десяток, чтобы создать хотя бы маленький резерв, потому что каждый день
появляется кто-нибудь, как вот, например, сегодня Ник Сент-Джеймс. С
каждым днем все больше.
тут, то там допускаются ошибки. Слабый видеосигнал в виде помехи... Вы
поэтому поднялись наверх, Ник?
железа. У меня есть двадцать тысяч долларов.
с железками. Но бумажник исчез. Он выпал, когда железки схватили его, или
тогда, когда они тащили его, или когда он несколько часов добирался до
Чейенна. Он мог потерять его когда угодно, а где именно, он и понятия не
имел. Язык прилип у него к гортани, он даже не знал, что сказать и молча
смотрел на Лантано.
Они все еще пылали. Пламенем, которое свидетельствовало о чем-то почти
сверхъестественном; казалось, оно ниспослано свыше и превосходит понимание
обыкновенного человека как биологического существа. Николас даже не
представлял, что могло бы являться источником этого пламени. Никогда
прежде он не видел ничего подобного.
о_т_в_е_р_г_л_и _е_г_о_". Вы имели в виду меня? - Он показал на свиту
железок, которые уже закончили распределять припасы среди бывших подземных
жителей. - У меня сорок железок, для начала совсем неплохо. Особенно если
принять во внимание тот факт, что формально это всего лишь "горячая зона",
а не поместье.
подальше от Лантано. Затем тихо, но очень зло сказал Николасу на ухо: - Ты
что, хочешь обидеть его? Он и без тебя знает, что обожжен, сам подумай, он
приходит к нам, и только благодаря ему мы умудряемся здесь выжить, а ты
являешься сюда и...
чистокровный чероки, судя по форме носа. А он объясняет цвет своей кожи
ожогами. Но почему? Интересно, существует ли какой-нибудь закон, который
мог бы помешать ему... он не мог вспомнить юридический термин. Йенсенист.
Один из правящей касты, один из приближенных. Может быть, в эти сферы
допускают только белых, как когда-то в старину, в те времена, когда
существовали расовые предрассудки.
столь неприятная встреча с моими слугами. Те двое железок были очень
агрессивны.
смутили и не вывели из себя - он не принимал близко к сердцу цвет своей
кожи, Блэр был совершенно не прав.
"горячей зоной", хотели бы присоединить ее к своим поместьям. Они посылают
своих железок, чтобы те измеряли здесь уровень радиации при помощи
счетчиков Гейгера. Они надеются, что радиация здесь очень высокая и
прикончит меня, а участок снова станет ничейным. - Он грустно улыбнулся.
Гейгера?
Мои металлические слуги уничтожают их, а какая здесь радиация - это мое
дело. Но поэтому, Ник, мои железки опасны. Мне пришлось подобрать себе тех
железок, которые принимали участие в войне. Мне были нужны их подготовка,
знания и умение сражаться. Йенсенисты, - понимаете, о ком я говорю? -
высоко ценят новых, непоцарапанных, неповрежденных железок, которых
штампуют внизу. Но мне приходится защищаться.
слова только до половины, и Николасу приходилось внимательно вслушиваться,
чтобы понимать, что тот говорит. Ощущение такое, думал он, что Лантано
становится все менее реальным и постепенно исчезает.
увидел на его лице морщины, свидетельствующие о возрасте. На этот раз
Лантано показался ему старым знакомым, словно, старея, он превращался в
кого-то другого.
собой юношу, молодого подвижного человека, намного моложе его, Николаса.
Может быть, все дело в радиации, подумал Николас, она съедает его до мозга
костей, она разрушает стенки клеток, он действительно болен - Блэр был
прав.
первый взгляд. Как будто он все время меняется - сначала уступает
радиации, в которой проводит двенадцать часов в сутки, а затем, когда она
съедает его, он снова заряжается энергией - и все начинается сначала.
обмен веществ в его теле. Но ему не удалось победить его. Нанести ему
полное поражение.
замолчал. Больше он ничего сказать не мог. Не мог же он рассказать о том,
что долгие годы его хобби было изучение культуры и религии
североамериканских индейцев! И поэтому он увидел то, что не смогли
заметить все эти бывшие обитатели убежищ, им помешала радиофобия, которой
они заболели еще в убежищах; теперь их страх перед радиацией стал еще
сильнее и скрыл от их глаз то, что лежало прямо перед ними.
и не возражал против того, что они считают его калекой, страдающим от
радиационных ожогов. Он и в самом деле казался обожженным, только обожжена
была не кожа его, а душа. И поэтому, в широком смысле слова, бывшие
обитатели убежищ были правы.
ему в голову, когда он рассматривал Лантано, добавить ему было нечего. А
минуту назад в голове у него мелькнула еще одна мысль о человеке, который
был истязуем и страдал. А человек этот был. Ну да ладно, он-то знал, кем
был этот человек, хотя большинство жителей "Том Микс" посещали воскресные
богослужения только для проформы. Он, однако, воспринимал все всерьез, он
и в самом деле верил. Так же как верил и в то, а точнее, не верил, а
боялся, что когда-нибудь им придется на своем собственном опыте узнать
жизнь американских индейцев. Придется овладеть навыками дубления звериных
шкур, и искусству обработки кремня, чтобы делать из него наконечники для
стрел, и...
комнат уже готово, и я могу жить в комфорте, пока мои металлические слуги
забивают бетонные сваи, строят подсобные помещения, подводят к вилле
дорогу, сооружают пандусы...
чувствовали себя в безопасности от посягательств железок из четырех
соседних поместий, пока я нахожусь в Агентстве в Нью-Йорке. Ты возглавишь
моих малочисленных полицейских.
покидать подвал.
почему ему захотелось уйти вместе с ним. Человек этот, подумал он, окутан
какой-то тайной, поскольку на первый взгляд кажется стариком, затем
человеком среднего возраста, а когда подойдешь к нему совсем близко, то
видишь перед собою юношу. Жена и ребенок? Значит, он не такой молодой,
каким кажется. Потому что Лантано, шагавший перед ним к выходу из убежища,
двигался как молодой человек, которому едва перевалило за двадцать и
который еще не изведал бремени обязанностей отца и мужа, одним словом,
семейной жизни.
беспомощны. Оно нас побеждает полностью. Но на него эта сила не действует.
Он существует вне времени; более того, он может использовать его в своих
целях.
сумеречном свете уходящего дня.
хоть как-то компенсирует тусклое дневное небо. Вы бывали в Лос-Анджелесе,
когда над ним еще висел смог?
подумал: с 1980 года смога над Лос-Анджелесом уже не было. Я тогда еще
даже не родился.