Чтение 34–й страницы книги ~Рейд~

тепло и подготовить конвертеры. Понизить внутреннюю температуру до десяти
градусов. Инженерный отсек, напоминаю о готовности к срочному клаймингу.

Он пыхтит трубкой и оглядывает собравшихся в операционном отсеке. Люди
избегают его взгляда.

Он собирается в клайминг. Зачем? Охотники не показывались. Еще какое-то
время их не будет. До Ратгебера далеко.

- Запускайте программу, мистер Уэстхауз.

Нескончаемые прыжки и скачки заканчиваются. Шквал команд и ответов
"Есть!". В оружейном разряжают аккумуляторы. В эксплуатационном понижают
температуру до такой степени, что я начинаю жалеть, что не захватил с собой
свитер. Короткий перелет в гипере.

- Прямо к нам в глотку! - визжит Берберян. - Ракеты...

- Радар! Возьмите себя в руки.

- Есть, сэр! Командир, ракеты, несущие...

Воет сирена столкновения. Ракеты близко! Я ни разу не слышал этого
сигнала, кроме как во время учений.

- Срочный клайминг! - командует Старик, не обращая внимания на панику
вокруг. - Двадцать пять Гэв. Всем подготовиться к резкому маневру.

Я понятия не имею, что творится. Застегиваю ремни безопасности, как мне
положено делать всякий раз, заступая на пост. Похоже, это мудрое правило.

Командир крепко хватается за раму и скобу. Он сжимает зубами трубку,
извергая ядовитый дым.

От детонации ракет у точки Хоукинга клай-мер содрогается. Температура
внутри повышается на градус.

- Близко было, - бурчит Рыболов, - очень близко.

Он бледен. Руки трясутся. Лицо в испарине.

- Внимание! - говорит командир.

Корабль сотрясается, будто его пнула нога решившего поиграть в футбол
бога. Скрип металла по металлу. Затычки носятся, как сумасшедшие мотыльки.
Незакрепленные предметы летают по отсеку. От моей панели отскакивает
пластиковое переговорное устройство, дает мне в глаз и уносится танцевать с
остальным хламом.

За пару секунд температура достигает сорока градусов. Перемена так
быстра и сурова, что несколько человек теряют сознание. Конвертеры стонут от
напряжения и начинают понижать температуру.

Уэстхауз, глазом не моргнув, продолжает вести корабль.

- Опускай! - ревет командир. - Опускай к чертям!

В операционном отсеке пятеро без сознания. Еще дюжина в других. Корабль
в опасности.

Командир кидает людей на критические посты.

Столбик ртути в термометре рядом со мной стоит порядком над красной
линией. Конвертеры не могут в одиночку вовремя понизить температуру, чтобы
предотвратить поломку охладительной системы сверхпроводников. Единственное,
что нам остается, - сброс тепла наружу.

Клаймер опускается с одуряющей быстротой.

- Сбросить тепло! - грохочет голос командира. - Черт возьми, Бредли!
Кто-нибудь! Шевелитесь!

С каждой панели вой и мигание красных лампочек - перегреваются
сверхпроводники.

К черту сверхпроводники! Меня охладите... Никогда не думал, что жара -
это так больно. Но теперь... В голове грохочет пульс. Тело как в смазке. От
потери соли с потом икры сводит судорога. Чтобы удержать внимание на экране,
требуется вся моя сила воли.

Появляются звезды.

- Ох ты!

Их перечеркивает огненная комета, и траектория линкора обрывается
вспышкой ослепительной смерти. Пылающие куски вертятся вокруг главного
сияния, затмевая огни на заднем плане. Он в миллионах "километрах от нас, но
все-таки ярче всех небесных тел.

Огонь начинает угасать.

Я проверяю камеры. Ура! Я их включил.

Сквозь боль и усталость пробивается мысль, Такой эффект должен быть
вызван взрывом камеры ядерного синтеза. Как командиру это удалось?

Отсек быстро охлаждается. И по мере охлаждения моя безмерная агония
оставляет меня. Горизонт расширяется. Я обнаруживаю, что командир сыплет
вопросами по интеркому. Первый из тех, что я слышу:

- Как скоро вам удастся это стабилизировать?

Я пихаю Рыболова.

- Что происходит?

Этот мальчик жары будто и не заметил.

- Похоже на колебания в магнитах АВ, - отвечает он хрипло.

Физически он держится хорошо, но душа у него не в форме. У него
похмельная дрожь. Лицо бледнее змеиного брюха.

Способными на созидательный труд в операционном отсеке остались,
похоже, лишь он, я и командир. Я выползаю из кресла и пытаюсь заняться
чем-нибудь более важным, чем визуальные наблюдения.

Мне кажется, что Рыболов испуган не клаймингом и не опасностью утечки
АВ. Он заперт в собственном сумасшедшем кошмаре - еще раз оказаться в
гробнице на борту подбитого корабля. Того, что первой найдет та фирма.

От него за приборной доской тахион-детектора толку мало, и я указываю
ему на место Роуза и даю задание снимать градиент сверхохладителей системы
сверхпроводников. Он будет слишком занят и не сможет думать.

Температура понижается быстрее. Дребезжат газоочистители и вентиляторы,
выгоняя влагу и гоняя воздух. Я почти избавился от дискомфорта.

Тревога за Рыболова гасит мой собственный позыв к панике. Усадив его за
клавиатуру компьютера и поставив панель Уэстхауза на автоматический вызов, я
обхожу остальных. Это самая важная часть оставшейся работы. Остальное взял
на себя командир.

Говорят, что я веду себя как нормальный клаймерщик - беспокоюсь сначала
за других, а уж после за себя. Я слышал, что это называется
"групповая/семейная реакция".

Первым воскресает Яневич. Я отвлекаю его вопросами. На один из них он
отвечает:

- Мы - легион проклятых. Все, что У каждого из нас есть, - это
товарищи. И вселенское презрение к штабным, приговорившим нас к смерти на
клаймере. Я в порядке. Отпусти меня. Надо работать.

Я все еще не знаю, что произошло. Они не дают себе труда объяснять...
Меня это задевает. Командир все это время считал и пересчитывал, чтобы
попасть точкой Хоукинга в термоядерный реактор "Левиафана". Естественно.
Неудивительно, что нас потрепало. Наша полная масса ударила в их магнитную
бутылку на скорости в четыре десятых с.

Восхитительно. Мы попали с первой попытки.

И чуть-чуть не уничтожили сами себя.

Ход командира был великолепен. С точки зрения внезапности. Слюбой
другой точки зрения - чистейший идиотизм. Попытался бы он еще раз, если бы
промахнулся с первой попытки?

Скорее всего нет. Даже у ветеранов не хватило бы духу, если бы они
знали, на что идут.

Позже, за внеочередной чашкой кофе, я спрашиваю командира:

- Ты бы стал делать вторую попытку?

Он уходит от вопроса.

- Ты отлично выдержал. Не думал, что ты такой крепкий парень.

- Быть может, я привык к большей жаре.

Он допивает кофе и уходит, ничего больше не сказав.

Корабль снова охвачен напряжением. Мы не можем клаймировать, пока
Вейрес не стабилизирует магнитную систему. Охотники приближаются.

Рыболов в центре внимания. На его приборной доске приятная тишина.

Намертво застряли в космосе. Семь часов. Вейрес не сбалансировал
несколько сотен мелких токов нагрузки в полях АВ-контейнера. Сверхпроводящие
контрольные схемы пострадали от местного перегрева.

Время еле ползет - до тех пор, пока я не просчитываю, сколько его
прошло с того момента, тогда "Левиафан" позвал подмогу. Тогда оно начинает
лететь со свистом.

Мы все еще в состоянии боевой тревоги. Дружки наших отправленных на
пенсию приятелей могут объявиться в любую минуту. Скоростному истребителю с
Ратгебера уже хватило бы времени на дорогу туда и обратно.

Сборники нечистот дают полную нагрузку на системы регенерации
атмосферы.

Я боюсь. Боюсь до чертиков. От такого беспомощного сидения можно
заголосить благим матом.

Командир все жует ухо Вейресу. Дескать, долго вам еще? Ответов я не
слышу, но это несущественно. Старик приказывает Пиньяцу заряжать
аккумуляторы. Он готов к бегству в нормальном пространстве.

Проклятие! Если бы я не продолжал делать записи, не занял бы себя
чем-нибудь, я бы завопил. Или повел бы себя, как Никастро. Сержант носится
повсюду, как неуемная старуха, и бесит всех своей суетой.

Я постоянно поражаюсь, как им удается понимать командира с полунамека и
с полужеста. Они уже закаляются в предвидении суровых времен. Даже их
походка и осанка переменились. Я начинаю чуть-чуть лучше понимать Старика

В крутую минуту он даже почесаться не осмелится не вовремя. Тот, кто
это слишком хорошо понимает, оказывается под сильным давлением.

На обычном корабле командиру легче. У него есть своя каюта. Он не
выставлен все время на всеобщее обозрение.

Мы так устали, что не сильно блеснем, если объявятся ребята из той
фирмы.

Проходит двенадцать часов, а Вейрес сообщает о неудовлетворительной