Чтение 34–й страницы книги ~Ночной Орел~

- Значит, в строй пока нельзя? - упавшим голосом спросил Кожин.

- Пока нельзя. А дальше посмотрим.

- А как же быть с доктором Коринтой, товарищ майор? Ведь я понял свой
талант и научился им пользоваться только благодаря доктору Коринте! Без
него я никогда в жизни не Догадался бы, что умею летать. Без него: без
него я вообще пропал б.ы!

Разрешите мне, товарищ майор, выполнить единственное задание -
освободить доктора Коринту. А потом делайте со мной что хотите!

- Успокойся, Иван. Неужели ты считаешь, что мы способны бросить Коринту
в беде?

Мы займемся этим немедленно и сделаем все, чтобы вырвать у фашистов
этого замечательного Ученого! Правильно я говорю, Горалек?

- Правильно, майор. Такого башковитого мужика нельзя отдавать
фашистским палачам. Мы вызволим его из беды, чего бы это нам ни стоило!

- Ты слышишь, Иван?

- Слышу, товарищ майор. Но согласитесь, что мне:

- Хватит! - перебил его Локтев. - Спорить тут не о чем, и все твои
возражения я заранее отвергаю. После сам убедишься, что я был прав. А
теперь пора домой. Дел у нас непочатый край!

На обратном пути они молчали, думая каждый о своем.

Появление в отряде Владика вызвало вначале неудовольствие со стороны
Горалека. В тот же день, когда лесник привел мальчика в лагерь, командир
вызвал его к себе для серьезного разговора.

Влах стоял перед Горалеком, переминаясь с ноги на ногу, ожидая, что ему
достанется за провал наблюдательного поста в к-овском лесу. Но командир
принялся отчитывать его за то,, что он притащил в лагерь партизан ребенка,
за которым тут некому присматривать и которому вообще полагается сидеть
возле матери, ходить в школу и заниматься играми, а не болтаться в лесу
среди партизан, подвергаясь вместе с ними смертельной опасности.

- Ты что, не понимал, куда тащишь мальчишку? Почему не пристроил его
где-нибудь в деревне, у родни или у знакомых? - бушевал шахтер, бешено
сверкая своими цыганскими глазами.

- Он сам просился, товарищ командир: - смущенно оправдывался лесник,
теребя свою рыжую бороду.

- "Сам"! А ты-то, борода, о чем думал?

- Я-то? Да я, по правде говоря, и сам не очень хотел оставлять его на
чужих людей. Вдруг, думаю, про него немцы узнают, пропадет мальчонка! Ведь
гестаповцы, сам знаешь, ни стариков, ни детей не щадят. А мальчонка, скажу
тебе, Горалек, не простой, а особенный. Он не только был с Коринтой, когда
Кожина нашли, он еще и связным у нас был, о провале нас предупредил: Да
мало ли что! Вот Коринта мне как-то говорил, что без Владика ему ни в
жизнь было бы не разгадать какой-то там научный секрет по поводу Кожина.
Владик, вишь, ему идею подсказал, и тогда у него все пошло, как по маслу.
Одним словом, боевой мальчонка!

- Идею, говоришь, Коринте подсказал? Это интересно! Выходит, Влах, ты
прав: - Горалек смягчился и, подумав, сказал: - Ну ладно, пусть пока
живет! После придумаем, куда его определить. Может, к матери отправим,
может, еще ку-в,а: А ты, Влах, присматривай за ним. На твою
ответственность его оставляю.. Понял?

- Понял, товарищ командир!

Так Владик остался у партизан. Он был занесен в списки личного состава
и во время утренних поверок, стоя на левом фланге, звонко кричал: "Здесь"
- когда командир называл его фамилию.

Мальчик ошалел от радости. Ему казалось, что он спит и видит волшебный
сон. Еще бы! Скалистая крепость посреди дремучих лесов, настоящие
партизаны, увешанные оружием, темная пещера, ежедневные рассказы о боевых
подвигах, от которых захватывает дух, - ну какой мальчишка не почувствовал
бы себя счастливейшим человеком, попав в такую изумительную обстановку!

Но чему Владик был особенно рад, это присутствию в отряде сержанта
Кожина. Мечта научиться летать не покидала его. Если бы Кожин позволил
ему, мальчик не отходил бы от него ни на минуту.

Что касается Иветы, ее появление в лагере приветствовали все без
исключения.

Отряд ощущал острую нехватку в медработниках. Единственный врач -
пожилой хирург из Остравы, пришедший в отряд вместе с Горалеком, - не
справлялся с работой по уходу за ранеными. Девушке отгородили отдельную
каморку возле госпитального отсека, выдали белый халат и сразу загрузили
работой.

Ивета была тоже по-своему счастлива, но счастье ее не было таким
безоблачным, как счастье Владика. Ее беспокоило сумрачное настроение
Кожина, мучила неизвестность о судьбе матери, не покидала тревога за
доктора Коринту. Поведение Кожина она истолковывала по-своему: "Иван еще
хромает, его не берут на боевые операции, вот он и хандрит, слоняясь по
лагерю без дела". С одной стороны, она сочувствовала Кожину, но с другой -
была рада, что он хотя бы временно не участвует в опасных партизанских
делах.

В то утро, когда Кожину дали наконец возможность доказать, что он
действительно умеет летать, Ивета, обнаружив, что Ивана нет в лагере,
страшно разволновалась.

Работа валилась у нее из рук. Владик, который всегда точно знал, где
находится Кожин, еще спал. Оба командира отсутствовали. Из партизан никто
Кожина не видел.

Наткнувшись на Влаха, который вместе со своим верным Тарзаном готовился
идти на сторожевой пост, Ивета так и набросилась на него:

- Влах, вы не видели Кожина?

- Не видел, сестричка, не видел. А чего это ты мечешься?

- Как - чего! У Кожина нога больная, ему еще нельзя ходить, а его нигде
в лагере нет!

- Раз нет, значит, так надо. Не век же твоему Кожину без дела сидеть.
Он и сам уже от тоски извелся: А ты не волнуйся, Ветушка! Вернется твой
Кожин, никуда не денется.

Влах улыбнулся в рыжую бороду, вскинул на плечо винтовку и пошел прочь
из лагеря:

Когда Кожин вернулся, Ивета была занята раздачей раненым завтрака.
Радостную весть ей принес Владик. Он лишь мельком заглянул в лазарет,
крикнул сестре, что сержант пришел, и снова убежал. Торопливо закончив
раздачу пищи, Ивета бросилась разыскивать Кожина.

Она нашла его за утесом, на краю обрыва.

Иван сидел, свесив ноги со скалы, задумчиво швырял в ручей камешки и
при этом рассеянно толковал о чем-то с Владиком, примостившимся рядом со
своим кумиром.

Лицо у Кожина было пасмурное, а это свидетельствовало о том, что в его
положении не настало никаких перемен.

С приходом Иветы юноша немного оживился, но, поздоровавшись с нею, тут
же снова впал в мрачную задумчивость.

Ивета отослала братишку посмотреть, как партизаны чистят пулеметы, а
сама присела на его место.

- Ты чего такой грустный, Иван? У тебя неприятности?

- У меня, Ветушка, ничего, кроме неприятностей, последнее время и не
бывало.

Такая уж, видно, полоса наступила. Впрочем, ничего особенного не
произошло:

Расскажи лучше о себе. Письмо матери сумела отправить?

- Нет еще. В город никто из наших не ходил, из города тоже никого не
было. А сообщить маме надо. Она, наверное, умирает от страха за Владика и
за меня. Да и мы о ней ничего не знаем. Поехала она к своей сестре, тете
Баре, в Кнежевесь у Праги, а как она до нее добралась, как там устроилась,
ничего не знаем.

Владику-то что, он и не думает об этом. А я как вспомню ночью, реву,
как дурочка. Всякое ведь на ум приходит! Вдруг маму на дороге задержали
или выследили и арестовали вместе с тетей Барой: Страшно подумать о таком!

Кожин погладил Ивету по волосам:

- Не надо, Ветушка, не расстраивайся. Я уверен, что твоя мама
благополучно добралась до места и ничего с ней не случилось. Но чтобы тебе
было спокойнее, напиши письмо и отдай мне. Я его на днях смогу отправить:

- Ты, Иван? Тебе можно уже вылетать на задания?

- Тише! - Кожин осторожно осмотрелся по сторонам. - Разве тебе не
говорили, что эта моя способность строжайше засекречена?

- Говорили, Иван: Прости, я нечаянно:

- Смотри, попадет тебе от Горалека, если проболтаешься!.. И вот еще
что. Письмо твое я, конечно, отправлю, но это должно остаться
исключительно между нами.

Никому ни слова, ни Владику, ни кому-либо другому. Понятно?

- Понятно, Иван: Но послушай, а как же командиры? Они ведь должны знать
о каждом письме, которое уходит из лагеря на волю. Они даже содержание
всех писем должны знать. Мне Горалек говорил, что это одно из основных
правил внутреннего распорядка:

- Ничего, твое письмо может пойти и непрочитанным. Я уверен, что ты не
будешь в нем описывать наши укрепления и подступы к лагерю. А о том, что