вспоминает), "всё доброе вернулось". "Ничто не зачёркнуто".
-- это она уничтожила лагеря! (Стихотворный эпилог.)
лагеря?.. Молчат.
Советская власть была или нет? Почему она ему не помешала?.."
народ для народа допустил такую тиранию?"
[мыслили высоко] -- так ответьте!
цвет). И не было дырки в Стене! А сам Архипелаг если и был, то -- какой-то
призрачный, ненастоящий, маленький, не стоящий внимания.
по поручению неутомимой "Лит. газеты" (кроме литературы, она ничего не
упустит) съездил на станцию Ерцево. И сам ведь, оказывается, сидел. Но как
глубоко он растроган новыми хозяевами островов: "Невозможно даже представить
себе в сегодняшних исправ-труд органах, в местах заключения, людей, хотя бы
отдаленно напоминающих Волкового... *(22) Теперь это подлинные коммунисты.
Суровые, но добрые и справедливые люди. Не надо думать, что это бескрылые
ангелы... (Очевидно, такое мнение всё же существует... -- А. С.) Заборы с
колючей проволокой, сторожевые вышки, увы, пока нужны. Но офицеры с радостью
рассказывают, что всё меньше и меньше поступает "контингента" *(23) (А чему
они радуются -- что до пенсии не дотянут, придётся работу менять?)
леденец.
кистями, с вёдрами штукатурки.
Архипелага не было -- ни хорошего, ни плохого! Вообще -- замолчать! Забыть!
1953 год.
блатных. Или снимать фильм, где служебные собаки сладострастно рвут людей.
другую), машет рукой -- никакого "культа", наверно, не было, и никаких
ужасов не было, очередная трепотня. И идёт на танцы.
поверят.
ведь твёрдо уверен был, что это -- про сталинские лагеря, что [[у него]] --
таких нет.
о прошлом, что это -- кануло.
его, тем и жил, что вот -- [оттепель], что вот -- [хватать] прекратили, что
вот -- два очистительных съезда, что вот возвращаются люди из небытия, да
много их! За красивым розовым туманом реабилитаций скрылся Архипелаг, стал
невидим вовсе.
обманывал Твардовского! Я тоже искренне думал, что принёс рассказ -- о
прошлом! Уж мой ли язык забыл вкус баланды? -- я ведь клялся не забывать. Уж
я ли не усвоил природы собаководов? Уж я ли, готовясь в летописцы
Архипелага, не осознал, до чего он сроден и нужен государству? О себе, как
ни о ком, я уверен был, что надо мною не властен этот закон:
поверил. Благополучию своей новой жизни. И рассказам последних друзей,
приехавших [оттуда]: мягко стало! режим послабел! выпускают, выпускают!
целые зоны закрывают! энкаведешников увольняют...
достаточна нам, чтоб навсегда приучиться чуять боль общую. И пока мы в себе
не превзойдём праха -- не будет на земле справедливых устройств -- ни
демократических, ни авторитарных.
[[нынешних]], хотя он-то и был самый естественный, хотя его-то и должен был
я ждать в первой череде.
случайных, надписанных уже часто вольняшками и отправленных, значит по левой
-- слал мне свои возражения, и даже гнев, -- сегодняшний Архипелаг.
заграницы, трубился в том смысле, что: "это -- было, но никогда не
повторится".
же условиях?!
из разных мест.
так же".
выпущенные при Сталине?"
воспитателями".
кровно заинтересованы в существовании лагерей. Надзорсостав за любую мелочь
фабрикует [Постановление]; оперы чернят личные дела... Мы --
двадцатипятилетники, -- булка с маслом, и ею насыщаются те порочные, кто
призваны наставлять нас добродетели. Не так ли колонизаторы выдавали
индейцев и негров за неполноценных людей? Против нас восстановить
общественное мнение ничего не стоит, достаточно написать статью "Человек за
решёткой"... *(24) и завтра народ будет митинговать, чтобы нас сожгли в
печах".
кругом: за десять лет я потерял живое чувство Архипелага.
правда -- не в правду, если не будет продолжения, если не будет дальше
сказано еще и [[о них]]. Чтоб сказано было -- и чтоб изменилось! Если слово
не о деле и не вызовет дела -- так и на что оно? ночной лай собак на
деревне?
народ привык понимать литературу. И нескоро отвыкнет. И надо ли отвыкать?)
скальную громаду Архипелага, его серые контуры в вышках.
силовые линии этого поля направлены от свободы к тирании. Эти линии очень
устойчивы, они врезались, они вкаменились, их почти невозможно взвихрить,
сбить, завернуть. Всякий внесённый заряд или масса легко сдуваются в сторону
тирании, но к свободе им пробиться -- невозможно. Надо запрячь десять тысяч
волов.
напечатание её признано ошибкой ("последствия волюнтаризма в литературе"),
изымается она уже и из вольных библиотек, -- упоминание одного имени Ивана
Денисовича или моего стало на Архипелаге непоправимой крамолой. Но тогда-то!
тогда -- когда Хрущев жал мне руку и под аплодисменты представлял тем трём
сотням, кто считал себя элитой искусства, когда в Москве мне делали "большую
прессу" и корреспонденты томились у моего гостиничного номера, когда открыто
было объявлено, что партия и правительство [поддерживают] такие книги, когда
Военная Коллегия Верховного Суда гордилась, что меня реабилитировала (как
сейчас, наверно, раскаивается) и юристы-полковники заявляли с её трибуны,
что книгу эту в лагерях [должны читать]! -- тогда-то немые, безгласные,
ненаименованные силы поля невидимо упёрлись -- и книга остановилась!!
[Тогда] остановилась! И в редкий лагерь она попала законно, так, чтоб её
брали читать из библиотеки КВЧ. Из библиотек её изъяли. Изымали её из
бандеролей, приходивших кому-то с воли. Тайком, под полой, приносили её
вольняшки, брали с зэков по 5 рублей, а то будто и по 20 (это -- хрущёвскими
рублями! и это с зэков! но зная бессовестность прилагерного мира, не
удивишься). Зэки проносили её в лагерь через шмон, как нож; днём прятали, а
читали по ночам. В каком-то североуральском лагере для долговечности сделали
ей металлический переплёт.
тот же немой, но всеми принятый запрет! На станции Вис Северной железной
дороги вольная Мария Асеева написала в "Лит. газету" одобрительный отзыв на