха. Если этому человеку наставить рога, то он
бы мог пойти на самое худшее! Если бы я трахнул его бабу, да если бы он об
этом узнал, то этот боров снял бы с меня шкуру, как кожуру с картошки! Он бы
сделал из меня лапшу! Чтобы собрать меня, не нужно было бы и носилок,
хватило бы промокашки. Да, годы шли, а я облизывался, заглядывая ей под
юбки! Думая о разных штучках, которые я ей сделаю, о штучках, которые я
попрошу, чтобы она сделала мне, и о всяких других, которые мы фатально
придумаем вместе. После ее ухода у меня начинались дикие головные боли.
Василенко Иван
Лондон Джек
Посняков Андрей
Лукьяненко Сергей
Елманов Валерий
Афанасьев Роман