Чтение 34–й страницы книги ~Острее шпаги~

Мне бы хотелось описать, что увидела перед собой, но у меня нет таких
слов. В рыцарских романах, которыми я увлекалась в монастыре и после него,
больше говорилось о красоте чувств, чем о красотах природы.

Но именно они, красоты природы, вызывают во мне самые сильные
чувства.

Пьер решительно не умеет отдыхать! Вместо того чтобы бездумно
созерцать эту красоту, он размышлял о жизни, связывал с нею увиденное и
даже написал об этом сонет, который я переписываю в свою тетрадку, чтобы
поразмыслить над ним.

Я в отчаянии от того, что все труднее понимаю мужа, считая его стихи
причудой, которую все меньше и меньше оправдываю.

Но сонет его все-таки переписала:

У юности первый и легкий подъем.

До неба открылись просторы.

Когда мы признанья любимым поем,

Все в жизни - далекие горы!

Пусть там, в поднебесье, и холод и лед,

Под солнцем снега не согрелись.

На склоны и скалы нас властно зовет

Вершины манящая прелесть.

К высотам познанья! За кручей - обрыв!

Дороги орлам незнакомы!

Пройдет человек там, но прежде открыв

Природы и Чисел законы!

Искателей истин судьба нелегка,

Но тень их достанет в веках облака!

Оказывается, сонеты можно писать не только о любви! Для меня это
слишком непривычно, я не хотела бы сказать - чуждо, но попросту далеко! А
вот тень "жены искателя истин", увы, никогда не достанет облака, хотя
судьба у нее так же нелегка! Ой, совсем нелегка!

В этот же день за табльдотом нам предстояло встретиться и с другими
обитателями пансиона.

В уютной, отделанной ореховым деревом столовой стояли столики,
покрытые вышитыми скатертями, каждый на четверых постояльцев.

Хозяйка пансиона, очень важная седая поджарая дама с высоко вскинутым
подбородком и в строгих очках, подвела нас к столику, где сидели двое
учтивых англичан. Они вскочили при нашем приближении, а более молодой из
них, статный и худощавый, с британскими усами, свисающими по углам рта,
услужливо пододвинул мне стул, ожидая, когда я сяду.

Во время обеда, достаточно вкусного и разнообразного, молодой
англичанин (я говорю "молодой", потому что он моложе меня, хотя, быть
может, и не подозревает об этом!) всем своим поведением подчеркивал свое
восхищение мною, своей соседкой, уверяя, что только французские женщины
достойны истинного поклонения, и остроумно, а подчас и зло перечислял
недостатки женщин всех стран (кроме Франции) - англичанки холодны, испанки
несдержанны, итальянки слишком жестикулируют, немки скучно добродетельны,
славянки грубы, негритянки слишком черны, а француженки, только
француженки пополняют рать ангелов на небесах.

Я смеялась, а он старался еще больше.

После обеда молодой джентльмен галантно предложил нам всем
прокатиться в горы на заказанной им коляске.

Пьер и старший англичанин, профессор, кажется, Оксфордского
университета, отказались. Меня Пьер не удерживал, и получилось так, что мы
с сэром Бигби, как называл его старший спутник, а значит, с лордом,
поехали в горы вдвоем. Я впервые встретилась с настоящим лордом и только
из любопытства согласилась поехать с ним.

Скажу откровенно, что подобное путешествие небезопасно для замужней
женщины. Вечером, вспоминая прогулку, я рассматривала в зеркале свое лицо.
Даже странно, что оно так сохранилось за годы семейных забот. Конечно, он
не подозревает, что мне уже сорок пять лет, и надеется на легкую интрижку,
на которую, как он думает, так падки мы, француженки, "не успевшие
пополнить сонм ангелов на небесах"!

На следующее утро он уже ждал у лестницы, чтобы проводить меня в
столовую.

Мне кажется, что Пьер был недоволен этим, хотя виду не подал, как
всегда уравновешенный, спокойный, доброжелательный.

За столом шел общий разговор, из которого я поняла, что сэр Бигби
помощник министра при самовластном Кромвеле, заменившем в Англии короля.
Каюсь, это еще больше раззадорило меня, разожгло интерес к англичанину -
лорд, да еще министр! Близок с грозой европейских корон! Как взволнуется
Сюзанна, узнав о таком знакомстве матери. Клянусь Мадонной, она захотела
бы оказаться на моем месте. А я?

Потом была прогулка. Старший англичанин, с лысиной, которую он
прикрывал шляпой с высоченной тульей, старящей его шкиперской бородкой и
тяжелой тростью в руках, нашел что-то общее с Пьером. Горячо обсуждая
скучную философскую тему, они отстали от нас с сэром Бигби, и он,
пользуясь этим, сыпал изысканными комплиментами и старался увлечь меня с
дорожной колеи, без устали предлагая руку, в расчете коснуться моей.

Отмечу одну особенность, характеризующую обоих представителей
"передовой" Англии: сидя с нами за одним столом, совершая совместные
прогулки, ведя беседы о высоких материях или ухаживая за мной, никто из
них не поинтересовался, с кем имеет дело. В этом сквозила смесь равнодушия
с превосходством над нами, какими-то там французами, скорее всего
провинциальными буржуа, не доросшими до их революционных идей.

Что касается меня, то я отнюдь не старалась в беседе с лордом
признаться в том, что всего лишь жена судейского из Тулузы, боясь вызвать
снисходительное участие к моей незавидной судьбе, которая, конечно же, ни
в какой мере его не интересовала, чего нельзя сказать обо мне самой, не
утратившей еще женственности.

Я ловлю себя на том, что, уподобляясь Сюзанне, стала слишком много
времени уделять своей внешности и даже порадовалась, что захватила с собой
купленные к предстоящей ее свадьбе не очень дорогие, но прелестные
украшения, которые оказались мне очень к лицу, о чем не преминул заметить
мой лорд.

Сегодня за обедом, когда я надела эти украшения, я с ужасом
почувствовала, что сэр Бигби как бы нечаянно задел под столом своим
коленом мое.

Кровь бросилась мне в лицо, я сколько могла отодвинулась и низко
нагнулась над тарелкой, чтобы скрыть свое замешательство.

Но он ничуть не смутился, продолжал ухаживать за мной со светской
непринужденностью, предлагая мне то очередное блюдо, то сыр, то фрукты, и
снова и снова касался моего колена.

Я не знаю, как высидела до конца обеда, отказалась идти гулять,
сославшись на головную боль, и поднялась в свою комнату.

Пьер и английский профессор решили закончить свою беседу о каком-то
Картезиусе во время прогулки, а лорд не выразил желания их сопровождать,
уверяя, что у него от философии всегда зубы болят.

С бьющимся сердцем сидела я у себя в комнате, и когда раздался робкий
стук в дверь, приняла его как нечто неотвратимое.

Это был он, мой английский лорд!

- Я принес вам нюхательной соли, сударыня, чтобы умерить вашу
головную боль. Соблаговолите разрешить мне войти, чтобы передать вам ее.

- Нет, нет! - замахала я руками. - Ради всего святого нет! Боже вас
сохрани!

- Пусть господь сохранит вас и вашу красоту, самая прекрасная из всех
женщин, которые встречались мне и в Европе, и в заморских странах.

Он не уходил, стоя в дверях, уверенный, что сломит своей учтивой
настойчивостью мое сопротивление, войдет и...

Сам господь бог послал в тот миг грозу в горах, а мне вернувшегося в
ее предвидении мужа.

Он поднимался по лестнице впереди своего английского спутника и
увидел в дверях нашей комнаты настойчивого английского лорда.

Тот обернулся к моему мужу и как ни в чем не бывало сказал:

- Я принес нюхательной соли вашей супруге, но не решаюсь войти. Не
откажите в любезности, мой друг, передать ей флакон, чтобы умерить ее
страдания.

Пьер молча взял соль и, кажется, даже не произнеся слов
благодарности, прошел мимо англичанина к нам в комнату, заперев перед
незваным гостем дверь и произнеся по-английски:

- Я сожалею, сэр!

Теперь я ожидала бури, но Пьер ничего не сказал мне.

Однако я поняла, что при всей его отрешенности от происходящего
вокруг, оказывается, от него не ускользало ничего из поведения английского
лорда по отношению ко мне. И то, что Пьер не упрекнул меня, не предостерег
хотя бы, означало лишь присущую ему сдержанность и удивительную доброту,
которую он всегда проявлял к людям, в особенности ко мне.

Тем неожиданнее, ошеломительнее для меня было то, что затем произошло
и что должно было произойти!

Английский лорд и соратник Кромвеля отнюдь не собирался сложить
оружие, он, видимо, поставил себе целью во что бы то ни стало добиться в
отношении меня поставленной цели, не видя разумной причины для соблюдения
мной верности пожилому мужу, воображая, что я намного моложе его. Просто
Пьер выглядел неважно, за последние годы после своего пятидесятилетия
пополнел, и лицо его стало усталым. Еще бы! Ведь я-то знала, что украдкой
от меня он просиживает ночи за своими вычислениями, которые потом теряет и