Рио, Буэнос-Одес, Санта-Севаста и Харка-дель-Каса! А после...
Рев, доносившийся из амфитеатра, сделался глуше, но к возбужденным людским
голосам добавились треск скамей и яростные вопли. Кажется, там начиналась
драка.
отставая от Саймона до самых ворот. - Хрр... Не будь кретином, гуртовщик!
Кретин... хрр... не знает, где его счастье, а где - несчастье. Ты ведь не
кретин, хрр? Твое счастье - со мной! А несчастье, хрр, от меня... Ежели не
остановишься, тогда, может, и не выйдешь... хрр... или выйдешь, а до колес не
дойдешь... хрр... заложу пальцы в рот да свистну своих парней.
паханито.
Кости? Что за кости?
всматриваясь в побелевшее лицо Обозного. - Тут еще есть место, паханито.
Желаешь присоединиться?
к автомобилю.
мучительная боль, от которой Гилмор дергался и извивался во время пытки; скорее
даже не боль, а напоминание о ней - о том, как бич гулял по обнаженной спине и
груди, о криках, что срывались с его губ, и об ухмылках, которыми мучители
сопровождали каждый удар. Он не запомнил их лиц - вспоминались только фигуры в
синем, мерно склонявшиеся над ним, и еще одна, у стены, в расшитом серебром
мундире. Гилмор знал, что этого светлокожего мулата зовут Бучо-Прохор Перес и
что он - глава полиции северного округа Рио. Капитан-кайман, а по
совместительству - бугор смоленских вертухаев.
пессимистического содержания. Что-то такое:
ностальгии по золотым минувшим временам казалась расплывчатой и неопределенной;
во всяком случае, ни капли критики и никаких упоминаний о конкретных лицах
вроде Грегорио-Григория или Хайме-Якова. За это, как рагу народа, полагалась бы
яма с муравьями, а выживших продавали в Разлом - тогда как Гилмор хотел попасть
в совершенно определенное место, в один из кибуцей Юго-Восточной Пустоши. За
океаном Пустошь считалась весьма перспективной территорией - конечно, не в
смысле скотоводства или селекции брюквы, а по иным причинам. Ближайший путь из
Европы вел к канадским берегам, к бедному периферийному протекторату,
заселенному потомками индейцев, откуда до Рио-де-Новембе и прочих бразильянских
городов приходилось добираться с изрядным риском и с Помощью "торпед", которым
пан Микола Сапгий решительно не доверял. Пустошь являлась гораздо более удобным
местом для высадки: во-первых, ближе к Буэнос-Одес, Херсусу и Рио, а во-вторых,
в определенное время года ветры дули как раз в подходящем направлении. Но
информация о Пустоши и Уругвайском протекторате была настолько скудной, неясной
и противоречивой, что посылать туда эмиссара без предварительной разведки
казалось безумием. А пан Сапгий, несмотря на бедственное положение ЦЕРУ, был не
склонен к авантюрам.
прикрытием - кибуц, Семибратовка и статус изгоя, бессрочная ссылка без права
возврата в Рио... Но он понимал, что обязан вернуться, - ведь все накопленное,
узнанное и занесенное в дневник не должно пропасть. Как и его стихи. Возможно,
они являлись большей ценностью, чем описание Дураса и Сан-Филипа, Семибратовки,
Колдобин и Марфина Угла. Гилмор старался не думать об этом, не поддаваться
греху тщеславия.
проблематичным. Он был заметен - слишком заметен, как редкостный темный боб
среди коричневых и белых; как ни меняй лица, цвет останется все тем же, а
значит, его могли обнаружить с гораздо большей вероятностью, чем светлокожего
изгоя. Скрыться в Хаосе? Но станут ли искать? Обеспокоятся ли? Не слишком ли он
ничтожен - мелочь, "шестерка", бывший архивариус, кропавший на досуге стихи? И
все же ему казалось, что Пачанга ошибся - надо было отправить кого-то другого,
не столь заметного, как он.
только с одним - со стариком, который нашел его и предложил работу. Сперва ему
думалось, что старый Пачанга - из "торпед", из мытарей Хосе-Иосифа, но вскоре
он понял, что ошибается - слишком многое было известно Пачанге про ЦЕРУ, МОСАЙ
и Байкальский Хурал, про батьку Стефана Ментяя и Миколу Сапгия и даже про пана
Самийло Калюжного.
Украины, ни варварское торжество Хурала, ни Сапгий с Пачангой, ни собственные
его труды и странствия в Пустоши, ни муки, которые он перенес, ни риск
возвращения в Рио. Все это казалось неважным, незначительным и каким-то
ненатуральным, будто все страны земные сделались вдруг декорацией до ужаса
нелепого спектакля, а их повелители - актерами, что кривляются на сцене среди
старых драных полотнищ и фанерных щитов с облупившейся росписью. А где-то был
зал, протянувшийся в необозримые дали, гигантский зал, обитель человечества, но
собравшихся там людей не волновало происходившее на сцене; для большинства из
них она являлась не реальностью, не чем-то сиюминутным и современным, имевшим
право на существование, а лишь картинкой из старого полузабытого фильма или
парой строк в учебнике истории.
посланника звезд! Только не для него!
ты прячешься среди скал и деревьев, трава не шуршит под твоими ногами, тело не
испускает запахов, кожа покрыта лиственным соком и обсыпана землей. Ты сделался
эхом тишины, мраком во мраке, отблеском лунных лучей в быстрых водах; ты стал
травой среди трав, птицей среди птиц, змеей среди змей. Теперь выбери нужный
миг - и ужаль!
под щедрым ливнем солнечных лучей, плескалась белая ткань платья, то обтягивая
гибкую тонкую фигурку девушки, то раскрываясь чашечкой цветка, то взмывая над
двойным стебельком быстрых стремительных ног.
головка на стройной шее склонялась вниз или гордо откидывалась назад, туфельки
цокали по истертым каменным плитам, и казалось, что тело плясуньи рождает
мелодию, стремительную и плавную одновременно, похожую на ветер или течение
ручья, что разливается на равнине или бурлит и скачет, свергаясь с горного
склона.
стен, танцевал вместе с нею. Мохнатая пальма у ворот шуршала и потряхивала
перистыми листьями, колыхалась вода в крошечном круглом бассейне, загорались и
гасли отблески в окнах; плющ, взбиравшийся на стены, размахивал зелеными
руками, будто целая армия дирижеров, не трогаясь ни на шаг; плясали столбы,
подпиравшие рваный брезентовый тент, который вздувался и опадал, точно
натянутый на обод огромного барабана. И все остальное в маленьком патио не
стояло на месте, а неслось и кружилось, вертелось и приплясывало в ритме танго
- даже старые тростниковые циновки, на которых сидел Ричард Саймон. Или это
раскачивался он сам, подчиняясь неслышной мелодии?
жаркое солнце и маленький дворик, однако не бедный, не нищенский, а
облицованный мозаикой и лазуритом. Вместо бассейна - фонтан, вместо окон -
мавританские арки, вместо циновок - пышный ковер, уставленный кувшинами и
блюдами; напротив - бронзоволицый и синеглазый мужчина в шелковой джуббе. Аллах
Акбар, Счастливая Аравия, город Басра, дворец эмира Абдаллаха. Девушки, что
изгибаются и пляшут под плеск и шелест фонтанных струй. Как же их звали? Айша,
Дильбар, Махрух, Билкис, Нази, Хаджар... Великолепные плясуньи, но им далеко до
Марии.
когда разделяешь досуг с очаровательной девушкой и другом. Особенно с таким,
как Каа: все чувствует, все понимает и молчит.
седьмого ноября, миновал, но и по будням в Рио жизнь била ключом, предоставляя
массу возможностей поразвлечься. Пашка с Филином мечтали окунуться в нее и
потратить выданные им сребреники - на чикиток, пульку и игру в кости, которая,
Нортон Андрэ
Белоусов Валерий
Березин Федор
Маркеев Олег
Перумов Ник