желтый утомляющий свет. При свете Урманцеву показалось, что Михаилу стало
легче. На термометре было 38,7.
сказать.
Полегчало тебе?
она уже поправилась... Почему тогда не придет? Сердится на меня? Думает,
что я во всем виноват?
выздоровеет. Ее к бабушке увезли в Сигулду, к Балтийскому морю.
умереть. Нельзя даже представить себе, что тебя нет на земле. Возможно ли,
что меня вдруг не станет?
Валентин Алексеевич?
логично".
ответил:
алгебраической суммы - нуль. Никакого нарушения равновесия. Так что не
бойся, часовой механизм вселенной мы не поломаем.
сплошной сопромат. Испытание на прочность. Ломать тебя начинают со школы.
И так до конца, пока поломают.
знать?
себе кошмаров. В действительности все гораздо проще, чем мы воображаем. И
забывается легче и переносится легче.
утру проснешься совсем здоровым.
на два дня дали. Про "Отель Таннатос" не забудь. Несмотря ни на что, очень
оптимистическая вещь. По крайней мере ощущаешь истинную цену всему... и
жизни тоже. Великое это дело, жизнь! Торопись выздоравливать, Миша.
неудовлетворенно сознавая, что разговор закончился совсем не так, как ему
хотелось.
13
самого облегчением ощутил, что именно сегодня, через какой-нибудь час
наступит развязка. Он ждал этой развязки, понимая в то же время, что
ничего хорошего она не принесет. Но сохранять обманчивое статус-кво,
основанное на принципе: худой мир лучше доброй ссоры, казалось уже
немыслимым.
накануне сараевского выстрела. Тайная война шла полным ходом; и каждый
знал, что вот-вот придется схватиться в открытую. Нужен был лишь первый
выстрел.
уже был. И не один. Противник буквально забрасывал Урманцева снарядами
самых разных калибров. И то, что он с кислой улыбкой принимал их за
булавочные уколы, дела не меняло.
просто не отвечал на огонь. А это, как известно, плохая тактика.
Во времена средневековья такие, как он, с блуждающей улыбкой шествовали на
костер, зная, что оставляют после себя нечто неподвластное огню.
валам, грозным и гневным, но едва достающим золотых лодыжек Родосского
колосса.
так и обстоит. Ради этого не замечались такие, говоря словами Рабле,
ужасающие деяния, о которых стоило вещать в пожарный колокол...
ощущать их, но по-прежнему вел себя так, будто ничего не случилось. Именно
это спасло его от еще больших бед. Легкость характера и кажущаяся
беззащитность оказались надежнее любой брони. Туча прошла стороной. Но за
это пришлось расплачиваться. Орт получил первый инфаркт и вынужден был
обосноваться в Боткинской больнице.
Николаевной и Иваном Фомичом, или, как их именовали за глаза, "парой
нечистых".
статьи, известным очеркистом "на моральные темы", ее связывала нежнейшая
дружба. Статья была посвящена только что вышедшей книге Орта "Майкельсон и
мировой эфир". Книга была раздолбана как угодническая перед Западом, а сам
Орт оказался причисленным к космополитам. Оргвыводы должны были
последовать с минуты на минуту.
эйнштейновский световой предел, она вложила в большой конверт два
экземпляра газеты со статьей о "безродном космополите" Е.О.Орте и заказным
письмом отправила прямо в Боткинскую больницу.
"Союзпечати"! Говорят, что он закричал тогда: "Хотите меня убить? Не
выйдет! Я не дам вам меня убить!" Состояние его резко ухудшилось. Ночи
проходили на сплошном кислороде. Синюшный дрожащий рассвет начинался
внутривенным вливанием магнезии.
Токсическое действие простых синих чернил чуть было не привело к
летальному исходу.
лаборатории, все такой же большой, жизнерадостный и небрежный. Разве
чуть-чуть похудевший. Внутренне он как будто не изменился. Если же и были
какие-то изменения, знал о них только он один.
Иван Фомич вынес свои бумаги из кабинета Орта.
не изменилось. Через некоторое время к этому привыкли. Лаборатория
работала хорошо, и у начальства сложилось мнение, что Орт создал
удивительно дружный, спаянный коллектив.
отсиживались за его широкой спиной".
отголоски. Брезгливо сморщив нос, проходили они мимо тайных подлостей,
утешаясь весьма сомнительным доводом, что порядочные люди в такие дела не
вмешиваются. А порядочные люди вмешивались. Все более активно и властно.
Урманцев не замедлил бы выступить против явных, открытых нападок на дело
Орта, на его воспитанников и друзей. Здесь он не знал компромиссов. Но и в
этом тоже сказывалась известная его ограниченность: он не учитывал, что
мещане с высокими учеными званиями лучше приспосабливаются к условиям
среды, чем все остальные приматы.
кроме собственного покоя, - вот с кем неизбежно предстоит схватиться
каждому настоящему ученому. От укусов элегантных научных скорпионов нет
предохранительных сывороток. Они плоды застоя и невежества, и бороться с
ними можно только светом. За ушко да на солнышко. Противно брать их за
ушко? Ну что ж, другого выхода ведь нет...
себя к борьбе. Настроение у него было приподнятое и нетерпеливое. Он готов
был драться, не задумываясь о всевозможных последствиях, не надеясь ни на
чью помощь. Тут он опять ошибался. Радуясь и удивляясь происходящим в себе
переменам, он не заметил, что такие же перемены происходят и в других. Не
заметил потому, что это была именно эволюция, постепенный, но неуклонный и
необоримый процесс, последовавший за решительной революционной ломкой
догматических норм жизни. Коренной поворот нельзя проглядеть. Хотя бы
потому, что о нем вовремя напишут в газетах. Но последующие за этим
Шилова Юлия
Доценко Виктор
Маккарти Кормак
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Березин Федор