Чтение 321–й страницы книги ~Горение~

будущее: "Мы сделаем специально для вас тройку ликвидаций, вы возьмете на
себя защиту, а мы поможем вам эти процессы выиграть. Тогда вы станете в
первый ряд русских правозаступников, Керенского заткнете за пояс,
Карабчевского с Плевакою".

В Петербурге Богров не очень-то прижился; в салонах на него смотрели с
долею презрения: провинциал, без манер, шутит плоско; честолюбив без меры.

Фон Коттен встретился с ним в отдельном кабинете ресторана при
гостинице "Малоярославец", пригласивши с собою помощника, полковника
Владимира Иезекилевича Еленского, который курировал работу по анархистам.

Богров рассказал за ужином, что анархистских групп в Петербурге, как он
смог установить, практически нет.

- Актриса театра "Глоб" Мария Викторовна Стрелецкая, - улыбнулся он, -
жаловалась мне, что никто не хочет брать всерьез ее идею анархобратства;
готова снять квартиру в личном доме на островах; общий котел; выявление
"я" каждого "брата" и "сестры" в диспутах и физических соревнованиях;
полное игнорирование государства; поскольку брак существует лишь до тех
пор, пока есть любовь, - полный пересмотр семейных отношений; Ревность
есть не что иное, как выявление жажды владычества, столь распространенной
у мужчин; поскольку любовь есть сильнейший побудитель творчества, ее
обязан познать каждый.

- Михаил Фридрихович, - колыхнулся тучный вальяжный Еленский, - вы б
отправили меня в такую коммуну, а?!

- Могу представить Марии Викторовне, очаровашка и фантазерка, - сказал
Богров.

- Подумаю, - весело пообещал фон Коттен. - Дмитрий Григорьевич, ваш
последний заработок в Киеве был каков?

- Сто пятьдесят в месяц.

- В столице траты больше, управитесь?

- Не деньги меня подвигли на то, чтобы пойти на службу по охране
империи, - ответил Богров. - Настало разочарование в коллегах по партии,
сплошное вырождение, экспроприация сделалась самоцелью...

- Поражаюсь я Федору Михайловичу, - заметил Коттен, - его "Бесы" -
истинное прозрение, их надобно в классах изучать, наравне с законом божьим.

- Оттого-то и ненавидят это произведение так яростно товарищи
революционеры, - сказал Богров. - Их можно понять, ибо ничто так не
страшно их взбалмошным кровавым идеям, как талантливое слово. Я подчас
думаю, что большой писатель в чем-то посильнее охранного отделения, коли
он исповедует общую с нами идею.

Еленский вдруг рассмеялся:

- Горький, например...

...Уговорились, что Богров займется социалистами-революционерами, благо
присяжный поверенный Самуил Кальманович постоянно защищал членов этой
нелегальной партии, да и сам числился их симпатиком, а оттого проходил по
надзорному наблюдению охранки.

Жалованье Богров получал регулярно, особо интересных материалов не
давал, щ и п а л по мелочи сплетни в околореволюционных кругах, помаленьку
з а к л а д ы в а л новых знакомых, принявших его в число приятелей; потом
затосковал, не вынес петербургской слякоти, колкостей здешних студентов и
курсисток и, встретившись с Коттеном в "Малоярославце", обговорил себе
командировку на Лазурный берег, в Париж, Висбаден и Женеву.

Незадолго перед отъездом попросил о внеочередной встрече, притащил
письмо.

- Эсерочка просила передать Лазареву и Булату, - сказал он, - совсем
тепленькое, прямиком от товарищей Чернова и Авксентьева.

Коттен взял с собою письмо; симпатических чернил не было, вполне
безобидный текст; установили Егора Егоровича Лазарева; журналист, связан с
эсерами, но к их боевой группе не принадлежит. Булата охранка знала
прекрасно, член Государственной думы, трудовик.

Попросив Богрова задержаться с отъездом, Коттен письмо ему вернул,
предложил отнести по адресу и, поигрывая десертным ножичком, сказал:

- И - просьбочка есть одна, Дмитрий Григорьевич... Не составило бы для
вас труда как-то потеснее сойтись с Лазаревым, а? Он интересует нас, волк,
тертый-перетертый... У него есть два связника - "Николай Яковлевич" и
"Нина Александровна", оба выходят напрямую к руководству эсеровского ЦК...
Они нам нужны... Не получилось бы у вас, а? Хоть какую-нибудь зацепку к
явкам?

- С пустыми руками к Лазареву нет смысла являться, Михаил Фридрихович,
коли он тертый волк...

- Предложите ему что-нибудь, - аккуратно посоветовал Коттен. - Вы ж в
изобретательстве комбинаций - дока...

- Эсера можно пронять только предложением террора...

- А почему бы и нет?

Богров растерялся:

- Михаил Фридрихович, но ведь это... Это...

- Это подконтрольно с самого начала, Дмитрий Григорьевич. Это -
комбинация...

Естественно, фиксировать в делах мы ее не станем, а вдруг Лазарев
клюнет?

- Но ведь они в терроре делают ставку на центральный акт... У меня не
повернется язык предлагать террор против государя...

- Упаси господь, сохрани и помилуй! Это - ни в коем случае! Подумайте
сами, кого можно назвать, только чтоб не из царствующего дома, вы
совершенно правы, такое - немыслимо!

...Лазарев оказался седым добролицым великаном с детскими голубыми
глазами.

Прочитав письмо, сжег его в камине, деньги, лежавшие в нем, бросил в
ящик, поднялся из-за стола, заваленного рукописями, - встреча происходила
в редакции "Вестника знания", на Невском, - и спросил:

- Нуте-с, а теперь представьтесь мне толком, милостивый государь.

Разговор был хорошим, добрым; оказалось, что Лазарев прекрасно знает и
Кальмановича, и старшего товарища Богрова по Киеву, идейного анархиста
Рощина, вместе сидели в тюрьме.

- Егор Егорович, - сказал в заключение Богров, - было бы очень славно,
ответь вы мне на один вопрос...

Лазарев белозубо улыбнулся:

- Чего ж на один только? Я готов и на большее количество вопросов
отвечать, коли смогу...

- Готова ли ваша партия...

- Какую вы имеете в виду?

- Егор Егорович, я в революционном движении седьмой год, вы, думаю,
знаете об этом, да и легко проверите сегодня же... Мне прекрасно известно,
что вы эсер, и не мне одному сие ведомо, что ж из этого секрет полишинеля
делать... Так вот, готова ли ваша партия санкционировать покушение на
...скажем, министра юстиции?

- Окститесь, милый, да кто ж на это пойдет?

- Я, - сказал Богров, помедлив малость, и побледнел даже от того, что
представил себе на самом деле, как он поднимает руку с бомбой и швыряет ее
под колеса автомобиля, в коем следуют сенаторы и министр юстиции империи;
он явственно услышал глухой взрыв, почувствовал, как кровь прилила к
щекам, увидел стремительно шапки газет с его именем на всех языках мира и
потянулся задрожавшей рукою за папиросой...

- Вы это бросьте, - ответил Лазарев, - на улице б к первому встречному
подошли с таким предложением, право! Вы мне лучше объясните, каким образом
это письмо с восемьюстами франков оказалось у вас?

- Я же объяснял, - нахмурился Богров. - Желаете выслушать еще раз?

- Да, будьте любезны.

- Вы не верите мне?

- Я проверяю вас, - ответил Лазарев. - И не считаю нужным скрывать это.

- Женщина, которая привезла письмо из парижского ЦК, моя подруга
детства, Егор Егорович... Она должна была вручить деньги для "деревни"
Кальмановичу, но он на троицу уехал к себе на дачу, в Финляндию... Ваш
журнал тоже был закрыт... Я вызвал Кальмановича телеграммой, он прочитал
эти письма, спросил Лину, кто их передал, какой идиот решился всучить
девушке, далекой от политики, партийные документы... Она ответила то же,
что говорила мне: сестра Кальмановича, курсистка Юля. Поскольку у Лины не
было денег и она вполне благонадежна политически, Юля пообещала, что брат
уплатит ей за это сто пятьдесят рублей...

Вот, собственно, и все... Кальманович вернулся к себе на дачу, а мне
сказал прийти к вам... Я - пришел...

- Лина привезла одно письмо?

- Два.

- Кому адресовано второе?

- В Государственную думу...

- Булату?

- Да.

Лазарев протянул руку:

- Давайте сюда, он в деревне, я отвезу ему.

Богров молча достал письмо, передал Лазареву.

Тот, не читая, положил в карман, кашлянул в кулак, хмуро поглядел на
Богрова, покачал головой:

- Нельзя так, товарищ, право...