сотрудников абвера воспринимался гестапо как лишнее подтверждение их
правоты в давней войне с армией. Полковник Берг приготовился к худшему,
хотя, собственно, чего еще ждать худшего, если ты уже оказался шефом
контрразведки армии после семи лет работы на Тирпицуфере, 74, в Берлине, в
центральном досье абвера, где были собраны материалы на политических
деятелей, экономистов, писателей, танцовщиц, генералов, психиатров,
режиссеров, философов - словом, на всех тех людей, которые либо оказывали
услуги третьему рейху, либо оказывают в настоящее время, либо могут их
оказать в той или иной ситуации, вольно или невольно, с вознаграждением
или без оного.
Берг, работая у Канариса, был посвящен во многое, но далеко не во все,
потому что адмирал считал его блистательным служакой - не более. Особенно
настораживала Канариса поразительная память Берга: ему не нужно было
поднимать досье, которое он читал десять лет назад, он помнил его чуть не
наизусть.
- Хорошая память присуща малоталантливым людям, - говаривал Канарис, -
если речь идет о человеке, посвятившем себя гуманитарии, а не технике.
Разведка, как первая составная часть политики, это гуманитария, причем
наиболее ярко выраженная, - для тех, кто знает суть вопроса. Когда мне
говорят, что в разведке успех акции зависит от математической точности
расчета, я улыбаюсь. Математика вредит нам, ибо она - воплощение
прокрустова ложа разума. Разведка взывает к самым низменным страстям и
устремлениям. И в этом ее высший разум.
Адмирал любил говорить афоризмами. Он ловил себя на том, что, даже
беседуя с любимой таксой Зепплем, невольно следил за тем, чтобы его речь
была изящна и упруга. Берг, как и большинство сотрудников абвера, не
приближенных к адмиралу настолько, чтобы сохранять свою индивидуальность,
ибо залог дружбы - это разность индивидуальностей, во всем подражал
Кана-рису. И в манере говорить - улыбчиво, доброжелательно, располагая к
себе собеседника, шутливо останавливаясь на самом главном и в манере
одеваться - как говорят французы, "нон шалон" - чуть небрежно, но так,
чтобы эта небрежность была элегантной и в манере строить отношения с
сотрудниками - мягко, но чуть свысока, и опять-таки в такой мере, чтобы не
обидеть, но лишь дать понять разницу в занимаемом положении.
Когда Берг жил и учился в Москве, на химическом факультете МГУ, он
поражался отношениям, сложившимся в России по.сле революции: нарком и
рабочий были одинаково одеты, и разговор их был разговором товарищей,
Берг, начав работать в абвере, попробовал было скопировать эту русскую
манеру, но Канарис сказал ему как-то, видимо, точно поняв, откуда это у
Берга:
- Мой друг, последователем быть хорошо, но подражатели - жалки.
Берг вспыхнул - он легко краснел - и с тех пор во всем копировал
адмирала, даже в жестах: разговаривая с сотрудниками, он клал им руку на
плечо - дружески-доверительно, но в то же время это был жест снисхождения,
а не искренней расположенности.
Чем хуже было положение Берга, тем мягче он разговаривал со своими
людьми, тем чаще шутил, смеялся и подолгу сидел у контрразведчиков,
рассказывая им смешные истории и еврейские анекдоты.
Берг ждал, когда над его головой разразится буря в связи с
исчезновением Мухи. Следствие, проведенное им, показало, что Муха исчез
после того, как привел к себе на явку радистку. Агентов среди польского
населения у Берга не было, а если б они и были, то Берг не считал
возможным верить им до конца: в' каждом поляке можно было ждать двойника
или дезинформатора.
И лишь когда Берг, пользуясь своими хитрыми возможностями, узнал о
провале гестапо с русским майором-разведчиком, только тогда он успокоился:
гестапо не станет сейчас сводить с ним счеты, потому что они упустили куда
как более важного человека. Берг считал, что вполне логично допустить
возможность связи: Муха - радистка - русский майор. И Берг начал
действовать, отталкиваясь именно от этой мысли. Гестапо пошло по своим
обычным путям: массовые облавы, аресты, подслушивание телефонных
разговоров, усиленная аген турная разработка подозрительных поляков. Берг
избрал иной путь: он вычеркнул для себя центр города и сосредоточил поиск
в краковских пригородах. Пять радио-пеленгационных автомашин круглосуточно
курсировали по шоссе и проселкам в радиусе пятидесяти километров вокруг
Кракова. Десять групп с переносными пеленгаторами начали методическое и
неторопливое прочесывание лесов и гор вокруг города. Берг не торопился: он
предполагал, что радистка выйдет на связь с Центром. Он знал также, что
русские радисты обычно подолгу торчат в эфире - времени, чтобы засечь,
будет достаточно.
Человек многоопытный, Берг подстраховал себя через подставного агента,
словака по национальности, подсунув ему материал, из которого следовало,
что в районе Рыбны несколько человек видели Муху и человека, по внешнему
описанию похожего на бежавшего русского разведчика после этого Муху
больше никто не встречал, а человека, похожего по приметам на бежавшего из
гестапо, видели выходившим из лесу ночью в мокром пиджаке и с синяками на
лице. Это донесение, специально подстроенное Бергом, нашли возможность
подсунуть агенту так, что его рапорт выглядел вполне убедительно. Берг в
гестапо звонить не стал, но рапорт приобщил к делу об исчезновении Мухи -
на всякий случай, если начнутся _трения_ с руководителями управления
безопасности Кракова.
Берг не ошибся: вскорости после исчезновения Мухи радиоперехват засек
новую точку, находящуюся примерно в тридцати километрах на юго-запад от
Кракова, по направлению к Закопане. На следующий день Берг подтянул в тот
район семь групп из своих десяти и три автомашины. Через неделю передатчик
был засечен снова. А еще через месяц Аня была арестована военной
контрразведкой. Вихрь спасся случайно: солдат прокалывал сено, в котором
он лежал, очень зло, но не так тщательно, как следовало бы. Штык проколол
штанину Вихря и поцарапал голову. Вихрь ждал, что после обыска они
подожгут сарай. Поэтому он лежал, сжав в руке гранату. Он не стал бы
сдаваться просто так.
Вихрь слышал, как Аню били и как офицер кричал:
- Где остальные, красная шлюха?! Отвечай!
- Я одна, - отвечала девушка. - И можете так не орать, у меня хороший
слух.
Вихрь сжался, и плечи его вздрагивали от пощечин, которые он явственно
слышал.
- Эх вы, европеец, - сказала Аня. - Неужели у вас принято бить женщин?
- Ты - паршивая потаскуха, а не женщина! - крикнул офицер. - Ложись на
землю лицом вниз!
- Я не лягу на землю лицом вниз, - ответила Аня. - Можете стрелять в
лицо.
- Прежде чем я выстрелю тебе в лицо, ты еще у меня попляшешь, курва! -
сказал офицер. - Ты у меня еще так попляшешь, что ой-ой! И тебе не поможет
любимая родина и дорогой товарищ Сталин!
- Мне поможет родина, - ответила Аня, - мне поможет товарищ Сталин, а
вам уже ничто не поможет.
Вихрь снова зажмурился, потому что слышал, как офицер избивал девушку.
Вихрь представил ее себе сейчас: такую красивую, женственную, но в то же
время еще ребенка - курносую, с раскосыми громадными глазами и ямочками на
щеках.
"Ну? - подумал он. - Пора выходить, что ли?"
Судьба разведчика... Ночные кабаки, танцовщицы, которые в перерыве
между любовью курят, лежа на спине возле потного министра, и рассеянно
спрашивают его о секретах генерального штаба алюминиевые аэропланы и
трансатлантические перелеты для переговоров за коктейлем с финансовыми
магнатами конспиративные явки в таинственных коттеджах с двойными
стенами лихие похищения чужих офицеров толстые пачки новеньких банкнот в
шершавых портмоне любовь острогрудых, флегматичных блондинок трескотня
жестких от крахмала манишек на раутах и дипломатических приемах легкая -
за чашкой кофе - вербовка послов и министров... Боже ты мой, как же все
это смешно, если б не было глупо и - в этой своей глупости - безжалостно
по отношению к людям этой профессии.
А вот лежать и слушать, как бьют девочку и заставляют ее ложиться на
землю, а ты затаился в сене, и тебя раздирает долг и сердце, разум и порыв
- тогда как? А если приходится шутить с человеком, смотреть ему в глаза,
угощать обедом, но знать, что сейчас, после этого обеда, когда вы вместе
пойдете по ночной улице, ты должен будешь этого твоего доброго знакомого
убить как врага? А ты бывал у него в доме, и знал его детей, и видел, как
он играл с годовалой дочкой, - как тогда? А если ты должен спать с
женщиной, разыгрывая любовь к ней, а в сердце у тебя другая, та,
единственная? Тогда как? А если можно сказать на допросе только
одно-единственное "да", а отвечать нужно "нет", а за этим "нет" встает
камера пыток, отчаяние, ужас и безысходность, а потом длинный коридор,
холод, плиты, в последний раз небо, в последний раз снег, в последний раз
взгляд, в последний раз люди, которые в самый последний миг станут вдруг
дорогими-дорогими, потому что они - последние люди, которых ты сможешь
видеть на земле? Тогда как?!
Где-то рядом заурчал автомобильный мотор. Скрипнули тормоза, хлопнула
дверь, и Вихрь услышал немецкую речь:
- Перестаньте, болван вы этакий! Что это за скотство - бить женщину!
Потом этот же человек мягко произнес:
- Я приношу вам извинения за это безобразие, девушка. Пожалуйста,
садитесь в машину.
Ане перевели слова немца. Он дождался, пока ей
то перевели, и обратился к своему подчиненному:
- Мне совестно за вас, обер-лейтенант. У вас стиль мясника, а не
офицера германской армии.
- На русском фронте погиб мой брат, - тихо ответил обер-лейтенант.
- Война - не игра в серсо! На войне убивают.
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Лукин Евгений
Мичурин Артем
Володихин Дмитрий
Лукьяненко Сергей