и [[поэтому]] решили зэки, что парень -- стукач! Да не могли так решить, ибо
конвой однодневен и стукачей не держит.
15.9.64.
тон у Шелеста -- он всё-таки коснулся боком лиха (хоть может быть большую
часть срока и откантовался, как его герой Заборский). В его рассказах есть
реальные черты лагеря. -- Наиболее неприятный тон у Дьякова. И здесь не одна
круглая котиковая шапка (в Особом лагере!) и одеколон, и жалоба, что ему,
видите ли, "холодно" в каптёрке личных вещей, -- но явная ложь, чтобы скрыть
свои лагерные удачи ("в лагере должностей не раздают, кого куда -- решает
статья обвинения и срок" -- но больше того -- [[кум]]!); при переделке
"Записок" -- искажение мотивов, по которым тянулся устроиться в санчасть;
задним числом приписывание себе невероятной смелости в разговорах с
надзирателями, операми, и будто бы даже начальника КВЧ обозвал лгуном -- и
все-таки был конферансье на ближайшем концерте (так может в ногах валялся?).
27.8.60. -- Инспирированная правительственными кругами статья, положившая
конец недолгой (1955-1960) мягкости Архипелага. Авторы считают, что в
лагерях созданы "благотворительные условия", в них "забывают о каре"; что
"з/к не хотят знать своих обязанностей", "[[у администрации куда меньше
прав, чем у заключённых]]", (?) Уверяют, что лагеря -- это "бесплатный
пансионат" (почему-то не взыскивают денег за смену белья, за стрижку, за
комнаты свиданий). Возмущены, что в лагерях -- только 40-часовая неделя и
даже будто бы "для заключённых труд не является обязательным" (??).
Призывают: "к суровым и трудным условиям", чтобы преступник [[боялся]]
тюрьмы (тяжёлый труд, жёсткие нары без матрацев, запрет вольной одежды,
"никаких ларьков с конфетками" и т. д., к отмене досрочного освобождения ("а
если нарушишь режим -- [[сиди дальше]]!") И еще -- чтобы "отбыв срок,
заключённый не рассчитывал на милосердие".
ума. После стольких воспитательных и наказательных исканий наконец родилось
это зрелое совершенство: эта однообразная, пронумерованная сухочленённая
организация, психологически уже изъятая из тела матери-Родины, имеющая вход,
но не выход, поглощающая только врагов, выдающая только производственные
ценности и трупы. Трудно даже себе представить ту авторскую боль, которую
испытал бы Дальновидный Зодчий, если бы стал свидетелем банкротства еще и
этой своей великой системы. Она уже при нём сотрясалась, давала вспышки,
покрывалась трещинами -- но вероятно докладов о том не было сделано ему из
осторожности. Система Особых лагерей, сперва инертная, малоподвижная,
неугрожающая, -- быстро испытывала внутренний разогрев и в несколько лет
перешла в состояние вулканической лавы. Проживи Корифей еще год-полтора -- и
никак не утаить было бы от него этих взрывов, и на его утомлённую старческую
мысль легла бы тяжесть еще нового решения: отказаться от любимой затеи и
снова перемешать лагеря, или же напротив, завершить её систематическим
перестрелом всех литерных тысяч.
Умерев же, вскоре с грохотом потащил за собою костенеющей рукой и своего еще
румяного, еще полного сил и воли сподвижника -- министра этих самых
обширных, запутанных, неразрешимых внутренних дел.
(Какая это была историческая непоправимая ошибка! Разве можно было потрошить
министра интимных дел! Разве можно было ляпать мазут на небесные погоны?!)
поспешно отпороты, заброшены и забыты! Уже от этого Особлаги потеряли свою
строгую единообразность. Да что там, если решётки с барачных окон и замки с
дверей тоже были сняты, и Особлаги потеряли приятные тюремные особенности,
отличавшие их от ИТЛ. (С решётками наверное поспешили! -- но и опаздывать
было нельзя, такое время, что надо было отмежеваться!)
мятежников, -- теперь сломали и снесли вполне официально... *(2) Да что там,
если внезапно освободили начисто из Особлагов -- австрийцев, венгров,
поляков, румын, мало считаясь с их чёрными преступлениями, с их 15-ти и
25-летними сроками и тем самым подрывая в глазах заключённых всю весомость
приговоров. И сняты были ограничения переписки, благодаря которым только и
чувствовали себя особлаговцы по настоящему заживо умершими. И даже разрешили
свидания! -- страшно сказать: свидания!.. (И даже в мятежном Кенгире стали
строить для них отдельные маленькие домики). Ничем не удерживаемый
либерализм настолько затопил недавние Особые лагеря, что заключённым
разрешили носить причёски (и алюминиевые миски с кухни стали исчезать для
переделки на алюминиевые гребешки). И вместо лицевых счётов и вместо
особлаговских бон туземцам разрешили держать в руках общегосударственные
деньги и рассчитываться ими как зазонным людям.
-- систему, которую плели, вязали и скручивали десятилетиями!
поблажек? Нет! Напротив! Выявляя свою испорченность и неблагодарность, они
усвоили глубоко-неверное, обидное и бессмысленное слово "бериевцы" -- и
теперь всегда, когда что-нибудь им не нравилось, в выкриках честили им и
добросовестных конвоиров, и терпеливых надзирателей, и заботливых опекунов
своих -- лагерное руководство. Это не только было обидно для сердец
Практических Работников, но сразу после падения Берии это было даже и
опасно, потому что кем-то могло быть принято как исходная точка обвинения.
мятежников и пополненного экибастузцами) вынужден был с трибуны обратиться
так: "Ребята! (на эти короткие годы с 54-го до 56-го сочли возможным
называть заключённых "ребята") Вы обижаете надзорсостав и конвой криками
"бериевцы"! Я вас прошу это прекратить". На что выступавший маленький В. Г.
Власов сказал: "Вы вот за несколько месяцев обиделись. А я от вашей охраны
18-лет кроме "фашист" ничего не слышу. А нам не обидно?" И обещал майор --
пресечь кличку "фашисты". Баш на баш.
историю Особлагов законченной 1954-м годом, и дальше не отличать их от ИТЛ.
льготное время -- эра невиданных поблажек, может быть самое свободное время
Архипелага, если не считать бытовых домзаков середины 20-х годов.
как бы еще пораздольнее развернуть в лагерях либерализм. Для женщин отменили
лесоповал! -- да, было признано, что лесоповал для женщин якобы тяжёл (хотя
тридцатью непрерывными годами доказано было, что нисколько не тяжёл). --
Восстановили условно-досрочное освобождение для отсидевших две трети срока.
-- Во всех лагерях стали платить деньги, и заключённые хлынули в ларьки, и
не было разумных режимных ограничений этих ларьков, да при широкой
бесконвойности какой ему режим? -- он мог на эти деньги и в посёлке
покупать. -- Во все бараки повели радио, насытили их газетами, стенгазетами,
назначили агитаторов по бригадам. Приезжали товарищи лекторы (полковники!) и
читали лагерникам на разные темы -- даже об искажении истории Алексеем
Толстым, но не так просто было руководству собрать аудиторию, палками
загонять нельзя, нужны косвенные методы воздействия и убеждения. А
собравшиеся гудели о своём и не слушали лекторов. -- Разрешили подписывать
лагерников на заём, но кроме благонамеренных никто не был этим растроган, и
воспитателям просто за руку каждого приходилось тянуть к подписному листу,
чтобы выдавить из него какую-нибудь десятку (по хрущёвски -- рубль). По
воскресеньям стали устраивать совместные спектакли мужских и женских зон --
сюда валили охотно, даже галстуки покупали в ларьках.
самодеятельность, которою он жил во времена великих Каналов. Созданы были
"Советы Актива" с секторами учебно-производственным, культурно-массовым,
бытовым, как местком, и с главною задачей -- бороться за производительность
труда и за дисциплину. Воссоздали "товарищеские суды" с правами: выносить
порицание, налагать штраф и просить об усилении режима, о неприменении [двух
третей].
лагерях, не прошедших выучку особлаговской резни и мятежей. А теперь очень
просто: первого же предсовета (Кенгир) зарезали, второго избили -- и никто
не хотел идти в Совет Актива. (Кавторанг Бурковский работал в это время в
Совете Актива, работал сознательно и принципиально, но с большой
осторожностью, всё время получая угрозы ножа, и ходил на собрания
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Гуль Роман Борисович
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Рыбаков Вячеслав