поближе, и просит:
не балуй, ахнешь - вздернут тебя на суку за комиссара фронта.
Постышев...
тикают. Это перед смертью каждый слышит, даже если часов сроду не имел.
в черное рыло маузера, нацеленное ему в лоб. - Испугались врага, которого
даже не видели в глаза. Трусы...
лупцуют.
сбежав, предал, сейчас могут говорить. А ты стой и жди, когда пройдут пять
минут, и смотри, как твоему комиссару целят в лоб. И молчи.
говорит он соседу, - не могу я.
лоб. Смоги! Трус!
иначе как копыта... Конница это, гражданин комиссар, их конница.
винтовку, дрожишь и лицом мелеешь? Эх вы, смотреть на вас гадостно...
на Харбин. Последний вагон, классный, прицеплен специально для военмина
Блюхера, который срочно уезжает в Читу. Положение катастрофическое, и
Совмин отозвал Василия Константиновича на фронт. Провожать его пришли
Петров и генерал Танака - хоть и началась война, а дипломатический
церемониал прежде всего. Да и как не покуражиться над контрагентом в
переговорах армия его разгромлена, отступает, а правительство, надо
думать, в ближайшее время удовлетворит все требования Японии. Нет ничего
приятнее для военачальника, как вид агонизирующего противника. Танака
поэтому необыкновенно вежлив с Блюхером. Он держит его под руку,
приветливо улыбается и на прощание говорит:
добраться до Читы, но боюсь - опоздаете...
вами придется, видно, заканчивать во Владивостоке.
улыбается. Просит:
при дословном переводе того, что выпалил Блюхер. Петров отворачивается,
чтобы не было видно его усмешки. Обнимает и целует Блюхера. Василий
Константинович вскакивает на подножку, и поезд начинает набирать скорость.
вскакивает в предпоследний вагон, и чьи-то заботливые руки поддерживают
его на площадке. Фонарь высвечивает лицо. И видно, что это князь Юрий
Мордвинов, специальный агент Гиацинтова.
крепкий, заваренный Ванюшиным кофе и молча читали восторженные отклики со
всех концов земли на "бесподобную по мужеству операцию на Дальнем
Востоке". Вечерние парижские газеты дали под огромными шапками свои
комментарии к событиям в России: "Величие победы - в стремительности
наступления!", "Смерть или Кремль! - лозунг героев белой гвардии",
"Реальные шансы на Кремль". Лондонские газеты, более трезвые в оценках,
также очень пространно комментировали события в России, но перспектив пока
не намечали. Молчали только газеты двух великих держав: Японии и США.
Япония делала вид, что все происходящее за Владивостоком не представляет
никакого интереса для Токио и является сугубо внутренним делом русских.
Вашингтон получил шифровку из "Владиво-ньюс", от майора Кларка,
руководителя разведцентра, с просьбой дать сдержанный комментарий только в
утренние газеты, ибо ситуация пока еще не совсем ясна, хотя успех
Меркуловых очевиден. Майор Кларк справедливо полагал, что вся эта операция
бело-японцев является не столько общесоюзническим делом по освобождению
России из-под большевистского ига, сколько средством Токио оказать нажим
на Читу и Москву, имея в виду дайренские переговоры. Хотя переговоры
велись при закрытых дверях, Кларку удалось узнать о некоторых пунктах
японских требований, которые, будь они приняты Москвой и Читой,
противоречили бы американским интересам на Дальнем Востоке и утвердили бы
здесь гегемоном Японию. Причем это было бы санкционировано как
большевиками, прими они дайренские условия, так и демократическим
меркуловским правительством, которое в конечном счете к идее вольного
города Владивостока относилось как к единственно возможному шансу остаться
у власти, признанной миром. Расчет японцев, таким образом, был весьма
перспективен. Они учитывали возможность российских парадоксов. То, что
невозможно нигде в мире, возможно в России: опыт последних пяти лет
доказывал это со всей очевидностью.
Ванюшин и просидел всю ночь в редакции, ожидая возможных новостей из-за
океана. Но Америка молчала, если не считать сухих, заметок, набранных
петитом в разделе хроники.
мясистое лицо, отекшее за ночь от курева и кофе, - вы никогда не думали о
гиацинтовском хамском утверждении, что, мол, в России истинную свободу
возможно сохранить только с помощью нагайки и штыка? Иначе разворуют ее,
пропьют и продадут кому угодно.
плохой друг, но зато я великолепный враг".
еще не смогли найти тех центров, которые ее контролируют.
вас проглядывает жестокость.
злюсь? Потому что я пришел к выводу, что нигде так ни хорошо ошибающимся,
как у нас. У нас заботятся об ошибающихся, им помогают, о них пекутся. И
порой мне становится завидно. Вот вам разве не хочется поошибаться? Ну
хоть самую малость...
нельзя. Курс должен быть точным. Либо - либо. Тут надо трезво рассуждать,
без ошибок. Мне неприятен большевизм с его утилитарностью и тупой верой в
свою истинность и непогрешимость. Я понял, как можно с ним бороться,
потому что к любому явлению я отношусь непредвзято. Я изучил их, я их
понял.
надо начать это их новое дело хвалить. Они все время жонглируют словами
Бебеля: "Почему тебя хвалят враги, старый Бебель, подумай, какую глупость
ты совершил". Они ведь наивные враги христианства. На самом-то деле они
большие христиане, чем папа римский, потому что у них все зиждется на
вере, привнесенной вождями, их пророками. Вот вы заметили, как я
восторгаюсь в редакционных статьях введением нэпа? Уверяю вас, кое-кто у
них звонит: "Если злейший враг Советов Ванюшин хвалит нэп, надо
разобраться, в чем тут дело!" Поверьте мне - не сейчас, так через год,
два, но они все равно схватятся за голову. А глупости, которые они весьма
часто у себя делают, я браню. И они думают; "Если бешеный пес
международного капитала Ванюшин пугает нас, значит, мы на правильном
пути!"
спасибо вам за ночь.
Земляной Андрей
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте
Сертаков Виталий
Ильин Андрей
Махров Алексей